Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том 6. Страница 31

152

прилежании Гончарова, достаточно успешной его карьере, на аккуратности и скрытности (до тех пор пока не началась публикация писем, считалось, что оборотной стороной этих качеств могла быть расчетливость).

Выше уже упоминалось, что И. Ф. Анненский называл Штольца «некоторой душевной болью самого Гончарова».1 Е. А. Ляцкий находил, что, создавая Штольца, так же как Петра Адуева и Аянова, Гончаров анализировал собственные романтические юношеские порывы и отказывался от них в пользу практических подходов, необходимых в частной жизни и на службе.2

В Штольце воплощено также то западноевропейское начало, которое усматривали и в психологии писателя. Оно, по словам Е. А. Соловьева, «заставляло его воспевать панегирики культуре, признавать ее необходимость и полезность, выставлять в своих произведениях деятельные типы, как Штольц…».3 В. Е. Евгеньев-Максимов находил в Гончарове штольцевский «склад ума (и миросозерцания)».4

П. Н. Сакулин отмечал, что «ситуация Гончарова в его собственном романе (имеются в виду отношения с Е. В. Толстой. – Ред.) близко напоминает ситуацию созданных им героев, несмотря на то что он не пользовался взаимностью, как более счастливые в этом случае Обломов и Штольц».5

В. Н. Криволапов выделил никем прежде не акцентированную деталь прототипической ситуации: «…каждый, кто знаком с биографией писателя, наверняка согласится с тем, что не только в философствующем, но и в робеющем перед перспективой брака Штольце нетрудно разглядеть И. А. Гончарова, который, видимо, в силу своей чрезвычайной мнительности так и не завел семьи».6

153

***

Мнение о том, что для создания образа главной героини Гончаров использовал самые свежие жизненные впечатления, возникло, судя по воспоминаниям современников, еще до выхода романа.1

Образ героини поначалу был неясен для автора. Черты, которые должны были составить его, собирались мало-помалу и первоначально противоречили друг другу. Например, глаза у героини были то серовато-голубые (см.: наст. изд., т. 5, с. 266, варианты к с. 192, строки 12-22), то карие (там же, с. 271, вариант к с. 198, строка 32). Характер также менялся: «…в программе у меня женщина намечена была страстная, а карандаш сделал первую черту совсем другую и пошел дорисовывать остальное уже согласно этой черте, и вышла иная фигура», – писал Гончаров И. И. Льховскому 2(14) августа 1857 г. Возникали реминисценции из ранних петербургских лет: «Она то покорна (мне, то есть любви своей), как пансионерка…» (наст. изд., т. 5, с. 222; ср.: т. 1, с. 815).

Впоследствии читателями и критиками романа были выдвинуты три основных прототипа Ольги Ильинской. Это Ек. П. Майкова, Е. В. Толстая и А. А. Колзакова.

В дневнике Е. А. Штакеншнейдер 18 мая 1858 г. было отмечено: когда Гончаров читал роман некоторым друзьям, то отвечал кому-то, кто «заметил ему, что главное женское лицо в нем слишком идеально», что «он его писал с натуры и ‹…› оригиналом ему служила Катерина

154

Павловна».1 Екатерина Павловна Майкова, жена Вл. Н. Майкова, была замечательной личностью, судя по словам тех, кто знал ее в этот период: «Катерина Павловна совсем исключительное создание. Она вовсе не красавица, невысокого роста, худенькая и слабенькая, но она лучше всяких красавиц какой-то неуловимой грацией и умом. Главное, не будучи кокеткой, не обращая особого внимания на внешность, наряды, она обладает в высшей степени тайной привлекать людей и внушать им какое-то бережное поклонение к себе ‹…› праздник, светлый праздник».2 Гончаров был, по словам Штакеншнейдер, без ума от Майковой.3 Записки Штакеншнейдер следует дополнить шутливой характеристикой, данной Ек. П. Майковой автором «Обломова» в письме к И. И. Льховскому от 1(13) августа 1858 г.: «Старушка (прозвище Майковой. – Ред.) показалась мне бодрой, резвой, так что я прозвал ее юнкером: она рассердилась, сочтя это покушением бросить камень в ее женственную красоту. А в самом деле она – прелесть! ‹…› Будь мне 30 лет и не имей она мерзкой привычки любить Старика (прозвище Вл. Н. Майкова. – Ред.) – я бы пал пред ней на колени и сказал: „Ольга Ильинская, это ты!”». О культе семейного очага, исповедуемом Майковой, писала и Штакеншнейдер: «У Екатерины Павловны прежние идеалы веры, добра, как его понимали прежде, семьи ‹…›. Главное Володя, он выше всего…».4

Знакомство Гончарова с Екатериной Павловной произошло перед самым ее замужеством в 1852 г. и вместе с тем перед отбытием Гончарова в плавание на «Палладе» (он писал Е. А. Языковой 12 августа 1852 г.: «Я видел невесту (Вл. Н. Майкова. – Ред.): миленькая, немного неловкая девушка, но это-то и придает ей грацию; она мне понравилась тем, что очень естественна; ни искусственность,

