Кнут Гамсун - Новая земля (Новь) Страница 30

VI

Тидеманъ по прежнему былъ доволенъ ходомъ дѣлъ; онъ удачно отправилъ свой ледъ въ Англію. Онъ не придавалъ большого значенія слухамъ, что обильные дожди въ Россіи измѣнили къ лучшему виды на предстоящій сборъ. Дожди, тѣмъ не менѣе, шли; но дѣло въ томъ, что вывозъ изъ Россіи пока былъ закрытъ. абсолютно закрытъ; нельзя было вывезти изъ страны ни одного мѣшка съ зерномъ. Тидеманъ держался своихъ высокихъ цѣнъ, иногда онъ продавалъ кое-что за границу, но, конечно, это не имѣло значенія; нужно было ждать, когда наступитъ недостатокъ въ зернѣ, паника говоритъ о значительномъ сбытѣ. Но это, впрочемъ, и не къ спѣху, время еще ни пришло. Нѣтъ, вотъ переждать только зиму.

И Тидеманъ предоставлялъ времени итти. Ему по прежнему обивали пороги пароходники, купцы и агенты всякаго рода. Къ нему приходили съ листами для подписи, со всевозможными предложеніями, вездѣ требовалось его имя, онъ долженъ былъ брать акціи. Безъ помощи торговаго сословія ничего нельзя было предпринимать, и обращались главнымъ образомъ къ молодымъ, къ предпріимчивымъ, которые давали планы, средства и, кромѣ того, хорошо знали свое дѣло. Тутъ былъ и электрическій трамвай, и новый театръ, и новая лѣсопильня въ Фардалѣ, салотопенный заводъ въ Хеннингсверѣ, - все это не могло обойтись безъ нихъ, какъ самыхъ дѣловитыхъ людей въ городѣ. Тидеманъ, какъ Олэ Генрихсенъ, были, разумѣется, неизбѣжными акціонерами.

"Вотъ это долженъ былъ бы видѣть мой родной отецъ!" часто говорилъ Тидеманъ въ шутку, когда онъ подписывался. Было извѣстно про его отца, что онъ былъ безгранично скупой человѣкъ. Онъ принадлежалъ къ старымъ купцамъ прежняго времени, къ тѣмъ, которые ходили въ кожаномъ фартукѣ и въ нарукавникахъ и самымъ точнымъ образомъ отвѣшивали гречиху и мыло. Онъ нисколько не заботился о томъ, чтобы прилично одѣться, его башмаки вошли въ поговорку, пальцы вылѣзали изъ нихъ, и когда онъ шелъ, казалось, что эти пальцы ищутъ мѣдяки на дорогѣ. Сынъ совсѣмъ не былъ похожъ на отца; его горизонтъ расширился, у него было широкое поле дѣятельности. Всѣ его считали за свѣтлую голову.

Въ контору вошелъ Олэ Генрихсенъ и началъ говорить о кожевенномъ заводѣ, для котораго очень подходящимъ мѣстомъ былъ бы Торахусъ. Изъ этого предпріятія въ одинъ прекрасный день можетъ выйти очень большое дѣло, въ этомъ нельзя сомнѣваться; громадные лѣса годъ отъ году уничтожались, дрова продавались внутри страны и за границей, а обрѣзки и верхушки въ два-три дюйма въ діаметрѣ оставались лежатъ въ лѣсу и не приносили никакой пользы, а между тѣмъ еловая кора содержитъ въ себѣ до 20 процентовъ дубильныхъ веществъ, — что, если собрать все это и обработать?

Посмотримъ, что покажетъ весна…

Олэ Генрихсенъ совершенно заработался, у него не было ни откуда помощи; и вотъ, теперь ему нужно ѣхать въ Англію, и онъ принужденъ сдѣлать своимъ повѣреннымъ въ дѣлахъ своего главнаго приказчика и ввести его въ конторскія дѣла. Съ тѣхъ поръ, какъ пріѣхала сюда Агата, работа ему показалась такой легкой, она постоянно бывала съ нимъ и помогала ему, насколько могла; но вотъ уже нѣсколько дней, какъ ей нездоровится, и ей пришлось сидѣть въ комнатѣ. Онъ чувствовалъ ея отсутствіе, и ему пришло въ голову, насколько все легче ему казалось, когда она была съ нимъ. По всей вѣроятности, она простудилась, несмотря на всѣ предостереженія, третьяго дня, когда каталась на лодкѣ. Ему такъ хотѣлось прокатиться съ ней на маленькомъ катерѣ; но теперь эта прогулка должна быть отложена до будущаго воскресенья. Онъ попросилъ Тидемана сопровождать ихъ въ прогулкѣ, ихъ будетъ семь-восемь человѣкъ, они будутъ пить кофе, а можетъ бытъ высадятся на острова.

