Илья Митрофанов - ЦЫГАНСКОЕ СЧАСТЬЕ Страница 3

Много было таких картинок и подписей много. А эти я до сих пор помню. Я быстро азбуку схватывала. Тетя Нина говорила, что у меня память хорошая зрительная. Я и сама это знала. С детства, как на базар ходить стала, память была. Попробуй забудь, что вчера у этой тетки кусок брынзы с прилавка взяла, она тебе быстро напомнит, когда за волосы схватит.

Дядя Витя домой вечером придет. И с порога:

"Ну, как успехи?"

Я и начну по складам читать. Он был очень доволен. Усы свои двумя пальцами гладил:

"Тебе надо учиться, Сабина. Хочешь в школу?"

У нас в роду никто не учился. Братья и сестры мои уже переросли для ученья. А мне хотелось учиться. Я видела, как ахиллейские дети утром в школу шли. Девочки с цветами и в белых фартуках. Мне тоже хотелось носить белый фартук.

"Ну, хочешь в школу, Сабина?" - еще раз спросил дядя Витя.

"Хочу,- ответила я.- Только Васо не пустит…" • "Ничего. Я с ним потолкую…"

Думала, в шутку сказал. Не верила, что он к нам в Карагмет за семь километров придет. Не знала, что у него есть машина. Приехал. Через три ночи приехал. А лучше б не приезжал.

Я дома была. С мачехой из Тараклии вернулась. Нас там в милицию забрали, все Сталины отняли, сутки держали, потом отпустили. Мы пустые пришли. Васо был злой. Очень злой. Мачехе руки связал. Во двор за веревку вывел. Сам посредине стал, а ее со связанными руками по кругу, как лошадь, начал кнутом гонять. Долго гонял. Она упала. Васо все платье кнутом ей порвал. Уморился. Мачеха в хату еле вползла. Я на кровати сидела. Ждала, пока отдохнет Васо и меня бить начнет. Боялась глаза на него поднять.

Мачеха пить попросила. Я встать хотела. Услышала, как машина подъехала. Васо кнут под подушку спрятал, вышел во двор. Я не знала, что это дядя Витя приехал. Не знала, о чем они говорили с Васо. Только услышала, как хлопнула дверь. Васо в хату вошел. Кнут из- под подушки достал. И на моей шее петлей затянул.

"Учиться хочешь? - крикнул.- На! На!"

Ногами бил. Я голову спрятала, чтоб по лицу не попал. Вижу, он отошел от меня. Устал. Вина выпил. До вечера пил. Вечером мачехе крикнул:

"Ложись на кровать!" - Он любил так. Побьет ее до крови, а потом с ней ложился.

Мачеха не могла встать. Васо ее сильно побил. Еще раз ударил. На меня поглядел. Глаза красные. Зверь. Хуже зверя. Поднял меня на руки, на кровать бросил. Юбку порвал, кофту порвал. Лег на меня.~

Я утопиться хотела. Васо связал мои руки и ноги. Не выпускал из хаты. Три дня я в хате сидела. Думала, ум потеряю. Душа мое тело оставила. Сердце мое как камень стало. Хотела ножом себе вены порезать. Убить Васо хотела. Он ко мне подошел, руки мне развязал. Я в лицо его плюнула. "Убью,- говорю.- Все равно убью!" Он кнут схватил. Замахнулся, но не ударил. Сел за стол, вина выпил. Ничего не сказал мне. Молчал. Больше меня с той ночи не трогал. И бить перестал. А мне все равно сделалось. Я как каменная сделалась. Сердцем, душой - каменная. Ни о чем не думала. Как во сне жила. Только зло у меня осталось на дядю Витю. Зачем он приехал к нам? Зачем я к ним ходила? Не буду ходить. Никогда я к ним не пойду…

Осенью ярмарки начались. Мы с мачехой в Аккерман поехали. Я не люблю ярмарки. На ярмарках нервы железные надо иметь. Людей много. У каждого глаза сбоку.

Мы делали так. Мачеха на судьбу гадала. А я рядом стояла. Мачеха лучше меня людей чуяла. Я ошибалась. А она - никогда. Стоит, никого к себе не зовет. Глазом кинет. И как на нитке подтянет гусыню, что пожирней. Много таких. С виду - модная, глаза крашеные - ни в Бога, ни в черта не верит. А приглядеться - овца нестриженая. Мачеха ее за руку возьмет. И пошла сладким голосом про любовь ворожить. Гусыни всегда про любовь слушать любили. У самой восемь складок на животе, два подбородка. А нагадай ей горячего, молодого и чтобы в доме казенном работал, и чтобы дачу имел и машину имел. Дуры! Дуры! И Сталины ваши дурные, не жалко забрать. И самих вас не жалко. Стоят, рот намазанный свой раззявят. Смыть штукатурку - кто на вас глянет? Какой молодой, горячий?

Стою себе сбоку. Кошелек увидала - хвать и в сторонку. Мачехе отдавала. Себе ни копейки не брала. Мачеха видела, как Васо со мной в ту ночь лежал. Еще больше меня ненавидеть стала. Ревновала ко мне. В жухлое место меня посылала - в уборные на вокзале. Я ходила. Я шапки снимала, сумочки резала. Не попалась ни разу. Ничего не боялась. Перестала бояться. Мне после той ночи - все равно стало. Как будто что умерло у меня, не родившись. Холодная стала. Всех насквозь видеть стала. Человека любого - насквозь. Я про себя знаю и про любого скажу: у каждого в жизни есть свой запас удачи. Сперва ты на этом запасе живешь, как по Дунаю плывешь. Запас кончится - опыт приходит. А опыт - разбитая голова.

Мачехе очень хотелось, чтобы я попалась, чтобы меня убили.

