Александр Ванярх - Иван Страница 36

— Ну да, согласен, Яков Иванович — твой князь, а Ванятка же чей? — засмеялся Виктор. — Уж не Людмилы ли?

— Чего пристал к девчонке? — вступилась Настя. — Чай, дите еще.

— Это кто же дите, Люда, что ли? А ну-ка выдай что-нибудь на современном языке! — сказал, подходя к девочке, Виктор и взял за плечи. Но Людмила, вдруг повернувшись, лицом уткнулась ему в грудь и залилась слезами.

— Ты чего? — удивленно и растроганно почти прошептал Виктор. — Я же не со зла.

— Дурак, ну дурак! — запричитала Настя. — Вымахал под два метра, а ума…И она, обняв девочку, увела ее в соседнюю комнату.

— Любит она Ивана, и, наверное, напрасно, — вздохнула Надежда.

— Вот и хорошо! Иван и есть ей пара, а кто же еще? А вообще я и не представляю Ванятку женихом. Может, он и не думает еще об этом.

— Чего ж не думает, пишет ему Оксана и давно уже.

— Так Оксана ему сестрой, поди, доводится?

— Ты-то знаешь, что не сестра.

Вошли Настя и Люда. Девочка улыбнулась, как ни в чем не бывало.

— Ты что — психолог! — восхищенно сказал Насте Виктор.

— Не зря же я всю жизнь с детьми работала! А вообще ты как не понимаешь в любви ничего, так и умрешь, наверно, неучем.

— Это я-то? Смотри на нее! А кто меня обнимал и целовал, когда мы с фронта приехали? До сих пор помню, чуть ухо не откусила, — и Виктор смешно подергал за ухо.

Все расхохотались. Особенно заразительно смеялась Людмила.

— Да, не выпала нам доля на любовь, — вдруг совершенно серьезно сказал Виктор. — Вон Егор какой был парень — красавец! И жена — королева. А всего и толку-то, что лежат они теперь вместе в сырой донской земле…

— Поиздевались над нами вдоволь, — добавила Настя, — сама видела в лагере такие трагедии. А мои родители? И все-таки любовь и тогда жила. Вон дедушка и бабушка Ивана. А Егоровы родители?

Все приутихли.

— Да ладно, что-то мы не о том говорить начали, — сказала Надежда Павловна. — Виктор, неси гармонь.

— Просто так, всухомятку, неудобно… Может, по стопарику?

— Давай, неси, — поддержала Настя, — давно мы вместе не певали. Женщины очень хорошо пели — это выявилось еще в первый же день, когда приехали Надежда Павловна с Людой. Тогда они долго сидели за большим крестьянским столом, говорили, ели, пили и пели. Но после того — ни разу не было подходящего случая. А сейчас был. Сегодня вечером приезжали Яков Иванович и Иван.

Глава третья

Поздним вечером, когда Рита Ивановна уже собиралась ложиться спать, отложив недочитанную книгу, на веранде стукнула дверь и в дверном проеме появилась Оксана. По ее усталому, печальному лицу катились капельки дождя. Черный берет мокрый, с блестящего серо-стального плаща стекала вода, чемодан в руке и рюкзак за спиной говорили о том, что работы в студенческом отряде закончились.

— Наконец-то! обрадовалась Рита, помогая девочке раздеться. — Ух, ты, какое все мокрое! Вот и дождя дождались, а то уже черные бури замучили… Сейчас я ванну затоплю.

Оксана молча разделась и, будто гостья, присела на краешек стула, но тут же встала, зажгла газ и стала греть озябшие руки.

— Все готово, — сказала Рита Ивановна, — помойся — и спать. Вижу, закончилась твоя колхозная страда?

— С первого ноября на занятия. — И, взяв полотенце, Оксана ушла в ванную.

«Что-то с ней не то, — подумала Рита. — Обычно радостная, веселая, может, просто устала, да и погода — то бесконечный ветер, а теперь задождило. Ничего, завтра сама все расскажет».

Рита Ивановна вышла на веранду, чтобы закрыть на засов дверь. Шел мелкий плотный дождь; уличные фонари, освещавшие мостовую, были окружены радужными ореолами, и через оконные стекла Рита Ивановна увидела удивительные оранжевые круги не только вокруг фонарей, но и у деревянных столбов. «Надо же, разыгралась погода!» — проговорила Рита, закрывая дверь.

Дождь шумел по крыше и, стекая, стучал по водоотводам и булькал в железной долго пустовавшей бочке. Становилось холодно и сыро, как говорят на Дону, «сиверко». Выключив свет, Рита Ивановна легла и включила ночник, висевший над кроватью. Было слышно, как шумит вода в ванной, где мылась Оксана, да на стене стучат ходики.

Наконец, Оксана вышла в плотном домашнем халате.

— Есть хочешь? — спросила Рита. — Там в холодильнике есть яйца, колбаса, — сделай что-нибудь сама.

