Проспер Мериме - Гузла Страница 4

Кто не видел, как быстрым полетом проносится в небе звезда, освещая вдалеке землю? Но огненный блеск метеора гаснет мгновенно в ночи, и еще темнее сгущается мрак — так исчезло и видение короля Стефана-Фомы.

Ощупью добрался он до церковных врат. Воздух был чист, и луна серебрила крыши. Было тихо, и король мог подумать: в Ключе все спокойно и мирно. Но упала перед ним бомба[39], пущенная басурманом, и неверные пошли на приступ.

Морлак в Венеции[40]

Когда Параскева меня бросила и сидел я, печальный и без единого гроша, лукавый далматинец пришел ко мне в горы и молвил: «Поехал бы ты в этот большой город, стоящий на водах. Там цехины валяются, что камни у вас в горах.

В шелк и золото одевают там солдат, жизнь у них — сплошная радость и веселье. Заработаешь в Венеции денег и вернешься к себе на родину с золотыми галунами на куртке да с ханджаром[41] в серебряных подвесках.

Тогда, Димитрий, любая девушка позовет тебя к своему окошку и любая бросит тебе цветы, когда ты настроишь свою гузлу. Садись на корабль, поверь мне, поезжай в великий город — там уж верно разбогатеешь!»

Я ему, пустоголовый, поверил и вот живу на этом каменном корабле. Только здесь мне нечем дышать, и хлеб для меня, словно яд. Не могу я идти, куда желаю, не могу делать того, что хочу. Живу, как собака на привязи.

На родном языке заговорю я — женщины надо мной смеются. Земляки мои — горцы — разучились говорить по-нашему, позабыли старые обычаи; гибну я, засыхаю, словно дерево, пересаженное летом.

Когда я встречал кого в наших горах, говорил он, бывало, с поклоном и улыбкой: «Да поможет тебе бог, сын Алексы!» Здесь же нет мне ни от кого привета, и живу я, словно муравей, занесенный ветром на середину огромного озера.

Погребальная песня[42]

Прощай, прощай, добрый путь! Нынче ночью — полнолуние, дорогу хорошо видно. Добрый путь!

Лучше пуля, чем лихорадка. Вольным ты жил, вольным и умер. Сын твой Иво отомстил за тебя; пятеро пали от его руки.

Гнали мы их от Чаплиссы до самой равнины. Ни один не смог оглянуться, чтоб еще раз увидеть нас.

Прощай, прощай, добрый путь! Нынче ночью — полнолуние. Дорогу хорошо видно. Добрый путь!

Передай моему отцу, что я в добром здоровье[43] и рана давно не болит. Елена, моя жена, родила мальчика.

Я его назвал Владин, по имени деда. Когда он вырастет, я научу его стрелять из ружья, научу быть храбрецом.

Старшую дочь мою умыкнул Хрузич. Носит она под сердцем уже шестой месяц. Надеюсь, дочка мне родит красивого сильного внука[44].

Тварк оставил родину, ушел в море. Нет от него известий; может, повстречаешь его там, куда ты уходишь.

Сабля твоя с тобою, трубка набита табаком, на тебе плащ из козьей шерсти[45]. Что еще нужно в долгий путь туда, где не страшны ни холод, ни голод?

Прощай, прощай, добрый путь! Нынче ночью — полнолуние, дорогу хорошо видно. Добрый путь!

Господарь Меркурий

По земле нашей ходят басурманы, похищают женщин и детей. Детей сажают они в седла перед собой, а женщин усаживают сзади, держа в зубах пальцы этих несчастных[46].

Господарь Меркурий поднял свой стяг. С ним трое его племянников и тринадцать двоюродных братьев. Все они увешаны блестящим оружием, а поверх одежды у них святой крест и ладанка от злосчастья[47].

Когда господарь Меркурий уже сидел на коне, он сказал жене своей Ефимии, державшей его узду: «Вот, возьми янтарные четки. Если ты сохранишь мне верность, с ними ничего не случится, а если изменишь, нитка разорвется, и янтарные зерна рассыплются»[48].

Он уехал, и никто не имел от него вестей; и жена со страхом думала: он убит, арнауты[49] взяли его в плен и увели в свою землю. Но к концу третьего месяца вернулся Спиридон Пьетрович.

Одежда его в лохмотьях и запачкана кровью. Бьет он себя в грудь кулаками и говорит: «Брат мой двоюродный пал. Басурманы захватили нас врасплох и убили твоего мужа. Я видел, как арнаут отрубил ему голову, а сам я лишь с большим трудом спасся».

Криком закричала Ефимия, повалилась на землю, стала рвать на себе одежду. Но Спиридон сказал ей: «Зачем тебе так убиваться? Разве не осталось в нашей стране добрых людей?» Поднял ее, подлый, и утешил.

Пес Меркурия выл о господине, и конь его жалобно ржал. А Ефимия осушила слезы и в ту же ночь переспала с предателем Спиридоном. Но довольно о вероломной жене, споем об ее муже.

Молвил король господарю Меркурию: «Поезжай в мой замок, что у Клиса[50], передай королеве, чтобы она ехала ко мне в лагерь». Меркурий двинулся в путь и ехал без отдыха три дня и три ночи.