"А ты увѣренъ, что фрекенъ Агата выздоровѣетъ до этого времени?" спросилъ Тидеманъ.

"Это, собственно говоря, не болѣзнь", отвѣчалъ Олэ: "просто какое-то недомоганіе, голова болитъ. Докторъ сказалъ, что завтра она можетъ выйти".

"Ахъ такъ, — значитъ, ничего серьезнаго? Да, такія раннія поѣздки на острова опасны… Что я хотѣлъ сказать… да, не будешь ли ты такъ любезенъ самъ попроситъ Ханку, а то я не увѣренъ, что сумѣю ее склонить на это… А что касается кожевеннаго завода, то мы должны обсудить это дѣло въ этомъ году. Вѣдь это будетъ зависѣть и отъ цѣнъ на дрова".

Олэ нашелъ фру Ханку, пригласилъ ее на пикникъ и пошелъ домой. Онъ задумался немного надъ тѣмъ, что сказалъ ему Тидеманъ: что такія раннія поѣздки могутъ быть опасными… Тидеманъ это сказалъ съ легкимъ удареніемъ, и Олэ посмотрѣлъ на него.

Когда онъ взошелъ по лѣстницѣ въ себѣ домой, онъ встрѣтилъ Гольдевина у входной двери. Оба остановились и смотрѣли другъ на друга.

Наконецъ Гольдевинъ снялъ шляпу и сказалъ смущенно:

"Нѣтъ, я попалъ совсѣмъ не туда, какъ я вижу; здѣсь оказывается, не живетъ никакой Эллингсенъ. Я ищу стараго знакомаго, нѣкоего Эллингсена. Невозможно застать людей дома, они постоянно всѣ въ кафэ; я уже искалъ и наверху и внизу. Извините, значитъ вы здѣсь живете, господинъ Генрихсенъ? Но это странно, что именно вы здѣсь живете. Какъ здоровье фрекенъ?"

"Вы развѣ не были въ домѣ? сказалъ Олэ, — онъ замѣтилъ, что Гольдевинъ только что былъ страшно чѣмъ-то возбужденъ, глаза его были красные, влажные.

"Въ домѣ? Нѣтъ, слава Богу, я не былъ такимъ неосторожнымъ, чтобы тотчасъ же позвонитъ, кто знаетъ, можетъ бытъ тамъ больная въ домѣ? Нѣтъ, я какъ разъ стоялъ и читалъ карточку на дверяхъ, когда вы пришли… А какъ вы поживаете, господинъ Генрихсенъ, а фрекенъ?"

"Благодарю васъ, Агатѣ немного нездоровилось эти дни. Не хотите ли вы войти вмѣстѣ? Ахъ, пожалуйста, она не можетъ выходить изъ комнаты".

"Нѣтъ, нѣтъ, благодарю васъ, не теперь. Нѣтъ, я долженъ попробовать отыскать своего знакомаго; это нужно скорѣе сдѣлать". Гольдевинъ поклонился и спустился на-нѣсколько ступеней. Потомъ онъ опять вернулся и сказалъ: "надѣюсь, ничего серьезнаго нѣтъ съ фрекенъ Агатой?! Мнѣ казалось, что я нѣсколько дней уже ея не видѣлъ, васъ я видѣлъ нѣсколько разъ мелькомъ на улицѣ, а фрекенъ нѣтъ".

"Нѣтъ ничего серьезнаго, завтра она выйдетъ, по всей вѣроятности, просто легкая простуда".