Оксана присела на угол кровати и участливо спросила:

— Мама, ты себя плохо чувствуешь?

— Да нет, хорошо, просто зябко как-то. А как твои дела?

Оксана встала, открыла холодильник и стала готовить себе легкий ужин.

— Как тебе сказать, мам — говорила она, разбивая на сковороде яйца, — жизнь начала давать мне уроки, те, о которых ты мне говорила.

— Ну и какой же первый?

— Урок простой: на земле, оказывается, много подлых людей.

— Но все, же хороших — больше, — сказала мать. — По твоему виду я вижу, что ты в чем-то разочаровалась, только не пойму в чем. Уж не в любимом ли человеке?

— Не сказать, чтобы он для меня был любимым, просто я считала его хорошим другом, но оказалось, что парень, как он сам сказал, просто другом быть не может.

— Это Олег, что ли?

— А кто же еще? — ответила Оксана. Она зажгла бра над кухонным столом и села ужинать.

— А с Иваном как у вас? — с затаенной тревогой спросила Рита.

Но Оксана давно, еще во время приезда Ивана, почувствовала, что мать не очень-то одобряет их сближение, поэтому не стала, слишком откровенничать.

— Я от него писем давно не получала, только то, что было прислано сюда, про дом в Крыму.

— Он отнесся к этому довольно спокойно, — сказала Рита.

— Мама, почему ты решила, что только ему принадлежит тот дом? Ты ведь тоже Исаева. И такая же наследница.

— Но у нас уже есть дом, это ведь тоже дом Исаева Ивана Васильевича, и он нам достался по наследству.

— А тот дом мы могли бы продать, у Ивана же есть дом в Сибири.

— Да как ты можешь! — заволновалась мать. — Ведь он тебе почти брат!

— Мамочка, ты только не волнуйся, — снова подошла к кровати Оксана. — Как ты захочешь, так и будет. Но если он ему не нужен, можно и продать, а деньги поделить. Ладно, спокойной ночи.

Девочка, поцеловав мать, ушла в свою комнату. «Никогда не ожидала, что моя дочь способна так рассуждать!» — подумала Рита, засыпая.

А утром, когда Оксана еще спала, почтальон передал Рите Ивановне телеграмму. На бланке красовались четыре слова: «Уволен. Еду домой. Иван».

Все так же моросил мелкими капельками дождь. Темные лохматые тучи застилали небо, но еще было довольно тепло, а потому не совсем обычно было слышать, как из-за облачной дали доносятся тоскливые переклички крики гусей, улетающих на юг.

«Вот и очередная осень, — подумала Рита. — Господи! Хоть бы не последняя! Оксана еще совсем девочка, надо ее вывести в люди». Все это так, но кто знает, что будет со всеми нами уже завтра? А дни бегут, переходя в недели, месяцы, года, и всегда наступает пора осени, жизненной осени, когда впереди — ничего, а позади — одни воспоминания, и хорошо, если они есть, да такие, чтобы успокоили душу и сердце, а если всю жизнь тревожат? А бывают и такие. И куда от них деться?

Глава четвертая

Серебряный лайнер «Як-40», любимый самолет на севере, разбежавшись по короткой полосе аэродрома, если его так можно назвать, села Каменское, оторвался от земли и, резко набирая высоту, уходил в чистое синевато-лазурное камчатское небо. Все дальше и дальше уплывала в прошлое Пенжинская долина, и теперь с высоты казалась сказочной дорогой среди белоснежных горных хребтов. Какой простор! Какая красота! Горные хребты обрамляют довольно широкую, покрытую самыми разнообразными растительными коврами, — от темно-зеленого до светло-желтого — низину. По ней, извиваясь змейкой, то тут, то там блестела водами Пенжина, неся бурные потоки в одноименную губу, а дальше — в Охотское море. И ни единого селения, только почти у моря приютилось небольшое село Манилы да между невысокими сопками затерялось несколько домиков села Парень, а в остальном — одна природа. Равномерно шумя двигателями и чуть содрогаясь, самолет поднимался все выше и выше. Внизу проползали заснеженные вершины Пенжинского хребта, искрясь на солнце разноцветными радугами.

Уволенный в запас старшина Иван Сердюченко вместе со своим уже просто дядей, а недавно майором, Сердюченко Яковом Ивановичем, отслужив положенные сроки, летели навстречу новым поворотам в их жизни.

— Ну что, красиво? — спросил Яков, наблюдая, как Иван неотрывно смотрел в иллюминатор.

— Не то слово. Какое бесконечное белое безмолвие, тут не просто красота, а еще и удивительный простор.

— Скажи, Ваня, а вот что ты сейчас чувствуешь, чего тебе больше всего хочется?

— Чего хочется? Многого, но перво-наперво мне хочется увидеться с тетей Настей, дядей Витей, потом сходить в свою школу, потом… А вам чего хочется? — вдруг спросил Иван.