У Цетиньского озера он остановился, приказал своим оруженосцам раскинуть шатер и спустился к озеру напиться. А над озером словно пар клубился, и из этого тумана доносились какие-то неясные крики.

Вода волновалась и кипела, словно водоворот Емицы, когда она уходит под землю. Потом встала луна, и туман рассеялся, и вот по озеру, будто оно сковано льдом, скачет целое войско всадников-гномов[51].

Но, выйдя на берег, каждый всадник со своим конем вырастали, и гномы становились ростом с дуарских горцев[52]. Войско выстраивалось рядами и двигалось в полном порядке. Всадники мчались по равнине, кони их весело скакали.

То они становились серыми, как туман, и тогда сквозь тела их видно было траву; то их оружие начинало ярко блестеть, и тогда казалось, будто они из огня. Но вот выступил из их рядов воин на вороном коне.

Он подъехал к Меркурию, гарцуя и вызывая его на битву. Когда Меркурий осенил себя крестным знамением и, пришпорив доброго коня, устремился на призрака, отпустив поводья и с копьем наперевес.

Восемь раз сшибались они на всем скаку, и, ударяясь о брони, гнулись острия копий, словно лепестки ириса. Но конь призрака был сильнее, и конь Меркурия каждый раз припадал на колени.

«Сойдем с коней, — молвил Меркурий, — и сразимся еще раз пешими». Призрак соскочил с коня и бросился на храброго Меркурия; но хоть и был он выше и сильнее, а сразу же был свален на землю.

«Меркурий, Меркурий, Меркурий, ты меня победил! — молвил призрак. — Вместо выкупа я дам тебе совет: не возвращайся в свой дом, ибо там тебя ожидает гибель». Месяц скрылся за облаком, и исчезли внезапно и призрачный всадник и войско.

«Дурак, кто связывается с чертом, — молвил тогда Меркурий. — Вот я одолел беса, а какая мне от этого прибыль? Лошадь, подбившая колени, и зловещее предсказание. Ну, да оно мне не помешает возвратиться домой к Ефимии, милой моей жене».

Ночью, при лунном свете, он добрался до Погощамского[53] кладбища. Там он увидел священников, плакальщиц и чауша[54] у свежей могилы. А рядом с ямой лежал мертвец: на боку у него сабля, на голове черный башлык.

И Меркурий остановил лошадь. «Чауш, — сказал он, — кого вы здесь хороните?» И чауш ответил: «Господаря Меркурия, который сегодня скончался». Засмеялся на это Меркурий. Месяц скрылся за облаком, — и все сразу исчезло.

Вернулся он в свой дом, обнял жену свою Ефимию. «Принеси мне, Ефимия, четки, что я дал тебе в день отъезда. Этим янтарным зернам я верю больше, чем женским клятвам». Отвечала Ефимия: «Сейчас принесу».

Но волшебные четки давно рассыпались, а Ефимия сделала другие, совсем похожие, пропитав их ядом. «Это не те», — сказал Меркурий. «Сосчитай хорошенько зерна, — отвечала жена, — ты ведь помнишь, что их было шестьдесят семь».

Меркурий начал считать зерна, смачивая пальцы слюной, а яд незаметно проникал в его тело. Когда он сосчитал до шестьдесят шестого зерна, то испустил глубокий вздох и мертвым упал на землю.

Храбрые гайдуки[55]

В пещере на острых каменьях лежал храбрый гайдук Христич Младин. Рядом с ним жена его, прекрасная Катерина, у ног его двое храбрых сыновей. Третий день уже проводят они без пищи в этой пещере, ибо враги их стерегут все горные тропы, и если вздумается им поднять головы, сотня ружейных дул направляется на них. От нестерпимой жажды языки их почернели и распухли, ибо для питья у них есть лишь немного воды, застоявшейся в расщелине скалы. И все же ни один из них не посмел пожаловаться или застонать[56], так как они боялись прогневить Христича Младина. Три дня миновало, и Катерина воскликнула: «Да сжалится над нами святая дева и да воздаст твоим недругам!» Она вздохнула и умерла. Христич Младин глядел на ее тело сухими глазами, но сыновья потихоньку утирали слезы, когда отец их не видел. Наступили четвертые сутки, солнце высушило воду, застоявшуюся в расщелине скалы. Тогда Христич, старший сын Младина, обезумел: он выхватил из-за пояса свой ханджар[57] и смотрел на труп матери, как волк глядит на ягненка. Младший брат его, Александр, с ужасом взглянул на него. Выхватил и он свой ханджар и проколол себе руку. «Выпей моей крови, Христич, только не совершай преступления[58]. Когда все мы умрем с голоду, будем выходить из могилы и сосать кровь наших врагов». И Младин вскочил и крикнул: «Дети! Вставайте! Лучше добрая пуля, чем голодная смерть». Все трое ринулись вниз, словно голодные волки. Каждый убил десятерых и получил в грудь десять пуль. Подлые враги отрубили им головы, но когда несли их, празднуя победу, то едва осмеливались на них смотреть: так боялись они Христича Младина и его сыновей[59].