Жорж Санд - Маленькая Фадетта Страница 3

Несмотря на большое сходство и привязанность их, Бог, ничего не сотворивший одинакового на небе и земле, пожелал разделить их судьбу; тогда все убедились, что они были два разных создания, с другим темпераментом. Это обнаружилось очень скоро, после того, как они вместе причастились.

Семья отца Барбо быстро увеличивалась, благодаря его двум старшим дочерям, не терявшим времени производить на свет здоровых детей. Его старший сын, Мартин, красивый и сильный парень, был давно в услужении. Зятья очень любили работу, но иногда дела недоставало. У нас было несколько неурожайных годов, чему способствовали сильные непогоды и неудачная торговля, так что поселянам приходилось отдавать больше денег, чем класть себе в карман. Дошло до того, что отец Барбо не мог содержать всю свою семью, пришлось поместить близнецов в услужение.

Отец Кайлло из местечка ла-Приш предложил взять к себе одного из них для присмотра за быками; ему хотелось получать хороший доход с имения, а его сыновья были слишком велики или слишком малы для такой работы. Когда её муж завел об этом речь в первый раз, мать Барбо испугалась и огорчилась, будто никогда не предвидела грозящей разлуки с близнецами. Но она не возражала, потому что подчинялась слепо своему мужу. А у отца было много забот и он постепенно приготовлялся к этому. Сначала двойняшки плакали и три дня пропадали, приходя только к обеду и ужину. Они не говорили с своими родителями, и на вопросы, покорились-ли они, отвечали упорным молчанием; за то между собой бесконечно обсуждали свое положение.

В первый день они сильно горевали и не отходили друг от друга, словно боясь, что их насильно разлучат. Но отец Барбо был мужик сообразительный и терпеливо доверился действию времени. В самом деле, на другой день, убедившись, что их не принуждают, а рассчитывают на их собственное благоразумие, они более испугались родительской воли, чем всяких угроз и наказаний.

— Придется подчиниться, — сказал Ландри, — только решим, кто из нас пойдет? ведь нам предоставили выбор, а двух сразу отец Кайлло не может нанять.

— Мне все равно, ехать или остаться, — отвечал Сильвинэ, — если надо разлучиться. Мне безразлично будет жить не здесь; будь ты со мной, я скоро отвык бы от дома.

— Это так кажется, — возразил Ландри, — а на самом деле тот, который останется дома, будет меньше скучать; а другой расстанется с своим близнецом, с родными, с садом, с своими животными, словом, со всем ему близким и хорошим.

Ландри говорил довольно спокойно, но Сильвинэ снова заплакал; у него не было твердости брата, при одной мысли о предстоящей разлуке он не мог удержаться от слез. Ландри плакал гораздо меньше; он хотел взяться за самое трудное и избавить брата от всего остального. Скоро он убедился, что Сильвинэ боялся поселиться в чужом месте, в незнакомой семье.

— Послушай, брат, — сказал он ему, — если нам так тяжело расстаться, лучше уж я уйду. Ты сам знаешь, что я сильнее тебя, когда мы больны, что почти всегда бываем вместе, у тебя лихорадка продолжается дольше. Говорят, что мы можем умереть от тоски. Мне кажется, я не умру, но за тебя я не ручаюсь; поэтому мне будет легче знать, что ты остался с матушкой, она будет за тобой ухаживать и тебя утешать. Хотя я и не замечаю, что между нами делают разницу, все-таки, я думаю, тебя любят еще нежнее, чем меня, так как ты ласковее. Итак, оставайся, а я уйду. Мы будем близко жить. Земля отца Кайлло соприкасается с нашей, мы можем видеться каждый день. Я ведь люблю работу; потом я бегаю проворнее тебя и еще скорее приду к тебе, когда кончится мой трудовой день. У тебя немного дела, ты будешь заходить, гуляя, посмотреть, как я работаю. А я буду за тебя спокойнее, чем если бы ты ушел, а я остался. Вот почему согласись на мою просьбу!

Сильвинэ и слышать об этом не хотел; хотя он и был нежнее к отцу, матери и маленькой Нанетте, чем Ландри, но он боялся навалить все бремя на своего дорогого близнеца.

После долгих споров, они вынули жребий, и он выпал на долю Ландри. Сильвинэ не удовольствовался этой попыткой и погадал на орел и решетку. Три раза орел выпадал ему, все приходилось ехать Ландри.

— Видишь, сама судьба за меня, — сказал Ландри, — не надо ей противиться.