Радовалась, когда я ей Сталины приносила; и злилась. Я это заметила.

"Что ты мне зла желаешь? - ей говорю.- Тебя саму скоро зло ссушит. Ты всю жизнь меня ненавидела. Ты сдохнешь, я на твою могилу плюну…" А она мне в ответ: "Зачем говоришь так? Я тебе свою душу отдала…"

"Ты? Душу? Я в кузне ночами спала… Я голодная днями ходила… Я знаю, что я не твоя дочь, но я в этом не виновата. Я с тобой под одной крышей жила, а доброго слова от тебя не слыхала. Злая твоя душа! На том свете покоя тебе не будет…"

"Ты что? Ты что мне желаешь?" - она говорит. И за волосы меня схватила. Но я ее не испугалась.

"Я тебя ночью за горло схвачу…" - говорю.

Она свои руки укоротила. Как к равной ко мне относиться стала. Учила меня. Ласковая была. Но я ее в душу к себе не пускала. Я знала: волчица ягненком не станет. Злая она была. Где б мы ни были, она мне похуже давала работу. На братьев, сестер моих у ней сердце осталось. Они на вокзале паслись. У моряков тряпки скупали. Носки моряки привозили из Австрии. В клеточку, красную, синюю, желтую. Долго не рвались. Носки, перец, иголки для примусов сестры и братья в Одессе толкали. А меня на свалку всегда посылали, когда ярмарок не было. У Васо хабарь знакомый был. Он кости брал, тряпки брал. Он иголки за них давал, нитки давал, карты давал…

Я любила на свалку ходить. В Ахиллее большая свалка за городом. Там я душой отдыхала. Там я одна была. Никто там меня не трогал. На свалку любой-каждый иди. Только не каждый ходит. Люди брезгуют. Люди думают - там зараза. А заразы на свалке не больше, чем в душе человека. От людей свалки пошли. От их жизни, богатой и бедной.

Много там было добра. Тряпки, кости. Я их в отдельный мешок клала. Раз даже кофточку шерстяную нашла и куклу нашла. У меня никогда куклы не было. Я ее спрятала у себя в закутке, за кузней. Игралась. У меня уже грудь росла, а я хотела в куклы играть. Хорошая была кукла. Гипсовая голова, только затылок отколот. Я ей платок надела на голову, и стало не видно. Думала, еще что-то найду. Много всего было на свалке. Но новые вещи встречались редко - чаще старые: постолы рваные, качулы, сопревшие кожи овечьи, кукуруза гнилая, кости обглоданные, может быть, лошадиные, а может, коровьи, старые башмаки, туфли на каблуках, только не парные, а по одной, будто их одноногие носили, и тряпья много детского было, но рваное. А однажды я череп нашла без носа и без ушей, кожа к костям присохла, а волосы целые. Черные волосы. Я испугалась, убежать хотела, но мне очень пластинки понравились. Куча пластинок с черепом рядом лежала. С виду квадратные, как фотокарточки, только черные. На одной люди сидят. На другой буквы печатные. Я читала и тоже запомнила. Не наши слова. Не цыганские. Не русские. И не молдавские. Но я запомнила. ! ЙИКСТЕВОС - ИНЗИЖ ЗАРБО - было написано. ! АДУРТ ЫПМЕТ ТУТСАР ! МОДОРАН МИКСТЕВОС С ЕТСЕМВ

Что означали эти слова? Для чего их писали на этих пластинках? Я так и не знаю. Хабарь пластинки не брал. Ничего за них не давал. Ни иголки, ни нитки. Лучше пуговицу было найти или копыто на гребешок. Гребешки очень в цене были - воши чесать. Но копыта редко я находила. Только старые вещи, тряпье - выкрасить и выбросить.

7. "Знамя" № 1.

Весны ждала. Весной люди много выбрасывали. Каждый хотел весной жизнь свою с нового начать. Думала - ничего до весны не найду. Но была у меня удача. Рина 7 нашла. Пятнадцать рина. В горшочке разбитом лежали. Я Васо их отнесла. Он увидел - глаза загорелись. "Бах- тяса! Бахтяса!"8 - закричал. И по хате забегал. Рина забрал. Мне Сталины дал. Вина выпил. Мачехе дал вина. "Анда тиро састи- мос!"8 - кричал. Танцевать стал. Веселый стал.

Я Сталины посчитала. Десять больших бумажек. Много. Платье себе в Ахиллее купила. Лифчик купила. Все шелковое. Я шелковое люблю. Голову вымыла. Причесалась. Хорошо мне стало. Пошла в Ахиллею. Кино смотрела. Мороженое себе купила. А вечером к дяде Вите пошла.

Я и раньше пойти к ним хотела. А мой стыд не пускал. Я пыкыли- мос9 себя считала. От Васо я пыкылимос стала. Не могла к ним пойти. Боялась, что они почуют, что я пыкылимос. Я злилась на них. А почему злилась? Они добрые были люди. И дядя Витя, и тетя Нина. У них тепло, хорошо в доме было. Зачем я на них злилась за свое горе? Зачем так душа Богом дана - на доброе зло держать? Пойду к ним. Надо пойти. У меня платье новое. Розы на черном. И туфли себе я купила, и карпетки белые. Они меня не узнают. Я уже взрослая стала. Тетя Нина обрадуется. "Какая ты,- скажет,- Сабина, красивая!" Голос ее вспомнила. И как на крыльях душа поднялась. Гостинцев купила. Тете Нине папирос. Она "Беломор" курила. Дяде Вите два платка носовых. Иду по улице. Люди на меня оборачиваются. Я уже знала, что красивая. Только не думала о себе. Я об одном думала. Вот сейчас я приду. Вот переулок, а вот сейчас электростанция будет. И причал с флагом. И катера военные на Дунае.