Кнут Гамсун - Дети времени (Дети века) Страница 39

Консул Фредерик с женой оставались четыре дня; потом пришел пароход, отправлявшийся на юг, и они уехали. Консул Фредерик тоже сильно изменился; он поседел и под глазами у него были мешки. Жена его потолстела, и стала увлекаться благотворительностью. Она уехала вместе с мужем.

– Поручику не до людей, – говорила она, – его горе так велико, так ужасно велико. Никто, конечно, не ожидал, что он перестанет спать от того, что потерял Адельгейд: он потерял ее гораздо раньше.

Консулу все время было не по себе, и он не мог дождаться, когда пройдут эти четыре дня.

Они, по обыкновению, сидели по вечерам вдвоем за стаканом вина, но говорили очень мало. Консулу Фредерику не пришлось ни разу заговорить о своем взгляде на жизнь. Они даже ни словом не обмолвились обо всех переменах в усадьбе. Когда консул намекнул на то, что он явился отчасти виновником этих перемен, поручик быстро перебил его:

– Да, да, я благодарю тебя; все эти перемены произошли не без твоего участия.

Консул попробовал заговорить о юном Виллаце, о том, останется ли он в Берлине.

– Конечно, останется, – ответил поручик, – Он поедет на юг с тем же пароходом, что и ты.

– Моя дочь Tea, – сказал консул, – ты помнишь ее? Она приняла предложение штурмана.

– И очень хорошо сделала.

– Он назначен капитаном.

– Ну вот, видишь!

– Да! капитаном парохода «Клегг», двести пятьдесят футов длины. Но что толку?

Молчание.

Консул попробовал завести разговор на более веселую тему.

– Ты говорил о том, что по твоей вине у вас в городе стало меньше рыбаков?

– Да, я сожалею об этом, из-за них.

– Что же мне делать? Ты помнишь, как несколько лет тому назад у нас в городе родился ребенок-мулат. Я не понимаю, каким образом, но ответственность за него возлагали на меня. Ты слышал что-нибудь подобное?! Говорили, что между ним и празднеством в моем саду была какая-то связь. Хехе-хе! Ну, потом это мне надоело, и я отослал ребенка. Он теперь в торговой школе в Филадельфии.

– Твоя вина, в таком случае, меньше моей.

Как скучно стало говорить теперь с другом. Консул сожалел уже, что приехал на похороны. По правде сказать, он так втянулся в жизнь маленького городка, что стал находить ее приятной. Да и на самом деле, разве дело его шло нехорошо? Разве перья не скрипели в его конторе? Разве он не вращался в кругу лучших семейств городка? В городском клубе случалось немало занимательных историй. Например, недавно дочь домовладельца Боммен дотанцевалась до смерти на балу на немецком военном судне, стоявшем в гавани. Хе-хе! Безумное дитя!

Но консул Фредерик, который говорил так весело и так охотно смеялся, впадал иногда в задумчивость и уходил в свою комнату. Может быть, он стыдился самого себя? Один раз, когда ему некуда было уединиться, он вошел в спальню фру Адельгейд и остановился. Он выглядел усталым и изнуренным; мешки под глазами были заметнее обычного. Он взял гребень, который лежал в кучке других украшений, должно быть, гребень был красив, потому что он долго смотрел на него. Потом ему вдруг показалось, что здесь нельзя остаться для того, чтобы посидеть и подумать спокойно, и он опять вышел.

Он ушел в оранжерею. Сюда нужно было прийти с самого начала, здесь было пусто и хорошо. Но что это? Он взял гребень с собой? Смешно! Но это такая мелочь, с которой не стоит приставать к поручику. От гребня как будто пахло чем-то, ее волосами? Воображение! просто пахнет черепахой. А если бы она вдруг запела у себя наверху, запела бы этим цветам? Она иногда давала волю своей страсти и становилась доброй и безумной. Бедная Адельгейд! Бедные все!

Консул Фредерик счел своим долгом поболтать на прощание с экономкой иомфру Сальвезен. Но ему удалось только через два дня, как бы случайно, очутиться у окна кладовой; он знал, что жена была у фру Иргенс.

– Это вы? – сказала иомфру Сальвезен.

– Более или менее я, иомфру.

Иомфру Сальвезен, связанная горем, поразившим дом, давно не открывала рта для веселой шутки. По тону голоса консула она поняла, что можно сбросить серьезность на некоторое время.

– Вы пришли, вероятно, чтобы покончить с этим, господин консул?

Консул надувается, надувается и произносит, наконец:

– Иомфру Сальвезен, я слышал все!

– Все!

– Да, вы, может быть, можете рассказать еще что-нибудь?

– Нет, я не хочу доводить вас опять до сумасшествия.

– Женщина! Вы обещали себя двум другим прежде меня! Знают ли они, иомфру, как вы поступили со мной?

