Адальберт Штифтер - Лесная тропа Страница 30

Увы! Весь второй этаж собирался я закончить этим летом, а между тем сейчас, когда пишутся эти строки, идет уже третье лето, а у меня только и есть, что белые занавеси, которые принесла мне старая Мария и уговорила принять от нее в дар.

Когда же будут готовы вещи, которым я заранее так радовался, при мысли о которых сердце сильнее билось в груди?!

Весна была в самом разгаре. Все наливалось, все расцветало, все дышало изобилием. Холмы оделись зеленью, колыхались нивы; даже на впервые засеянных в этом году пашнях, тянущихся вдоль Миттервега вверх, — какая восхитительная картина откроется здесь перед окнами полковника! — волновались сизые колосья ржи. Великолепная ель рядом с моей летней скамеечкой была усеяна желтенькими благоухающими цветками-шишечками. Колебались кроны лиственных дерев, обновленные светящейся зеленью. Да и дальние хвойные леса не так чернели, как обычно: свежие отпрыски, которые они пускают с наступлением теплых дней, придавали им ту нежную дымчатость, ту трепетную зеленцу, какая отличает их весной; когда же вы ступали под их сень, в них освежающе пахло смолою, и от птичьего крика, пения и гомона они, казалось, трепетали каждой ветвью, каждой лапиной. Мы вывели на волю вороных и стали понемногу приучать их к упряжке и парной езде, и так все лето и всю зиму, чтобы в будущем году уже запрягать вперемежку с каурым. Легкие дрожки, которые я для них заказал и где предусмотрел все те карманы и устройства, что могли мне понадобиться в разъездах, должны были поспеть к началу лета, и мы уже приготовили для них место в каретнике. У меня работало много народу, мы еще в этом году хотели закончить постройку; возвращаясь домой, я радовался их кипучему слаженному труду. Но после ужина все расходились, и до того, как зажечь свет, опустить занавеси и занести на листок все, что я узнал сегодня и что намеревался узнать завтра, я часто с восхищением и затаенной грустью глядел на окрашенные в пурпур закатные облака, погружающиеся за зубчатый край темнеющего вдали бора.

Насчет Готлиба я не обманулся. Мое предположение, что он совсем поправился, подтвердилось. Он от природы здоровый малый, и только скверное питание подорвало его силы. Теперь он был свеж, как маков цвет, весел и резв, и я решил, что, если ничего не изменится, незачем летом пичкать его целебной водой. Насколько я заметил, он питал пристрастие к жеребятам, возможно оттого, что до нашего знакомства вместе с другими пастушатами стерег Грегордубсовых жеребят. Он с душой взялся бы за вороных, но я считал, что это ему еще не под силу, и договорился со здешним учителем, который должен был каждый день приходить обучать его. Тем временем я велел сшить ему из моего гардероба новую одежку. Я уже не расстанусь с ним. Лошадей я всех доверил Томасу, он был очень привязан к каурому и отлично с ним управлялся.

В это время прошел слух, что полковник с дочерью прибыли в новое свое отечество. Они построили себе дощатую хижину из трех комнат, порядочной кухни и просторной людской для служанок. Человек, приехавший с полковником, спит у него в спальне за перегородкой. Этим жильем они располагают обойтись, покуда не будут готовы несколько комнат в новом доме. Дошла и до меня эта новость, но я не придал ей большого значения. Я уже и сам заметил, что полковнику ставят хижину, видел также, что стены его усадьбы вырастают из земли; но так как я больше не поднимался в Дубки, то и не знал, далеко ли продвинулась стройка.

Как-то в воскресенье довелось мне впервые увидеть в церкви отца и дочь. Когда у меня есть время, я люблю ездить к поздней обедне, хотя обычно, за недосугом, довольствуюсь ранней. Особенно летом, когда приходится выезжать спозаранок и забираться в несусветную даль, захожу я в какую-нибудь местную церквушку. Когда я слез с повозки, старенький зиллерауский священник как раз направлялся служить обедню и остановился поговорить со мной.

— Не с новым ли соседом вашим вы приехали? — спросил он.

— Нет, — отвечал я, — я еще не имел случая с ним познакомиться.

— Как вижу, и он уже здесь, — продолжал священник, — вот его экипаж. Полковник бывает у нас каждое воскресенье, и, увидев вас, я решил, что вы составили ему компанию.

— Я и в самом деле не бывал здесь несколько воскресений, — возразил я в свое оправдание. — У меня было на руках много больных, приходилось слушать слово божие то в одной, то в другой церкви, когда в Дубсе, когда в Хальслюнге, а как-то занесло меня и вовсе в Пирлинг.

