Адальберт Штифтер - Лесная тропа Страница 31

— Вы, очевидно, тот молодой врач, о котором здесь рассказывают так много хорошего?

— Это верно, что я здешний врач, — ответствовал я, — и так же верно, что я молод; но, если обо мне хорошо отзываются, то лишь оттого, что забывают воздать должное тому, в ком источник всех благ; я же только применяю на деле то, чему меня учили. И если заслуживаю какой-то благодарности, то разве лишь потому, что стараюсь делать людям добро помимо моих прямых обязанностей.

— Уж раз вы застали меня здесь, за начатым мною творением, — продолжал полковник, — дозвольте обратиться к вам с просьбою. Я собираюсь провести остаток жизни в вашем самобытном краю. А потому желательно мне завести близкое знакомство и дружбу с теми соседями, коих доведется мне узнать поближе и о коих я наслышан с самой лучшей стороны. Дозвольте же мне на этих днях посетить вас в вашем доме, как оно и подобает новоприбывшему и неизвестному здесь человеку, и пусть этот визит послужит началом нашего добрососедства. Дочь мою прошу в этом случае извинить, ибо, поскольку вы не женаты, мне не подобает приводить ее в ваш дом. Скажите же, когда я меньше всего рискну вам помешать?

— Почту ваше посещение за большую честь, — отвечал я. — А раз вы так любезны, что спрашиваете, когда это мне удобнее, то приходите лучше пополудни, часов так от двух до четырех; с утра вы меня не застанете, я спешу туда, где меня ждут.

— Так я и сделаю, — пообещал полковник. — Вы ведь тоже строитесь, — продолжал он, — и вам, конечно, небезынтересно поглядеть на мою стройку. По ней вы сможете частично судить о том, что будет представлять целое. Я хотел бы уже к осени приготовить для себя и для моих местечко, где мы могли бы перезимовать с горем пополам. Ибо я твердо решил никуда больше не отлучаться и не бросать без призора начатые работы. Будущей весной мы возобновим стройку. Хотелось бы, однако, уже среди лета перебраться под надежную крышу.

Полковник сам проводил меня по всей стройке, попутно объясняя ее план. Поговорив с ним о том, о сем, а больше о делах, касающихся строительства, я откланялся. Полковник проводил меня до границ своих владений, отмеченных кольями, установленными через большие промежутки.

Так началось наше знакомство.

Спускаясь вниз, к Откосу, я говорил себе, что полковник куда более искушенный и дальновидный строитель, нежели я, и что дело у него подвигается куда быстрее. Сразу видно, что опыта у него побольше моего.

Воротясь домой, я навестил своих людей, они дружески меня приветствовали и продолжали работать, а между тем теплый воздух омывал мои пустые комнаты, и красивые белые весенние облака заглядывали ко мне в окна поверх лесных макушек. Каэтан пригнал скот через решетчатые ворота, служанки ведрами наносили воду, так как к рытью колодца еще не приступали, а в комнате у себя я слышал, как поет Томас, хлопоча в конюшне подле лошадей.

Два дня спустя пожаловал ко мне полковник. На нем был опять знакомый мне темный сюртук, хорошо оттенявший его седины; на сей раз он был не в берете, а в шляпе, какие носят у нас военные, а в руке держал трость с красивым набалдашником.

Увидев его сверху, я спустился вниз и повел к себе. Между нами завязалась беседа. Полковник поинтересовался моей работой, и я ему кое-что порассказал. Затем поговорили мы о наших лесных жителях, о мере их покладистости и непокорстве. Мы беседовали также о роли церкви и школы, о гражданах и подданных. Между прочим, полковник сообщил мне, что купленное им владение свободно от долгов и повинностей. Когда полковник поднялся, я показал ему мой дом, как он показывал мне свой, и сообщил о дальнейших моих планах и намерениях. Мой гость не скупился на похвалу, но кое-какие оброненные им замечания были для меня весьма поучительны. Я показал ему также лошадок, и они ему очень понравились. Видно было, что он дока по этой части. Похвалил он и Каэтановых коров и попросил, в случае если я буду отдавать телят этого приплода, иметь его в виду, он заведет у себя эту же породу. Я охотно обещал ему.

Тут полковник собрался уходить, и я проводил его так же, как он проводил меня. Я дошел с ним до того места, где прежде стояла хижина моего отца, сказав, что здесь граница моих владений и здесь я его оставлю. Полковник на прощание протянул мне руку и, когда мы стояли с ним рядом, — он, старик, убеленный сединами, и я, еще почти юноша, — и когда я провожал его глазами, а затем спускался к себе вниз, я все думал о том, как хорошо, что приехал такой человек и что я могу беседовать с ним, бывать в его обществе и многому у него учиться.

Спустя два дня, после обеда, когда выдались у меня свободные часы, отправился я к полковнику с ответным визитом, полагая, что нашу случайную встречу нельзя почесть за таковой. Старый слуга проводил меня в деревянную хижину. Мимо кухни вел коридор, а из него направо и налево открывались двери. Слуга пригласил меня направо, в комнату хозяина. Полковник сидел на низеньком деревянном табурете и кормил двух внушительных волкодавов, которых я тогда увидел впервые и с которыми мы теперь добрые друзья. Собаки заворчали на меня, но полковник успокоил их несколькими словами. Я огляделся: стены комнаты были дощатые, в ней стояло несколько чемоданов и кое-какая мебель, сколоченная из простого дерева, повсюду валялись книги и бумаги.