Но шутка показалась иомфру Сальвезен слишком тяжеловесной, и она ответила:

– Я скажу это своему жениху, адвокату Раш. Консул Фредерик серьезно заинтересовался. Это было, пожалуй, поинтереснее истории с иомфру Боммен, которая дотанцевалась до смерти. Он спросил, высоко поднимая брови:

– Можно позавидовать? Правда?

– Да, я думаю, что можно, – улыбаясь, ответила иомфру.

– Это превесело! Интересная новость! Вы, значит, выходите замуж?

– Не знаю еще. Может быть, через год.

– А кто же будет у поручика?

– Другая. Я не уеду прежде, чем он найдет другую.

– А вы будете жить здесь?

– Да, некоторое время, во всяком случае. У Раша здесь большое дело. Он хочет со временем подыскать себе место на юге.

– Так вы еще, может быть, приедете в наши края, иомфру Сальвезен? Не забудьте тогда побывать у меня.

– Очень благодарна за любезность, консул Кольдевин.

– Я очень ценю образованных людей, я собираю их. Нет, на самом деле, это чудесная новость! Могу я пожать вам руку, иомфру Сальвезен?

– Да, подождите немного, – отвечает иомфру Сальвезен и вытирает руку.

Но, взяв руку иомфру, консулу опять захотелось пошутить и он начал речь:

– Теперь, когда я держу эту руку в последний раз…

– Ха-ха-ха!

– Я говорю, хотя вы и невинны, я говорю, хотя мы и оба невинны… Да, так теперь, когда я держу эту руку, которую я не получил…

– Отпустите, господин консул!

– Которая не была мне дана… Нет ли у вас бокала или чего-нибудь, чтобы выпить, иомфру?

– Нет, серьезно, – говорит иомфру и оглядывается.– Пустите меня, тогда я принесу чего-нибудь из столовой.

– О, нет, благодарю вас, уж лучше не нужно. Но, иомфру, вы говорите, что я пришел, чтобы покончить с этим? Нет. Я хочу вам сказать только, что я нашел форму. Но это по-настоящему нужно было бы спеть: в ту минуту, когда пастор Лассен произнесет благословение над вами и адвокатом Рашем, меня найдут с веревкой в руке, ищущим крюка.

– Ха-ха! Нет, это невозможно!

– Вы знаете, что должно скоро случиться?

– Вон фру идет! – говорит вдруг иомфру Сальвезен. Консул Фредерик выпустил ее руку.

Он отлично знал свою жену, он прямо пошел ей навстречу и рассказал, что иомфру Сальвезен выходит замуж за адвоката Раша, и он только что поздравил ее.

– Тебе нужно было держать ее за руку для этого? – сказала жена.

Консул Фредерик ответил:

– Я хотел быть вежливым. Она будет теперь совершенно в другом положении. Может быть, она со временем будет бывать у нас.

Юный Виллац мучился угрызениями совести. Он перестал писать письма Марианне. Как это случилось? Отчасти потому, что у него было так много дел. А потом, он в своем блаженстве доверился однажды матери, и она очень обеспокоилась этим и запретила писать. Когда он уверял ее, что любит Марианну сильнее жизни, она сказала: «Подожди лет десять, тогда увидим. Сначала ты должен стать чем-нибудь дельным и обрадовать отца».

Но когда он увиделся с Марианной на мосту и потом на кладбище, он не мог, чтобы не протянуть ей руку. Она посмотрела ему прямо в глаза, притянула его к себе и стояла, чуть не прижимаясь к нему и смотря на него. Она была так необузданно нежна.

Они встретились перед отъездом; юный Виллац пошел прогуляться. Марианна стояла на дороге. Около моста росли ивы, и они остановились под ними. Юный Виллац был одет по дорожному и ждал только прихода парохода. Но несмотря на то, что времени оставалось так мало, он не говорил ничего. Куда девались все слова из его сердца и головы? Марианна тоже молчала. Они стояли оба и щипали ветви ивы.

– Я сегодня уеду, – сказал он.

– Да.

– Уже скоро!

– Феликс тоже уедет, – ответила она на это.– Он уедет в Мексику.

– Неужели?

– Да. Он не хочет учиться. И я тоже уеду, в Христианию, – сказала Марианна. – Мне и хочется и не хочется.

– Христиания это не Берлин. Бояться нечего.

– Ты больше не можешь писать мне, – сказала она.

– Могу. Но у меня не будет времени. Мама сказала, что нужно трудиться, чтобы быть чем-нибудь.

Марианна нагнулась к нему, и он обнял ее и, потеряв всякое самообладание, она попросила его писать по воскресеньям. В воскресенье вечером, объяснила она.

– Да нет, я не могу.

– Я написала тебе много писем. Я писала вчера и сегодня. Вот посмотри!

И она подала ему несколько писем.

– Вот!

И Виллац протянул руку, взял письма и спрятал их в карман. Он был нем от счастья и стыда.