Маскарад, или Искуситель - Герман Мелвилл Страница 33

внешностью честерфильдца скрывал сильные разрушительные наклонности. Он изрезал мою попону на кожаные кусочки для петель на своём сундуке, решительно это отрицая. После того как он ушёл, нашлись клочки под его матрацем. Также нарочно весьма хитро сломал рукоятку своей мотыги, чтобы избавиться от работы с ней. Предстал весьма изящно кающимся из-за фатального избытка трудовых сил. На моё предложение всё исправить он избрал хороший метод для скорейшего расчёта – вишнёвые деревья в период полного плодоношения, – чтобы получить за сломанную вещь плату. Очень вежливо крал мои груши, случайные пенсы, шиллинги, доллары и орехи, регулярно откладывая про запас, как белка. Но я ничего не мог доказать. Высказал ему мои подозрения. Сказал довольно вежливо: «Немного меньше вежливости и немного больше честности скорее подошли бы тебе». Он вскипел: угрожал предъявить иск за клевету. Я ничего не буду говорить о том, что с ним было впоследствии, в Огайо, где его застали за процессом изящного перемещения железных полос через железнодорожный путь, по той причине, что истопник назвал его жуликом, каковым он и являлся. Но достаточно: вежливые мальчики или дерзкие мальчики, белые мальчики или темнокожие мальчики, умные мальчики или ленивые мальчики, белые мальчики или монгольские мальчики – все мошенники.

– Потрясающе, потрясающе! – нервно подворачивая потёртый конец своего шейного платка, чтобы скрыть его из виду. – Конечно, уважаемый сэр, вы поглощены прискорбной галлюцинацией. Да ведь у вас, снова прошу прощения, кажется, нет ни малейшей веры в мальчиков; я признаю, действительно, что мальчики, некоторые из них, по крайней мере, слишком склонны к одному небольшому глупому недостатку или другому. Но что будет дальше, уважаемый сэр, когда естественным образом они наконец перерастут это состояние, и полностью?

До сих пор выражая свои мысли главным образом в виде жалких реплик, похожих на собачий плач и стон, человек с медной табличкой, казалось, начал проявлять более смелое желание менее осторожного спора. Но произнесённое им эссе, не очень бодро воспринятое, с разговорной незамедлительностью было продолжено следующим образом:

– Мальчики перерастают те недостатки, что в них находятся? Из плохих мальчиков получаются хорошие мужчины? Сэр, «ребёнок – отец мужчины», следовательно, поскольку все мальчики – мошенники, то и все мужчины тоже. Но, благослови меня Бог, вы должны знать эти вещи лучше, чем я, учитывая наличие информационной службы, в которой вы трудитесь; это предприятие должно было вас снабдить специфическими средствами для изучения человечества. Ну, подойдите сюда, сэр; признайтесь, что вы знаете эти вещи вполне прилично, в конце концов. Вы не знаете, что все мужчины является мошенниками и все мальчики тоже?

– Сэр, – ответил другой, испытывая чувство злобы от потрясения, казалось, уязвившего некий дух, но не до конца. – Сэр, хвала небесам, я далёк, очень далёк от тех мыслей, которые вы излагаете. Правда, – он глубокомысленно продолжал, – мы с моими партнёрами, с которыми я содержу информационную службу, в течение десяти лет с приходом октября тем или иным путём, бывает, затрагиваем эту тему, и в течение немалого периода времени в большом городе Цинциннати тоже; и потому, как вы намекаете, в пределах этого долгого периода у меня имелась более или менее благоприятная возможность для изучения человечества – по ходу дела, не только просматривая лица, но и изучая жизни нескольких тысяч людей, мужчин и женщин, из различных стран, работодателей и работников, благородных и неблагородных, образованных и необразованных; всё же, конечно, я искренно признаю, с некоторыми случайными исключениями, пока проходило моё скромное наблюдение, что нашёл это человечество, рассматриваемое внутри страны, рассматриваемым, можно сказать, с верой, и оно в целом – делая некую разумную скидку на человеческие недостатки – предстаёт в столь чистом моральном облике, какой мог бы пожелать самый чистый ангел. Я говорю это, уважаемый сэр, вполне уверенно.