155

ни кокетство не успели дотронуться до нее»). Их общение возобновилось после возвращения Гончарова из путешествия в 1855 г. Но за период 1852-1855 гг. не сохранилось никаких свидетельств Гончарова о том, что он воспринимал Майкову как прототип своей героини. Ничего на этот счет не говорится и в письме к И. И. Льховскому от 2(14) августа 1857 г., в котором Гончаров отвечает на догадки тех, кому было уже что-то известно об Ольге Ильинской: «При этой фигуре мне не приходили в голову ни Е‹лизавета› В‹асильевна›, ни А‹вгуста› А‹ндреевна› – решительно никто».

Ек. П. Майковой была посвящена заключительная часть очерка об «Обломове» Д. Н. Овсянико-Куликовского в работе «История русской интеллигенции» (см.: «Обломов» в критике. С. 264-265). О. М. Чемена, горячая сторонница версии о том, что именно Майкова была прототипом Ольги Ильинской, полагала, что в этом очерке «образ Ольги так тесно сплетается с личностью самой Майковой, что разъединить их невозможно»,1 и в качестве подтверждения правоты Овсянико-Куликовского приводила тот факт, что Майковой, лично с ним знакомой, очерк был известен, но она не потребовала исправить в нем что-либо.2

О. М. Чемена провела обширные разыскания для доказательства своего утверждения о том, что Ек. П. Майкова была прототипом Ольги.3 Она полагала, что именно в Майковой Гончаров мог видеть черты «волевой, активной героини, способной переродить Обломова».4 Чемена проследила биографические параллели, сближающие Майкову с героиней романа. Это отсутствие материнской опеки в детстве (Майкова рано лишилась матери), любовь к музыке (пение любимой Гончаровым арии «Casta diva»), общая артистичность натуры, искренность, отсутствие наигранности в поведении;5 но главное – вечное пытливое

156

беспокойство, жадный ум, искренний и пристрастный интерес к вопросам, волновавшим в то время общество, неспособность успокоиться в лоне семейной жизни – те свойства, которые привели, как известно, к уходу Майковой из семьи. Гончаров как будто предугадал этот уход, рассказав о недовольстве жизнью Ольги Штольц, и впоследствии осудил «передовые устремления» героини романа.1 О. М. Чемена отметила также черту, свойственную Ольге в черновиках романа, но сглаженную в окончательном тексте: недостаточно горячую любовь к детям. Ек. П. Майкова покинула детей от брака с Вл. Н. Майковым, а сына ее и Ф. Н. Любимова воспитывала другая женщина. В черновиках довольно оригинальное для положительной героини у Гончарова (ср. матерей Александра Адуева и Обломова) отношение Ольги к будущим детям декларировано в части третьей: «Любить детей, конечно, буду, но нянчить их не стану…» (наст. изд., т. 5, с. 386, вариант к с. 369, строки 31-32), особенно важна здесь оговорка «конечно». О. М. Чемена прочла строки письма Гончарова к Майковой от апреля 1869 г., тщательно зачеркнутые последней, где писатель осуждает намерение своей давней знакомой уйти из семьи, оставив детей, и упрекает ее: «…у Вас с Вашим прошедшим столь четкая живая связь – трое детей ‹…› и натура, и ум ‹…› всё должно бы было влечь обе стороны одна к другой – и если этого нет, то остается предположить некоторую заглушенность, то ли неразвитость той стороны, которую относят к понятию о сердце».2

157

Елизавета Васильевна Толстая как участница событий, имеющих, по видимости, отношение к роману, была впервые названа П. Н. Сакулиным.1

Сакулин опубликовал «законченную серию» писем Гончарова к Е. В. Толстой, написанных в период с конца августа 1855 до конца октября 1856 г., т. е. после того, как Гончаров возвратился из путешествия на фрегате «Паллада» и возобновил знакомство с Толстой, начавшееся по крайней мере за двенадцать лет до того, что подтверждается его записью в ее альбоме, относящейся к февралю 1843 г. и также введенной в научный обиход Сакулиным.2 На основании анализа этих писем Сакулин сделал вывод о том, что между «Елизаветой Васильевной и Ольгой в понимании их Гончаровым столько общего, что мы готовы даже Е. В. Толстую назвать прототипом Ольги Ильинской».3 Сакулин признавал: «С одной стороны, Елизавета

158

Вас‹ильевна› Толстая и Гончаров, с другой – Ольга Серг‹еевна› Ильинская и Обломов со Штольцем. Разница в ситуации лиц и в ходе романа – очевидна. ‹…› Но для нашей цели важны моменты не различия, а сходства, и сравнению, главным образом, подлежат герои. Гончарову пришлось быть зараз на амплуа и Штольца и Обломова»,1 т. е. различие он признавал за героями, а не за героинями этих «ситуаций лиц».