"Извините меня, что я такъ нескромно спрашиваю и допытываюсь", сказалъ Гольдевинъ съ присущимъ ему спокойствіемъ. "Я намѣреваюсь писать домой сегодня вечеромъ, и это было бы такъ пріятно, если бъ я могъ передать отъ нея поклонъ. Еще разъ тысячу извиненій".

Гольдевинъ приподнялъ шляпу и пошелъ.

Олэ нашелъ свою невѣсту въ ея комнатѣ, она читала. Когда Олэ вошелъ, она бросила книгу на столъ и бросилась къ нему навстрѣчу. Она здорова, совсѣмъ здорова. Пусть онъ пощупаетъ ея пульсъ, никакой лихорадки больше! Ахъ, какъ она заранѣе радуется воскресенью. Олэ опять началъ дѣлать ей выговоръ, что нужно быть осторожнѣе, нужно особенно тепло одѣться для прогулки, — поняла? Тидеманъ тоже сказалъ, что такія раннія поѣздки опасны.

— И она будетъ хозяйкой, подумать только, какъ это будетъ мило! Маленькая женка, маленькая женка!

— Что это была за книга, которую она сейчасъ читала?

"Ахъ, это только стихотворенія Иргенса", сказала она.

"Не говори "только", про стихотворенія Иргенса, вѣдь ты сама находила также ихъ очень красивыми".

"Да, но я уже читала ихъ разъ; я ихъ знаю, вотъ почему я сказала "только"… хозяйкой, ты говоришь? Богъ знаетъ, какой я буду въ роли хозяйки! Будетъ это очень важно"?

"Какая ты глупенькая, важно? Понимаешь ты, просто прогулка на катерѣ, кофе, пиво и бутерброды… Да, — вотъ еще что, я встрѣтилъ на лѣстницѣ Гольдевина; онъ искалъ какого-то человѣка и ни за что не хотѣлъ войти со мной вмѣстѣ".

"Ты пригласилъ его на эту поѣздку?" воскликнула Агата. И она была очень огорчена, узнавъ, что Олэ забылъ это сдѣлать. Онъ долженъ былъ ей обѣщать, что поправитъ дѣло и отыщетъ Гольдевина въ теченіе этой недѣли.

Поздно въ субботу Тидеманъ позвонилъ къ Генрихсену и пожелалъ говорить съ Олэ. — Нѣтъ, спасибо, онъ не хочетъ войти, черезчуръ поздно, ему нужно переговорить объ одной пустяшной вещи съ Олэ.

Когда Олэ вышелъ къ нему, онъ тотчасъ же увидѣлъ, что дѣло серьезное; онъ спросилъ, выйдутъ ли они на улицу, или пойдутъ въ контору. Тидеманъ отвѣчалъ, что ему это безразлично. Тогда они пошли въ контору.

Тидеманъ положилъ телеграмму на прилавокъ и сказалъ глухимъ голосомъ.

"Съ моей торговлей рожью не ладно, Олэ. Въ данную минуту рожь въ нормальномъ положеніи, и Россія сняла свое запрещеніе на вывозъ".

Россія въ самомъ дѣлѣ сняла свой запретъ. Неожиданно хорошія надежды на предстоящій урожай, которыя появились на биржѣ съ нѣкотораго времени, оправдались, и это въ соединеніи съ громадными запасами прежнихъ годовъ сдѣлало излишними строгія распоряженія русскаго правительства. Голодъ кончился, запрещеніе о вывозѣ было снято. Россія и Финляндія были снова открыты… Вотъ, каково было содержаніе телеграммы.

Олэ сидѣлъ нѣкоторое время молча. Это былъ ужасный ударъ. Въ первое мгновеніе всевозможныя мысли пробѣжали въ его головѣ; а что, если телеграмма была ложной, биржевая утка, подкупленная измѣна? Потомъ онъ снова посмотрѣлъ на подпись солиднаго агента, — въ немъ нельзя было сомнѣваться. Но было ли слышно когда-нибудь что-нибудь подобное. Правительство страны сыграло дурака и съ открытыми глазами вело самоуничтожающіе маневры. Это было еще хуже, чѣмъ въ 1859 году, гдѣ въ самое время жатвы было снято запрещеніе, и всѣ рынки благодаря этому были потрясены до самаго основанія. Да, но тогда была война…