Увидев меня, полковник поднялся и, отставив миску с кормом, сказал:

— Приветствую вас, доктор! Как видите, мне самому приходится кормить этих привередников. Они предпочитают есть из моих рук. Мы сегодня совершили далекую прогулку, обошли всю дубраву, побывали и в тальнике. Я и сам поздно обедал, а теперь кормлю своих спутников. Я пригласил бы вас сесть, если бы здесь был хоть один порядочный стул.

Я снял берет и сел на деревянную табуретку, стоявшую у елового стола. Полковник отдал собакам, проявлявшим крайнее нетерпение, остатки корма и, придвинув к столу другую табуретку, уселся рядом.

Мы говорили о самых различных вещах, как это бывает в таких случаях; полковник выразил желание показать мне свою стройку так же основательно, как я показал ему свою. Мы вошли в дом и снизу доверху осмотрели все сделанное, взобрались и на подмостки. Потом он повел меня в хижину, где работали каменотесы, а также туда, где обжигали и гасили известь. Из всего виденного я заключил, что если работы и дальше пойдут таким порядком, то ни о каком переселении нынешним летом и речи быть не может. Комнаты, куда полковник собирался переехать, не успеют просохнуть и к осени — не зимовать же ему в дощатых каморках. Поразмыслив, я вызвался уступить ему на лето всех работающих у меня мастеровых, так как других здесь не найти. Мне это, в конце концов, не столь важно. Я могу еще год обойтись теми комнатами, какими располагаю, они вполне пригодны для жилья и никаких новых работ не требуют, остальные же помещения могут подождать этот год, как ждали прошлый. Будущим летом я за них возьмусь, а тогда мы поделим рабочих, как найдем нужным и удобным.

Полковник счел это предложение разумным и с радостью согласился.

Мы обошли с ним дощатый домик, где можно было разве что перебыть лето, заглянули и во временную конюшню, куда ставили коляску и гнедых, и вновь вернулись в ту комнату, где я застал его кормящим собак. Когда мы вошли в коридор, откуда дверь направо вела к полковнику, он приоткрыл дверь налево и позвал:

— Маргарита, зайди-ка на минутку!

Спустя немного, когда мы снова уселись за еловый столик, дверь отворилась, и на пороге показалась Маргарита. Сегодня она была в белом платье, хорошо облегавшем ее стройный стан. Когда она подошла поближе, я увидел, что она вспыхнула до корней волос. Тут полковник поднялся, я тоже вскочил, отец взял ее за руку, подвел ко мне и сказал:

— Маргарита, это доктор, что живет внизу, на Откосе. Рекомендую его как достойнейшего человека. Мы еще мало его знаем, но я слышу о нем ото всех только хорошее. Надеюсь, ты со временем обретешь в нем доброго соседа и друга.

И, повернувшись ко мне, прибавил:

— Это моя дочь Маргарита, у нее на всем свете нет никого, кроме меня. Она ютится вместе со мной в этой деревянной хижине, мы вместе переедем в большой дом, когда он будет готов нас принять.

Маргарита ничего не прибавила к этим словам, а только потупила взор и поклонилась.

— А теперь можешь идти к себе, в свою комнатку, дитя мое, — сказал полковник.

Она снова поклонилась и ушла.

Мы еще немного посидели вдвоем, после чего я откланялся, и мы расстались.

На следующий день я сообщил рабочим, на чем мы порешили с полковником. Если они согласны перейти к нему, он, ввиду крайней надобности, готов повысить им плату. Таков наш с ним уговор. Рабочие изъявили согласие и уже на следующий день со всеми инструментами и прочим инвентарем перебрались в Дубки.

После обмена официальными визитами, когда каждый из нас старался приодеться получше, мы стали встречаться с полковником на дружеской ноге. Болезни этой зимы разрешились столь счастливо, а прекрасное лето так благоприятствовало здоровью, что у меня оставалось вдоволь свободного времени, и я мог распоряжаться им, как хотел. Мне полюбилось строить, и поскольку мой дом и мои комнаты сиротливо пустовали, после того как я отослал своих людей соседям, я часто наведывался в Дубки поглядеть, как подвигается работа. И в самом деле, с тех пор как здесь прибавилось рабочих рук, дело пошло заметно быстрее, тем более что и до этого, как я уже упоминал, оно спорилось у полковника лучше, нежели у меня. Полковник тоже зачастил ко мне, мы уже не считались визитами; каждый, не чинясь, чуть вздумается, надевал берет и отправлялся к соседу. Для меня было истинной отрадой слушать этого человека и не меньшей радостью — делиться с ним тем, что я задумал, что узнал нового или замыслил на будущее. Обычно уже к обеду я кончал свои дела и, поевши, поднимался к полковнику, между тем как летнее солнце, подобно сверкающему щиту, медленно уплывало на запад. Мы проводили с ним весь остаток дня до теплого вечера, когда я снова возвращался домой, чтобы заняться своими исследованиями и подготовиться к завтрашнему дню. Если же меня что задерживало, если мне надо было после обеда кое-чем распорядиться или снабдить нарочных лекарствами для далеко живущих больных, полковник сам спускался ко мне узнать, не захворал ли я или не помешали ли мне какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства. И, убедившись, что я просто занят очередными делами, успокаивался на мой счет.