Константин Станюкович - Жрецы Страница 32

— За то, что теперь написал?

— Так точно-с.

— Да думаю, рублей триста дадут.

— Это за писанье-то? — недоверчиво протянул Петр.

— Да.

— Так я бы, Василий Васильич, на вашем месте все сидел бы да писал. Деньжищ-то за год сколько!

— Попали бы в сумасшедший дом, Петр! — засмеялся Невзгодин. — Я вот три недели работал, и то спина болит. Почистите-ка мне ботинки да принесите воды.

Петр вышел и скоро вернулся с водой и налил ее в умывальник.

— Когда я уйду, вы уж, пожалуйста, хорошенько уберите комнату, Петр! — говорил Невзгодин, умываясь.

— Форменно уберу, как следует к празднику.

— К какому?

— А вы, видно, барин, за работой и забыли, что сегодня сочельник!

— И впрямь забыл…

— А кушать сегодня дома будете?.. Уже пятый час, а вы не обедали.

— Сегодня я вашей дряни не буду есть. Сегодня я кутну, Петр, и пообедаю где-нибудь в порядочном трактире по случаю окончания работы… А что же ботинки?

Петр взял ботинки из-под кровати, обтер пыль и проговорил:

— Чищены, Василий Васильич… Блестят… Так вы говорите — триста рублей?

— Другие и больше получают…

— За такую легкую работу? Сиди да пиши!

— Попробуйте-ка… А у меня был кто-нибудь за это время?

— Только вчера одна дама спрашивала. Не допустил, как вы приказывали. Сказал: сочиняют, мол.

— Спасибо, что не пустили, только вперед говорите просто, что занят… А карточки дама не оставила?

— Нет-с. Если опять придут, принимать?

— Примите.

Невзгодин кончил мыться и, утирая лицо, кинул вопрос:

— А дама старая или молодая?

— Средственная, но только очень видная. И фасонисто одетая.

— Худощавая? Блондинка? — спрашивал Невзгодин, предполагая, что заходила Маргарита Васильевна.

— Нет-с. В полной комплекции, как следует, и брунетистая… С пинснетом…

— Странно. Кто бы мог быть?

Петр, любивший-таки поболтать, стоял у притолоки и посматривал, как Невзгодин одевается.

Он недоверчиво усмехнулся словам Невзгодина и промолвил:

— Очень даже бельфамистая дама, Василий Васильевич.

И, помолчав, прибавил уверенно:

— Они беспременно вскорости придут.

— Почему вы думаете?

На длинноносом, прыщеватом лице долговязого коридорного мелькнула тонкая улыбка, и он значительно ответил:

— Хоть я и необразованного звания человек, а кое-что, слава богу, могу понимать, Василий Васильич. Барыня очень настоятельно желала вас видеть и выспрашивала, когда вы можете принять и, вообще, по какой причине не принимаете и здоровы ли. Обстоятельно выспросила.

— Что же вы сказали?

— Сказал: никуда, мол, не выходит и все сочиняет, а когда примут, неизвестно. Как, мол, окончат сочинять.

— А она?

— Усмехнулась. Ежели без вас придут, как обнадежить, Василий Васильич?

— Скажите, что завтра утром до двенадцати я дома.

— Слушаю-с. А из пятьдесят второго номера актерка сбежала! — доложил Петр, почему-то сообщавший Невзгодину обо всех событиях в «Севилье».

— Как сбежала?

— Очень просто.

— В чем же это ваше «очень просто»?

— За два месяца не заплатила и… тю-тю. Довольно даже ловко… и с чемоданами. А хозяин озлился — беда! Ищи-ка, сделай одолжение! — говорил Петр, по-видимому, сочувствовавший «актерке», помогая Василию Васильевичу надеть пальто.

XXIII

С видом счастливого школьника, вырвавшегося на свободу, вышел Невзгодин из своей грязной комнаты.

Ему было как-то весело и легко после усидчивой работы. Впереди предстояла близкая получка гонорара, а пятьдесят рублей, бывшие у него в кармане, и незаложенные золотые часы вполне поддерживали бодрое настроение духа такого богемы по натуре, каким был Невзгодин. Он глядел на будущее без страха и боязни и не особенно думал о каких-нибудь постоянных занятиях, надеясь, что писательство, если пойдет удачно, его прокормит… Много ли ему надо?

Он беззаботно насвистывал какой-то мотив, предвкушая удовольствие побыть на людях, как вдруг из-за поворота коридора показалась высокая полная женская фигура и шла прямо на него.

— Та самая, что были вчера! — не без торжества шепнул Петр, следовавший сзади.

Невзгодин остановился, перестал свистать и вглядывался в приближавшуюся барыню, которая так очаровала Петра.