Вздор! Вы понятия не имеете о том, что говорите. Ещё вы походите на сухопутного человека в море, досконально не знающего самые важные вещи, прежде навеки закрывшие ваши веки. Подобно Змею, они проскальзывают мимо, весьма тонко скрывая от вас цель путешествия. Короче говоря, всё судно – загадка. Да ведь вы, по молодости, не знаете, было ли оно мореходным, но, тем не менее, держась большими пальцами за проймы, шагаете по гнилым доскам, припевая, как дурак, слова, вложенные в ваш юный рот хитрым судовладельцем, человеком, который посылает свой хорошо застрахованный корабль на погибель:

Влажный парус и морское теченье!

И, сэр, теперь, когда это происходит со мной, все ваши слова совсем не влажный парус, и морское теченье, и праздный ветер, который скоро последует, а представляют собой поразительный контраст по отношению к моим собственным аргументам.

– Сэр, – воскликнул человек с медной табличкой, его терпение теперь уже более или менее истощалось, – разрешите мне с уважением намекнуть, что некоторые ваши замечания неразумно сформулированы. И то же самое мы говорим нашим клиентам, когда они приходят в наш офис, изрыгая брань на нас из-за некоего достойного мальчика, которого мы смогли послать им, – некоего мальчика, полностью недооценённого на время. Да, сэр, разрешите мне отметить, что вы недостаточно хорошо понимаете то, что хотя я и маленький человек, но у меня всё же имеется своя небольшая доля чувств.

– Ну, хорошо, я вообще не хотел ранить все ваши чувства. И что они маленькие, очень маленькие, я верю на слово. Жаль, жаль. Но правда походит на молотилку, нежная чувствительность должна держаться в стороне от дороги. Надеюсь, вы понимаете меня. Не хочу причинять вам боль. Всё, о чём я говорю, – так это то, что я сказал в первую очередь, только теперь я клянусь, что все мальчишки – мошенники.

– Сэр, – мягко ответил другой, всё ещё сдерживаясь, как старый адвокат, изводящий суд, или же как добросердечный простак, случайно ударивший кого-то при взмахе. – Сэр, так как вы возвращаетесь к вопросу, позволите ли вы мне в своей скромной, спокойной манере представить вам несомненно скромные, спокойные аргументы из имеющихся у меня?

– О да! – с оскорбительным безразличием, потирая свой подбородок и смотря в другую сторону. – О да, продолжайте.

– Ну, тогда, уважаемый сэр, – продолжал другой, сейчас же принимая настолько благородную осанку, насколько позволял ему его раздражающий всех пятидолларовый костюм, – хорошо, тогда, сэр, специфические принципы, строго философские принципы, как я сказал, – осторожно повышая тон и поднимаясь на цыпочки, – на которых основана наша служба, привели меня и моих партнёров в нашей спокойной и скромной деятельности к тщательному аналитическому исследованию человека, проводимому также на основе незаметной теории и ради нашей собственной абсолютно незаметной цели. Эту теорию я не буду сейчас в полной форме излагать. Но некоторые открытия, вытекающие из неё, я, с вашего разрешения, очень кратко упомяну; те из них, которые, как я полагаю, относятся к состоянию детства, рассматриваемому с научной точки зрения.

– Тогда вы изучили предмет? Явно изучили мальчиков, а? Почему же вы не сказали этого прежде?

– Сэр, в моём малом бизнесе я не разговаривал со столь многими хозяевами, благородными хозяевами, просто так. Мне преподали, что в этом мире предшествующее мнение аналогично старшинству среди людей. Вы любезно изложили мне ваши взгляды, я теперь скромно собираюсь изложить вам мои.

– Остановитесь, не углубляйтесь. Продолжайте.

– Во-первых, сэр, наша теория учит нас продолжать двигаться по аналогии от природы к морали. Мы правы, сэр? Теперь, сэр, возьмите молодого мальчика, молодого младенца мужского пола, скорее, мужчину-ребёнка в миниатюре, – что, сэр, я с уважением спрашиваю, вы в первую очередь видите?

– Мошенника, сэр! Настоящего и предполагаемого мошенника!

– Сэр, если вторгается страсть, то, конечно же, наука должна отступить. Могу я продолжать? Ну, тогда, что, во-первых, по общему мнению, замечаете вы, уважаемый сэр, в этом ребёнке мужского пола или в человеке-ребёнке?