Жорж Санд - Маленькая Фадетта Страница 4

— Вот и день настал, мой Ландри, поспешим дойти до восхода солнца.

Ландри поднялся, удерживая крупные слезы, подступавшие к его глазам, он дал себе слово не плакать при отце. Он притворился, что выронил нож из кармана, и пришел в ла-Приш, не показывая своего горя, а оно было тем сильнее чем тщательнее он его скрывал.

Отец Кайлло очень обрадовался, увидев, что ему привели самого сильного и сообразительного из двух близнецов. Он понимал, что это решение обошлось не без горя, и постарался похвалить и ободрить молодого парня, так как был человеком добрым и хорошим соседом. Он угостил его супом и вином, чтобы придать ему храбрости, а то его грусть была написана на лице. Потом он его повел запрягать быков и показал, как надо было приниматься за это дело. Но Ландри не был новичком; он постоянно справлялся и правил отлично быками своего отца, у него была хорошая пара, Ландри возгордился, что у него на рогатине будет такой скот, увидев, какие были откормленные и породистые быки отца Кайлло. Ему было приятно показать, что он ловкий и не трус. Отец не преминул его похвалить. Когда настало ему время выехать в поле, все семейство отца Кайлло, от мала до велика, пришло его поцеловать, а самая младшая дочь привязала своими лентами ветку цветов на его шляпу, желая отпраздновать первый день его службы у них. Перед прощанием отец наказал ему, в присутствии его нового хозяина, стараться ему угождать во всем и беречь его скотину, как свою собственную.

Ландри обещал постараться и уехал в поле, он добросовестно трудился весь день и вернулся голодный, так как в первый раз он так работал. Небольшое утомление — лучшее средство от всякого горя.

Но труднее обошлось с бедным Сильвинэ в Бессонниере, так назывались дом и поместье отца Барбо, построенные в городе ла-Косс; это прозвище далось со дня рождения обоих детей, потому что вскоре одна служанка в доме родила двойню близняшек, но они не жили. Мужики большие охотники до всяких вздорных и смешных прозвищ, поэтому дом и землю назвали Бессонниер, и всюду, куда дети ни показывались, им кричали: вот близнецы из Бессонниеры[2].

Итак, в Бессонниере было очень тоскливо в этот день. Когда Сильвинэ проснулся и не увидел рядом брата, он угадал правду, но не хотел верить, что Ландри мог уехать, не простившись, и сердился на него, не смотря на свое горе.

— Что я ему сделал? — говорил он матери, — чем его рассердил? Я во всем его слушался; я удерживался от слез при вас, милая матушка, хотя голова шла кругом. Он обещал не уходить, но подбодрив меня и не позавтракав со мной в Шеневьер, где мы привыкли беседовать и играть. Я хотел сам уложить его вещи и отдать ему мой ножик. Значит, вы все ему приготовили еще с вечера и ничего мне сказали; матушка, вы знали, что он уйдет, не простясь?

— Я послушалась твоего отца, — отвечала мать Барбо. Она всеми силами старалась его утешить. Но он ничего не хотел слушать, пока не увидел её слез; тогда он стал целовать ее и просить прощения, обещал остаться с ней и просил не грустить. Но только она ушла на скотный двор и в прачечную, Сильвинэ побежал в сторону ла-Приш, не соображая, куда он идет, повинуясь инстинкту, как голубь летит за своей голубкой.

Он бы дошел до ла-Приш, но встретил по дороге возвращающегося отца; тот взял его за руку и повел домой, с словами:

— Мы пойдем сегодня вечером к брату, а теперь он работает, не надо ему мешать. Это не понравится его хозяину. Вспомни, твоя мать дома одна, ты должен ее успокоить.

Вернувшись домой, Сильвинэ прицепился к юбке своей матери и не отходил от неё ни на шаг, говоря с ней о Ландри и думая о нем все время. Он посетил все местечки и закоулки, где они бродили вместе. Вечером отец повел его в ла-Приш. Сильвинэ не мог ничего в рот взять, так он торопился поцеловать своего близнеца. Он ждал, что Ландри пойдет к нему на встречу и жадно вглядывался в даль, думая, что вот-вот он его увидит. Но Ландри не двинулся, не смотря на все свое желание. Он опасался насмешек молодежи над их дружбой, которую считали даже болезненной. Когда Сильвинэ пришел, он застал Ландри за столом; он ел и пил так весело, будто всю жизнь провел с семьей Кайлло. Однако, сердце Ландри сильно забилось при виде брата; он бы уронил и стол, и скамью, чтобы броситься к нему, если бы во время не удержался. Но хозяева наблюдали за ним с любопытством, забавляясь над их привязанностью друг к другу, которую школьный учитель называл «феноменом природы», и Ландри притворился равнодушным.