На третий день Сильвинэ все еще плакал, а Ландри совсем успокоился. Сперва мысль об отъезде огорчала его еще больше, чем брата, так как он все время сознавал необходимость подчиниться отцовской воле, но постепенно он свыкся с мыслью об отъезде, обсудив весь этот вопрос, а Сильвинэ до того отчаивался, что не мог рассуждать. Уже Ландри твердо решил ехать, а Сильвинэ еще колебался. Притом Ландри был немного самолюбивее брата. Им часто твердили, что из них не будет никакого толка, если они не привыкнут расставаться; а Ландри, гордившийся своим четырнадцатилетним возрастом, хотел показать, что он не ребенок. С самого первого раза, когда они полезли на верхушки дерева за гнездом и до сих пор он всегда убеждал и увлекал брата. Ему удалось и теперь его успокоить, вернувшись домой вечером, он объявил отцу, что оба покорились долгу, что они бросили жребий и ему, Ландри, приходилось смотреть за быками в местечке ла-Приш.

Отец Барбо посадил двойняшек к себе на колени, хотя они были уже большие и сильные, и произнес им следующую речь: — Дети мои, вы уже большие и разумные, вижу это из вашего послушания и очень доволен вами. Помните, что, угождая родителям, дети угождают и Господу Богу на небе, и Он не покидает их. Не хочу знать, кто из вас решился раньше. Но Богу это известно, и Он благословит того, кто решился, равно того, который послушался.

Потом он подвел близнецов к матери, чтобы она их похвалила; но мать Барбо поцеловала их молча, так как слезы душили ее.

Ловкий отец Барбо отлично знал, кто был решительнее и кто привязчивее. Он не хотел охлаждать добрых намерений Сильвинэ, понимая, что Ландри могло только поколебать в своем намерении отчаяние брата. Итак, он разбудил Ландри на заре, стараясь не задеть Сильвинэ, спавшего рядом с ним.

— Торопись, сынок, — сказал он ему тихо, — поедешь в ла-Приш, пока мать тебя не увидала; ты знаешь, как она огорчена, лучше ее избавить от прощания. Я поведу тебя сам к твоему новому хозяину и возьму твои вещи.

— А мне нельзя проститься с братом? — сказал Ландри. — Он на меня обидится, если я так уйду.

— Он заплачет, разбудит мать, если проснется и увидит, что ты уезжаешь, мать заплачет еще сильнее, при виде вашего горя. Полно, Ландри, у тебя доброе сердце и ты не хочешь болезни твоей матери. Исполни храбро твой долг, дитя мое, уезжай и не отвлекайся. Сегодня же вечером я приведу тебе брата, а к матери ты придешь на днях. Ландри бодро повиновался и вышел из дома, не оглядываясь. Мать Барбо спала не крепко и слышала все слова мужа. Чувствуя, что он прав, бедная женщина не шевельнулась и только раздвинула занавески, чтобы посмотреть, как вышел Ландри. Ей было очень тяжело, она соскочила с постели, желая его поцеловать, но остановилась, когда увидела спавшего Сильвинэ. Бедный мальчик так наплакался за три дня и почти три ночи, что страшно устал; его немного лихорадило во сне, он постоянно поворачивался на подушке, глубоко вздыхал и стонал. Тогда мать Барбо, глядя на оставшегося сына, созналась, что ей труднее было бы его отпустить от себя. Он был привязчивее, неизвестно почему: зависело-ли это от характера, или так Бог предначертал, что один сердечнее другого. Отец Барбо ценил работу более, чем ласки и внимание, а потому немного предпочитал Ландри. Зато мать любила больше нежного и кроткого Сильвинэ.

Она внимательно смотрела на своего бледного и слабого мальчика; ей было бы очень жаль отдать его в услужение. Ландри способнее был переносить труд, да и дружба его к брату и матери не доводила его до болезни. Этот ребенок хорошо исполнял свой долг, думала она; но, все-таки, он бы повернул голову и заплакал, если бы у него было нежное сердце. Он бы и двух шагов не сделал, не помолясь, и приблизился бы к постели, где я притворялась спящей, чтобы посмотреть на меня и поцеловать хоть край занавески. Мой Ландри молодец: ему бы только жить, двигаться, работать и менять место. А у Сильвинэ сердце девочки, его надо беречь, как зеницу ока.

Так рассуждала мать Барбо, ворочаясь в своей постели и не смыкая глаз; а тем временем, отец Барбо уводил Ландри через поля и луга в ла-Приш. Когда они поднялись на горку, за которой уже не виднелись строения ла-Косс, Ландри остановился и обернулся. Сердце в нем дрогнуло, он опустился на папоротник и не мог идти дальше. Отец сделал вид, что этого не заметил, и продолжал свой путь. Через минуту он тихо позвал его:

— Вот и день настал, мой Ландри, поспешим дойти до восхода солнца.

Ландри поднялся, удерживая крупные слезы, подступавшие к его глазам, он дал себе слово не плакать при отце. Он притворился, что выронил нож из кармана, и пришел в ла-Приш, не показывая своего горя, а оно было тем сильнее чем тщательнее он его скрывал.