Адальберт Штифтер - Лесная тропа Страница 29

Поздним летом наткнулся я в лесу на иссохшие останки лани, убитой поваленным деревом.

Мне вовек не забыть красоты и величия того зрелища. Быть может, один лишь я и мог его оценить, ведь я что ни день бываю под открытым небом и наблюдал все своими глазами, тогда как наши лесовики сидели по домам, а если случайно и оказывались лицом к лицу с природой, то не испытывали ничего, кроме страха перед ней.

Мне еще и потому его не забыть, что этой весной началось то, что вовеки пребудет в моем сердце… О превеликий, преблагий господь! Это, конечно, навсегда со мной пребудет.

Снег сошел так дружно, что все открылось и зазеленело куда раньше обычного, и даже в самых глубоких низинах зашумели ручьи — и это в ту пору, когда поля обычно еще усеяны островками снега. Вскоре установились теплые солнечные дни, и талые воды, которых мы так боялись, исчезли без следа. Они либо просочились в землю, либо разлились по долинам чудесными плещущими ручьями. Деревья быстро оделись свежей листвой; казалось, нанесенные им зимою увечья пошли им не во вред, а на пользу. Они выбрасывали веселые задорные побеги, а на сильно пострадавших деревьях, чьи сломанные сучья сиротливо торчали вкривь и вкось, особенно же там, где они стоят купами, — закудрявилась юная поросль, небольшие ветки с особенно сочной листвой, вскоре образовавшие своим переплетением густеющий день ото дня зеленый шатер.

Когда слежавшийся снег сошел, а запозднившийся, выпавший в иной хмурый апрельский день надолго уже не задерживался, когда земля оттаяла, так что годилась под распашку, в наши места приехал полковник. Он приобрел по соседству со мной большое владение и заложил в дубовой роще фундамент жилого дома. Это было чуть ли не то самое место, о котором я уже давно думал, что хорошо бы построить здесь дом, из него откроется чудесный вид на окрестные леса.

Я не был еще знаком с полковником, но от ротбергского трактирщика слышал, что какой-то приезжий, по всему видать, человек состоятельный, ведет переговоры о покупке большого участка и собирается у нас поселиться. Потом до меня дошло, что сделка состоялась, называли даже уплаченную сумму. Я знаю цену подобным слухам: скажут на ноготок, а перескажут с локоток, — однако у меня не было ни времени, ни желания обратиться к первоисточнику, чтобы их проверить; эта зима принесла больше заболеваний, нежели любая другая, и работы у меня было только поспевай. Весной стало слышно, что в Дубках приступили к постройке, возчики завозят камень, а в Зиллерской роще обтесывают лес, заготовленный местным плотником еще прошлой осенью, и что копают землю под фундамент.

Как-то во второй половине дня выдалось у меня свободное время, и я отправился в Дубки, это от меня рукой подать, и я охотно заглядываю туда в досужие часы. Слухи подтвердились, я застал там местных жителей, занятых землекопными работами. Большинство меня знало: кто снял шляпу, а кто ограничился приветственным знаком или кивком. Многие из них у меня работали, когда я еще только приступал к постройке дома, но здесь рабочих рук было несравненно больше, и работы велись самые разнообразные — все говорило о том, что хозяева торопятся. На участке было свалено большое количество строительного материала, в деревянной хижине строгали дверные и оконные косяки. Рядом с дубравой был разбит участок под будущий сад. Я нигде не видел владельца и, осведомившись о нем, услышал, что он приезжал всего лишь раз, все осмотрел и дал подрядчику указания насчет дальнейших работ. Как только станет тепло, он совсем сюда переедет и будет жить в деревянной хижине, которую для него ставят около Дубков, но уже осенью рассчитывает поселиться в двух-трех комнатах, что будут готовы в первую очередь, лишь бы удалось высушить их как следует.

Я внимательно осмотрел начатые работы и, ознакомившись со слов подрядчика с планом строительства, весьма его одобрил.

Спросив при случае о владельце усадьбы, я услышал, что это старый полковник. Больше о нем здесь ничего не знали.

Поговорив таким образом, я вернулся к себе вниз.