— То-то и оно, — заметил старый священник. — Вы человек занятой, вашей помощи ждут во многих местах. Да и храмы божии имеются повсюду. Так что же, опять у нас люди сильно болеют?

— Сейчас полегче стало, — отвечал я. — Эту неделю не сравнить с прошлой. Мне помогает весна, такой воздух хоть кого поставит на ноги, врачу остается только глядеть и радоваться. Это-то и дало мне возможность со спокойной душой поехать к вам.

— Вот и прекрасно, вот и прекрасно! Стало быть, сегодня вы увидите в церкви вашего соседа. Превосходнейший, заметьте, человек, не из этих зазнаек, хоть и говорят, что он богат и знатного рода. Благословенного вам утра, господин доктор!

С этими словами священник поклонился мне и, поникнув седой головой, побрел по красивой лужайке, что против церкви, к небольшой дверце, ведущей в ризницу.

Я почтительно поблагодарил его и еще немного задержался, чтобы поглядеть на выезд полковника. Крепкая коляска была запряжена парою гнедых лошадок, не сказать чтобы молодых, но хорошо ухоженных и вполне еще справных. Кучер сказал мне, что, как только выпряжет лошадей, тоже отправится в церковь, как это делает мой Томас. Лошадей здесь ставят в чистую, сухую конюшню трактирщика. Что же до многочисленных повозок приезжих крестьян, то их не распрягают, а так и оставляют на улице, лошадей привязывают к надолбам, а приглядывают за ними люди того же трактирщика.

В церкви увидел я полковника. Я сразу же отличил его от других прихожан. Они с дочерью сидели на поперечной скамье в алтаре, мое же место было в среднем ряду, среди жителей Откоса. Полковник был в черном бархатном сюртуке, на который ниспадала аккуратно подстриженная седая борода, мягко отливающая серебром. Я с удовольствием остановился взглядом на его белоснежных волосах: он носил их длиннее обычного, гладко зачесанными назад, к затылку. Из-под волос глядело изборожденное тонкими морщинками лицо с седыми ресницами. Дочь тоже в бархате, но только темно-зеленом. Ее каштановые волосы были разделены прямым пробором. Я терпеть не могу нынешних пудреных париков, и мне очень понравился незатейливый наряд достойной пары.

Выйдя из церкви и сев в повозку, я оглянулся и увидел, что полковник с дочерью в некотором отдалении следуют за нами. Томас гордится ездовыми качествами каурого и, видимо, зная, что позади бегут гнедые, не позволил им нас обогнать. Там, где дорога уходит вниз, в Долину по-над Пирлингом, соседи мои свернули к Дубкам, где строится их дом. Гнедые бежали резво и не сбиваясь с рыси, за ними по проселку клубилась пыль.

Так уж сложилось, что место, где стоит мой дом, называется Откосом, или еще — Малым Откосом. Так было еще во времена, когда отец поселился в своей хижине, и даже когда я отправлялся в Прагу; но с тех пор, как домов у нас прибавилось и каждому был дан свой номер, нас стали называть Долиной по-над Пирлингом. Название, очевидно, объясняется тем, что, хоть мы и живем в долине, однако намного выше Пирлинга, к которому стекают наши воды. Я так и не привык к чему-то одному, и говорю и пишу, как придется: когда Откос, а когда Долина по-над Пирлингом.

Поскольку число моих больных все убывало, как если бы весна решила возместить людям все то, что натворила зима, вернее, конец зимы, принесший много заболеваний, хотя почти без смертных исходов, то у меня освободилось время не только наблюдать за работами в моем доме, но и побродить по окрестностям, к чему я особенно расположен; в свободные часы я охотно шатаюсь по лесам, разыскиваю редкие растения и отношу домой, или сижу под деревом и читаю, либо записываю что-нибудь на листке бумаги, либо даже просто гляжу на долину и на купающиеся в синеве лесные хребты, из лона которых порой вьется тоненький светлый ласковый дымок. Однажды забрел я в любимые свои Дубки, чтобы понаблюдать тамошние строительные работы. Когда я стоял в стороне, на лужайке, ко мне по дощатым кладкам подошел полковник и, приподняв берет, приветствовал меня словами:

— Вы, очевидно, тот молодой врач, о котором здесь рассказывают так много хорошего?

— Это верно, что я здешний врач, — ответствовал я, — и так же верно, что я молод; но, если обо мне хорошо отзываются, то лишь оттого, что забывают воздать должное тому, в ком источник всех благ; я же только применяю на деле то, чему меня учили. И если заслуживаю какой-то благодарности, то разве лишь потому, что стараюсь делать людям добро помимо моих прямых обязанностей.