Сильвинэ бросился в его объятия, прижимаясь к его груди, как птичка жмется в гнездышке, чтобы согреться, но Ландри был недоволен этим порывом из-за других, его радовала любовь брата, но сам он хотел быть благоразумнее; он старался знаками дать понять брату, чтобы он сдерживался, это крайне обидело и рассердило Сильвинэ. Наконец, отец Барбо занялся беседой с отцом Кайлло, и близнецы вышли вместе. Ландри торопился поговорить понежнее с братом наедине. Но другие парни за ними следили издалека, а маленькая Соланж, младшая дочь отца Кайлло, хитрая и пронырливая, пошла за ними тихонько до орешника, все думая увидеть что-нибудь необычайное, не понимая, что может быть удивительного в дружбе близнецов? Хотя Сильвинэ удивлялся холодному приему брата, он ничего не сказал ему на радостях свиданья, Ландри мог располагать следующим днем, как хотел, отец Кайлло его освободил от всех обязанностей; он ушел рано утром, надеясь застать брата в постели. Но Сильвинэ, любивший долго спать, проснулся как раз, когда Ландри переходил через изгородь фруктового сада, и выскочил к нему, словно чувствуя его приближение. Весь день был сплошным удовольствием для Ландри, ему приятно было увидеть и семью, и дом, теперь, когда знал, что не вернется сюда ежедневно. Сильвинэ забыл на полдня свое горе; за завтраком он повторял себе, что будет обедать с братом; но только обед кончился, он вспомнил, что остался один ужин, и начал волноваться и тосковать. Он ухаживал и ласкал своего близнеца от всей души, уступая ему любимые его куски, отдавая горбушки и кочерыжки салата; он заботился об его одежде и обуви, словно снаряжая его в длинный путь, и жалел его, не подозревая, что сам нуждался в большем участии, так как горевал сильнее Ландри.

Так прошла целая неделя; Сильвинэ навещал Ландри каждый день; кроме того, Ландри останавливался с ним поговорить, когда подходил к Бессонниере. Ландри все более свыкался с своим новым положением, а Сильвинэ никак не мог покориться, считал дни и часы и шатался всюду, как неприкаянный. Только Ландри имел влияние на брата. Мать постоянно просила его успокоить, а то, изо дня в день, тоска бедного мальчика росла. Он перестал играть, работал неохотно; изредка он гулял с своей сестренкой, но следил только, чтобы она не упала, не возился с ней.

Как только переставали обращать на него внимание, он убегал и прятался так искусно, что невозможно было его найти. Он исходил рвы, тропинки, овраги, где они прежде часто играли, он садился на пни, на которых они прежде сидели и окунал ноги в ручеек, где, бывало, они плескались, как утки; он сбирал ветки, отрезанные садовым ножом Ландри, и камешки, служившие ему огнивом. Он их прятал в дупло деревьев или под шелуху дров, потом вынимал их и любовался, как драгоценностями. Он постоянно вспоминал все мельчайшие подробности прошлого счастия. Для другого все это казалось бы пустяками, а он только и жил воспоминаниями. Он боялся заглянуть в будущее, не имея духа представить себе ряд таких же грустных дней. Эти постоянные думы его только изнуряли.

Иногда ему чудилось, что Ландри с ним говорит, и он беседовал один, воображая, что ему отвечает. Часто Сильвинэ видел его во сне и проливал горькие слезы, просыпаясь, он не старался их удерживать, надеясь, что усталость постепенно успокоит и умертвит его грусть.

Однажды, он добрел до рубки де-Шалепо, и спустился к потоку, вытекающему из леса в дождливое время; теперь же он совсем высох. Сильвинэ нашел на нем небольшие мельницы, которые наши дети сами мастерят так ловко, что их крылья вертятся от течения; они иногда держатся очень долго, пока их не разрушат другие дети или не размоет вода. Сильвинэ увидел мельницу, уцелевшую два месяца, так как место было глухое и никто сюда не заходил. Он тотчас узнал работу Ландри; тогда брат обещал часто сюда приходить, но потом они забыли это решение и настроили много мельниц в других местах.

Сильвинэ обрадовался своей находке и перенес ее пониже, он любовался, глядя, как двигаются крылья и думал о том, что Ландри первый привел их в движение. Наконец, ему пришлось уйти, но он заранее предвкушал наслаждение вернуться сюда в следующее воскресенье с Ландри и показать ему, что мельница была хорошо построена и до сих пор не развалилась. Но он так долго не вытерпел и пришел на другой день опять, но, увы! край канавки был истоптан быками, приходившими сюда на водопой, они паслись все утро на рубке. Сильвинэ увидел, приблизившись, что стадо наступило на его мельницу и искрошило ее всю, так что и следа от неё почти не осталось. Его это огорчило и испугало: ему почему-то представилось, что с близнецом его случилось несчастье, и он побежал в ла-Приш узнать, здоров-ли он? Но Сильвинэ заметил, что Ландри не любил, когда он приходил днем, боясь, что это не понравится хозяину: потому он издали посмотрел на него, не показываясь сам. Ему было бы стыдно сознаться, почему он пришел, и он отправился домой, не сказав брату ни слова и долго скрывал свой поступок от всех.