Вирджиния Вулф - Годы Страница 36

Она поставила сумку на сиденье и устроилась сзади, закрывшись от солнца своим белым зонтиком. Кожаная обивка под ее спиной была горячей. Было очень жарко — жарче даже, чем в Толедо. Они выехали на Хай-стрит. От жары все казалось сонным и притихшим. Широкая улица была заполнена двуколками и телегами, поводья висели свободно, лошади поникли головами. Но как тихо тут было по сравнению с гомоном заграничных базаров! Мужчины в гетрах стояли, прислонившись спинами к стенам домов, над витринами магазинов были расставлены тенты, тени пересекали мостовую. Элинор надо было собрать заказанные покупки. Они остановились у рыбной лавки, где им вручили влажный белый сверток. Затем — у скобяной лавки; Уильям вышел оттуда с косой. У аптеки им пришлось подождать, потому что лосьон еще не приготовили.

Элинор откинулась на спинку сиденья под белым зонтиком. Казалось, воздух, пахнувший мылом и снадобьями, гудит от жары. Как тщательно люди моются в Англии, подумала она, глядя на желтое, зеленое и розовое мыло в аптечной витрине. В Испании она почти не мылась; стоя среди сухих белых камней на берегу Гвадалквивира, она лишь вытирала пот носовым платком. В Испании все было выжженное, сморщенное. А здесь — она посмотрела вдоль Хай-стрит — лавки полны овощей, серебристой рыбы, кур с желтыми лапками и мягкими грудками, ведер, грабель, тележек. И как приветливы люда!

Элинор заметила, как часто они приподнимают шляпы, пожимают руки, останавливаются посреди дороги поговорить. Но вот аптекарь вышел с бутылью, завернутой в папиросную бумагу. Ее пристроили под косой.

— Много мошкары в этом году, Уильям? — спросила Элинор, объясняя предназначение лосьона.

— Ужасть, как много, мисс, ужасть, — ответил он, дотрагиваясь до шляпы. Как она поняла, затем он сказал, что такой засухи не было с юбилейного года[41], однако из-за его певучего дорсетширского акцента улавливать смысл ей было трудно. Уильям щелкнул кнутом, и они поехали дальше: мимо креста на базарной площади, мимо краснокирпичной ратуши с арками, по улице, на которой стояли дома с эркерами — обиталища врачей и адвокатов, мимо пруда с оградой из столбиков, соединенных цепями, мимо пьющей лошади, и дальше — прочь из города. Дорога была устлана мягкой белой пылью. Изгороди, увитые ломоносом, тоже были покрыты толстым слоем пыли. Старая кобыла вошла в свою привычную рысцу, и Элинор под зонтиком откинулась на спинку сиденья.

Каждое лето она приезжала к Моррису погостить в доме его тещи. Семь, нет, уже восемь раз она тут была, сосчитала Элинор, однако в этом году все по-новому. Ее отец умер, дом закрыт, она нигде ничем не связана. Трясясь по жарким аллеям, она сонно думала: что я теперь буду делать? Жить вон там? Они проехали мимо фешенебельной виллы в георгианском стиле, расположенной посреди улицы. Нет, только не в деревне, сказала она себе. Они ехали через деревню.

Может быть, он в том доме? Элинор посмотрела на дом с верандой среди деревьев. Но потом ей пришло в голову, что она превратится в седовласую даму, срезающую ножницами цветы и топающую ногами у двери коттеджа. Она не хотела топать у двери коттеджа. И пастор — пастор катил на велосипеде в гору — будет приходить пить чай. Но она не хотела, чтобы пастор приходил к ней пить чай. Как тут все чистенько, думала она, пока они проезжали деревню. Маленькие садики светились красными и желтыми цветами. Затем навстречу стали попадаться местные жители — целое шествие. Иные из женщин несли свертки, одна катила детскую коляску, в которой блестел какой-то серебристый предмет, старик прижимал к груди мохнатый кокосовый орех. Наверное, сегодня церковный праздник, предположила Элинор. Уильям прижал викторию к обочине, потому что им навстречу проехала повозка, и люди на ней с любопытством посмотрели на даму под белым зонтиком. Наконец виктория въехала в белые ворота, бодро подскакивая, миновала короткую аллею и — Уильям щелкнул кнутом — остановилась перед двумя тонкими колоннами, железной сеткой для очистки обуви, похожей на ежа, и открытой настежь дверью в переднюю.

Элинор немного подождала в передней. После ослепительной дороги глазам пришлось привыкнуть к полумраку. Все казалось Элинор таким бледным, хрупким, таким родным. Выцветшие коврики, выцветшие картины. Даже адмирал Нельсон в треуголке над камином производил впечатление пожухшей светскости. В Греции все напоминает о том, что было две тысячи лет назад. А здесь — всегда восемнадцатый век. Как все английское, подумала Элинор, кладя зонтик на узкий стол рядом с фарфоровой чашей, в которой лежали сухие розовые лепестки, прошлое кажется близким, домашним, родным.