Этой весной я снова взялся за стройку. Мы уже запасли достаточно камня и начали ставить садовую ограду. Теплая сырая погода благоприятствовала моим посадкам, милые мои чудесные фруктовые саженцы хорошо принялись; листья были даже больше и темнее, чем можно было желать в таких случаях, ветви разрослись густо, смотришь, они уже широко раскинулись вокруг тоненьких стволов. Да и первые мои овощные грядки уже зеленели под лучами солнца. Цветочные насаждения — розовые кусты, сирень и все-все прочее наливалось и расцветало. Насчет тюльпанов, насчет разведения гиацинтов семенами, а также гвоздик мне еще предстояло потолковать с гурфельдскими садовниками: сразу за всем не угонишься. Я предполагал еще этим летом отстроить весь второй этаж и сложить повсюду печи, а там уже взяться за внутреннюю отделку и убранство. Второй этаж я целиком предназначал для личного пользования. Угловую, куда из сада ведет отдельный ход, ключ от которого всегда при мне, я решил оставить спальней и только хотел меблировать ее как следует. Помимо кровати, в ней должно было находиться все, что требуется для моих книг и всякой писанины, чтобы я мог работать в тиши и уединении. К спальне должен был примыкать мой настоящий кабинет и гостиная. Пройдут, должно быть, годы, прежде чем я закажу резчику задуманное мною письменное бюро; я уже давно работаю над чертежами, копаюсь, меняю, сто раз переделываю, так что до исполнения еще, похоже, далеко. Резные лари я тоже вычерчу сам и закажу мастеру. Затем будут отделаны и остальные комнаты, чтобы можно было из одной переходить в другую. Восьмиугольная комнатка, соединяющая оба крыла, напоминает часовню и при желании может служить ею. Столовую, где я буду обедать сам и принимать гостей, устрою в партере, ход налево соединит ее с парадным подъездом, а ход направо — с кухней и буфетной. Третья дверь, в глубине двора, тоже открывается на лестницу, что ведет ко мне мимо комнатки Томаса, которого я поместил с собою рядом; с этой дверью — через проходную, ныне занимаемую Готлибом, — соединена и светелка, выходящая в сад. Я задумал отделать ее панелью и обставить моими любимыми резными изделиями. Если господь благословит мои труды, я мечтаю отделать панелями и другие комнаты — ведь это так радует глаз. Владения Каэтана, конюшню и сараи, я тоже собираюсь расширить, так как прикупил пахотной земли.

Увы! Весь второй этаж собирался я закончить этим летом, а между тем сейчас, когда пишутся эти строки, идет уже третье лето, а у меня только и есть, что белые занавеси, которые принесла мне старая Мария и уговорила принять от нее в дар.

Когда же будут готовы вещи, которым я заранее так радовался, при мысли о которых сердце сильнее билось в груди?!

Весна была в самом разгаре. Все наливалось, все расцветало, все дышало изобилием. Холмы оделись зеленью, колыхались нивы; даже на впервые засеянных в этом году пашнях, тянущихся вдоль Миттервега вверх, — какая восхитительная картина откроется здесь перед окнами полковника! — волновались сизые колосья ржи. Великолепная ель рядом с моей летней скамеечкой была усеяна желтенькими благоухающими цветками-шишечками. Колебались кроны лиственных дерев, обновленные светящейся зеленью. Да и дальние хвойные леса не так чернели, как обычно: свежие отпрыски, которые они пускают с наступлением теплых дней, придавали им ту нежную дымчатость, ту трепетную зеленцу, какая отличает их весной; когда же вы ступали под их сень, в них освежающе пахло смолою, и от птичьего крика, пения и гомона они, казалось, трепетали каждой ветвью, каждой лапиной. Мы вывели на волю вороных и стали понемногу приучать их к упряжке и парной езде, и так все лето и всю зиму, чтобы в будущем году уже запрягать вперемежку с каурым. Легкие дрожки, которые я для них заказал и где предусмотрел все те карманы и устройства, что могли мне понадобиться в разъездах, должны были поспеть к началу лета, и мы уже приготовили для них место в каретнике. У меня работало много народу, мы еще в этом году хотели закончить постройку; возвращаясь домой, я радовался их кипучему слаженному труду. Но после ужина все расходились, и до того, как зажечь свет, опустить занавеси и занести на листок все, что я узнал сегодня и что намеревался узнать завтра, я часто с восхищением и затаенной грустью глядел на окрашенные в пурпур закатные облака, погружающиеся за зубчатый край темнеющего вдали бора.

Насчет Готлиба я не обманулся. Мое предположение, что он совсем поправился, подтвердилось. Он от природы здоровый малый, и только скверное питание подорвало его силы. Теперь он был свеж, как маков цвет, весел и резв, и я решил, что, если ничего не изменится, незачем летом пичкать его целебной водой. Насколько я заметил, он питал пристрастие к жеребятам, возможно оттого, что до нашего знакомства вместе с другими пастушатами стерег Грегордубсовых жеребят. Он с душой взялся бы за вороных, но я считал, что это ему еще не под силу, и договорился со здешним учителем, который должен был каждый день приходить обучать его. Тем временем я велел сшить ему из моего гардероба новую одежку. Я уже не расстанусь с ним. Лошадей я всех доверил Томасу, он был очень привязан к каурому и отлично с ним управлялся.