В полутьме коридора он не мог разглядеть ее лица, но в ее высокой полноватой фигуре и особенно в походке, слегка переваливающейся, было что-то близко знакомое.

— Вы меня не узнали, Невзгодин? — произнесла дама, приблизившись к нему и протягивая с товарищескою бесцеремонностью руку в черной лайке… — Окончили сочинять, как выражается ваш Лепорелло? Надеюсь, пожертвуете мне несколько минут. Я к вам по делу и очень рада вас видеть! — мягко прибавила она.

С первых же звуков этого твердого, уверенного и несколько резковатого голоса, в котором едва слышна была веселая, покровительственно-ироническая нотка, Невзгодин узнал свою жену.

Он не испытывал ни малейшего неприязненного чувства при виде этой, когда-то очень близкой ему женщины, с которой так легкомысленно сошелся, пленившись под влиянием хандры и одиночества на чужбине ее рассудительностию, практичностию, упорным трудолюбием в занятиях наукой и — главное — здоровой, свежей красотой, вызывающей своей кажущейся невозмутимостью. Он, в свою очередь, тоже рад был увидать жену, с которой, благодаря ее такту и уму, разошелся так хорошо и так основательно, без сцен, без взаимных упреков, после короткого супружества, показавшего, как чужды они друг другу по характеру, взглядам, уму, привычкам.

Невзгодин раздражался, бывало, и едко подсмеивался, когда она донимала его поучениями об умеренности и аккуратности, но никогда не обвинял ее серьезно и не чувствовал ненависти, понимая упрямое упорство ее сильного характера, с каким она хотела подчинить себе мужа, рассчитывая сделать из него такого же трезвенного, уравновешенного человека, каким была сама. Он скучал с ней, но не мог ее не уважать за последовательность. Он знал, что и она считала замужество ошибкой, мешающей ее занятиям, и был благодарен ей за правдивость, с какою она в этом призналась, ни на минуту не представляясь жертвой.

Очутившись теперь лицом к лицу с женой, Невзгодин оставался в прежнем веселом настроении. Только к этому настроению прибавилось что-то иронически-добродушное и вместе с тем любопытное, точно он ждал, что жена, как бывало в Париже, сделает ему какой-нибудь выговор с соответственным научным объяснением.

Невзгодин крепко пожал руку жены и с изысканною любезностью джентльмена ответил:

— К вашим услугам, Марья Ивановна… И сколько угодно минут… Я только что кончил сочинять и совершенно свободен. И я, право, рад вас видеть, но только не в этой темноте. Не угодно ли ко мне в комнату… Только извините… Вы найдете в ней беспорядок, и она еще не убрана.

— Так поздно и не убрана? Вы тот же богема?

— Тот же… Работал…

— Разве работа мешает порядку? — слегка усмехнулась Марья Ивановна.

Невзгодин отворил двери. Оба, и муж и жена, с любопытством взглянули друг на друга прежде, чем войти в комнату.

Такая же, как и была, свежая, здоровая и румяная, с теми же правильными, несколько резкими чертами красивого лица римской матроны из русских купчих, побывавшей парижской студенткой. То же самодовольно-уверенное выражение в карих глазах под соболиными бровями, глядевших через pince-nez на прямом крупном носе, что придавало лицу еще более серьезный и в то же время несколько вызывающий вид. И одета она была с обычной умышленной скромностью, не лишенной своеобразного кокетства: черная шерстяная юбка, черная хорошо сидевшая жакетка, опушенная черным мехом, черное боа, черные перчатки и черная шапочка на голове.

«Еще более раздобрела, несмотря на усердное занятие наукой!» — подумал Невзгодин, заметив пополневший бюст, и не без любопытства и не без некоторого смущения ждал, что будет, когда аккуратная до педантизма его чистеха жена войдет в комнату, в которой действительно была невозможная грязь.

И действительно, только что Марья Ивановна вошла в комнату, как на ее лице выразился ужас, и она воскликнула:

— Да ведь это нечто невероятное… Тут целые недели не убирали…

— Вроде этого, Марья Ивановна! — виновато промолвил Невзгодин.

— И вы могли жить в таком свинстве?

— Как видите… Даже не замечал… Увлекся работой… Да вы присядьте, Марья Ивановна… Вот сюда…

Невзгодин бросился снимать со стула бумаги.

Марья Ивановна подобрала юбку и осторожно присела, продолжая с брезгливым видом озирать комнату.

Невзгодин хотел снимать пальто, но жена его остановила:

— Не снимайте, Невзгодин… Я сейчас ухожу и вас не хочу держать в этой клоаке.

Он присел в пальто.

— Посмотрите на себя, как вы осунулись и побледнели, Невзгодин, — продолжала Марья Ивановна. — Живя так, вы схватите чахотку… Ведь это безобразие… Видно, что некому за вами присмотреть… И долго вы сочиняли?..