Открылась дверь.

— Ой, Элинор! — воскликнула ее невестка, перебежав через переднюю в развевающемся летнем наряде. — Как я рада тебя видеть! Какая ты загорелая! Идем в холодок!

Силия проводила ее в гостиную. Рояль был накрыт белыми пеленками, в стеклянных банках мерцали розовые и зеленые фрукты.

— У нас все вверх дном, — сказала Силия, падая на диван. — Только что ушли леди Сент-Остелл и епископ.

Она начала обмахиваться листком бумаги.

— Но успех был полный. Мы устраивали базар в саду. Было представление.

Листок бумаги оказался программкой.

— Спектакль?

— Да, сцена из Шекспира, «Летняя ночь» или «Как вам это понравится?», не помню. Мисс Грин поставила. К счастью, погода не подвела. В прошлом году был ливень. Ох, только как ноги болят!

Высокое окно выходило на лужайку. Элинор увидела, что там переносят столы.

— Вот это дело так дело! — сказала она.

— Да! — Силия тяжело дышала. — Были леди Сент-Остелл, епископ, кегли и поросенок. Но я думаю, все прошло очень хорошо. Людям понравилось.

— В пользу церкви? — спросила Элинор.

— Да, на новую колокольню.

— Серьезное начинание.

Элинор опять посмотрела на лужайку. Трава уже высохла и пожелтела, лавровые кусты выглядели сморщенными. Столы были расставлены перед лавровыми кустами. Мимо прошел Моррис, неся стол.

— Хорошо было в Испании? — спросила Силия. — Видела что-нибудь интересное?

— О, да! — воскликнула Элинор. — Я видела… — она осеклась. Она видела много интересного — здания, горы, красный город на равнине. Но как описать это?

— Ты должна потом мне все подробно рассказать. — Силия встала. — А теперь пора привести себя в порядок. Только, боюсь, — она с болью на лице начала взбираться по лестнице, — я должна попросить тебя быть бережливее: у нас очень мало воды. Колодец… — Она не договорила.

Элинор вспомнила, что в жаркое лето в колодце всегда кончается вода. Они прошли по широкому коридору, мимо старого желтого глобуса, стоявшего под жизнерадостным полотном восемнадцатого века, запечатлевшим всех малолетних Чиннери в длинных панталонах и нанковых штанишках, собравшихся в саду вокруг отца и матери. Силия остановилась, взявшись за дверь спальни. Из окна было слышно, как воркуют горлицы.

— В этот раз мы поселим тебя в Синей комнате, — сказала она.

Обычно Элинор отводили Розовую. Она заглянула внутрь.

— Надеюсь, у тебя есть всё… — начала Силия.

— Конечно, у меня все есть, — сказала Элинор, и Силия покинула ее.

Служанка уже распаковала ее вещи. Они были разложены на кровати. Элинор сняла платье и, оставшись в белой нижней юбке, принялась умываться — тщательно, но экономно — ввиду недостатка воды. От английского солнца у нее все-таки щипало лицо — там, где его обожгло испанское солнце. Шея резко отличалась по цвету от груди — как будто ее выкрасили коричневой краской, подумала Элинор, надевая перед зеркалом вечернее платье. Она быстро скрутила в клубок свои густые волосы с проседью, повесила на шею кулон — красный камень, похожий на толстую каплю малинового варенья с золотой крупинкой посередине, и еще раз окинула взглядом женщину, которая за пятьдесят пять лет стала ей так привычна, что она уже не замечала ее, — Элинор Парджитер. Она стареет — это было очевидно: лоб пересекали морщинки, там, где кожа некогда была упругой, теперь появились впадины и складки.

Что же было моей сильной стороной? — спросила она себя, еще раз проводя гребнем по волосам. Глаза? Ее глаза усмехнулись в ответ. Да, глаза. Кто-то когда-то похвалил мои глаза. Она раскрыла их пошире. Вокруг каждого глаза было несколько белых лучиков — из-за того, что она щурилась, защищаясь от солнечного сияния в Акрополе, Неаполе, Гранаде и Толедо. Но все похвалы моим глазам в прошлом, подумала Элинор и закончила одевание.

Она задержалась у окна, чтобы посмотреть на выжженную лужайку. Трава была почти желтой, вязы начали буреть. Бело-рыжие коровы жевали жвачку за низкой изгородью. Все-таки Англия — не то, подумала Элинор. Она маленькая и приторная. Элинор не питала любви к своей родине — ни малейшей. Затем она отправилась вниз, потому что хотела повидаться с Моррисом наедине — если получится.