Уильям Фолкнер - Избранное Страница 41

— Эта черномазая после моего ухода ни разу тут толком не прибрала. Эта пыльная мебель… сырая скатерть…

— Я бы очень хотела, чтобы вы взяли ее обратно, — сказала Нарциссе старшая сестра, мисс София. — С тех пор как она вернулась от вас, она стала такой придирой, что с ней просто невозможно сладить. А правду говорят, будто Хорес стал стеклодувом?

Настоящие тигли и реторты прибыли в целости и сохранности. Сначала Хорес просил, чтоб ему отдали подвал, для чего нужно было выбросить оттуда машинку для стрижки газонов, садовый инструмент, всю скопившуюся там рухлядь и замуровать окна, превратив подвал в каземат. Однако Нарцисса в конце концов уговорила его использовать под мастерскую помещение над гаражом, где он и установил свой горн, однажды чуть было не сжег все здание и после четырех неудачных попыток создал почти безукоризненную вазу цвета прозрачного янтаря, более крупную, роскошную и целомудренно безмятежную, чем первая. Он постоянно держал ее у себя на ночном столике, окрестив по имени сестры Нарциссой, и, время от времени произнося свои выспренние тирады о смысле мира и безупречных средств достижения оного, адресовался равно к обеим со словами: «О целомудренная дева тишины»[6].

С непокрытой головой, в синей куртке с вышитой на кармане эмблемой Оксфордского клуба и фланелевых брюках, Хорес обошел вокруг дома, и перед ним открылся теннисный корт, по которому стремительно носились два игрока. Под аркадой с белыми пилястрами и увитыми плющом поперечинами, словно бабочка, устроилась Белл, окруженная хрупкими гармоничными аксессуарами чаепития. С ней сидели две дамы, чьи силуэты четко вырисовывались на фоне темной листвы еще не успевшей расцвесть лагерстремии. Дама постарше (другой была молодая девица в белом платье с аккуратной челкой цвета темной патоки и с теннисной ракеткой на коленях) с ним заговорила, а Белл протянула ему руку с томным видом собственницы. Рука ее, теплая и цепкая, с тонкими кистями и надушенной мягкою плотью, словно ртуть, жадно влилась в его ладонь. Глаза ее напоминали выросший в оранжерее виноград, а на полных, ярко накрашенных подвижных губах застыла недовольная гримаса.

Она сообщила ему, что лишилась Мелони.

— Несмотря на весь ваш аристократизм, Мелони видела вас насквозь, — заметил Хорес. — Вы, очевидно, стали слишком небрежны. Она неизмеримо изысканнее вас. Неужели вы полагали, что вам удастся вечно обманывать человека, который умеет обставить прием пищи такими невыносимыми церемониями, как это делала Мелони? Или она опять вышла замуж?

— Она занялась бизнесом, — капризно отвечала Белл. — Открыла косметический салон. Я только никак не пойму, зачем ей это надо. Подобные затеи недолговечны, особенно здесь. Можете ли вы представить себе, что жительницы Джефферсона будут посещать косметический салон — конечно, кроме нас трех? Впрочем, если мне и миссис Мардерс он еще может понадобиться, то уж Фрэнки он совершенно ни к чему.

— Что мне любопытно, так это откуда у нее взялись деньги, — сказала миссис Мардерс. — Люди думают, что это вы ей дали, Белл.

— С каких это пор я стала дамой-благотворительницей? — холодно отозвалась Белл.

Хорес слегка усмехнулся. Миссис Мардерс сказала:

— Ну, Белл, мы же все знаем, какая вы добрая. Не скромничайте.

— Я думаю, что Гарри в любой момент сменял бы служанку на вола, — быстро вставил Хорес. — По крайней мере тогда он сможет сильно сэкономить на запасах в своем винном погребе — ведь ему не придется нейтрализовать действие вашего чая, оседающего во множестве мужских желудков. Полагаю, что без Мелони чай здесь больше подавать не будут?

— Не говорите глупостей, — отвечала Белл.

Хорес сказал:

— Теперь я понимаю, что ходил сюда вовсе не ради тенниса, а ради того неизмеримого и неприятного чувства своего превосходства, с которым Мелони всегда подавала мне чай… Кстати, по дороге сюда я встретил вашу дочь.

— Да, она должна быть где-то тут поблизости, — равнодушно отозвалась Белл. — А вы все еще не подстриглись. Почему это мужчины не понимают, когда им пора идти к парикмахеру? — философски заметила она.

Выставив вперед рыхлый двойной подбородок, старшая гостья устремила на Хореса и Белл холодный проницательный взгляд. Молодая девица в простом, целомудренно белом одеянье спокойно сидела и загорелой рукой, похожей на спящего рыжего щенка, придерживала на коленях теннисную ракетку. Она смотрела на Хореса, как смотрят дети — со спокойным интересом, но без грубого любопытства.

— Они либо вообще не ходят к парикмахеру, либо напомаживают себе волосы разной дрянью, — добавила Белл.

— Хорес — поэт, — сказала старшая гостья. Кожа свободно свисала с ее скул, как тяжелая грязноватая бархатная драпировка, а в немигающих глазах, словно в глазах старой индюшки, было что-то хищное и немного бесстыжее. — Поэтам многое прощается. Вы не должны этого забывать, Белл.

Хорес отвесил поклон в ее сторону.

— Такт никогда не изменял женскому полу, Белл, — сказал он. — Миссис Мардерс принадлежит к числу тех немногих известных мне людей, которые по достоинству оценивают профессию юриста.

— Полагаю, что этот бизнес не хуже всякого другого, — сказала Белл. — Что вы сегодня так поздно? И почему не пришла Нарцисса?

— Я имею в виду то, что меня назвали поэтом, — пояснил Хорес. — Юриспруденция, как и поэзия, — последнее прибежище хромых, увечных, слабоумных и слепых. Осмелюсь доложить, что Цезарь изобрел юристов, чтобы оградить себя от поэтов.

— Вы так умны, — сказала Белл.

Молодая девица вдруг заговорила:

— Какая вам разница, чем мужчины мажут себе волосы, мисс Белл? Мистер Митчелл ведь лысый.

Миссис Мардерс засмеялась жирным, липким, длинным смешком и, не сводя с Хореса и Белл холодных, лишенных век глаз, продолжала звонко хохотать.

— Устами младенцев… — сказала она.

Молодая девица переводила с одного на другого свои ясные спокойные глаза.

— Пойду погляжу, нельзя ли мне сыграть партию, — сказала она вставая.

Хорес тоже встал.

— Давайте мы с вами… — начал он, но Белл, не поворачивая головы, взяла его за руку.

— Садитесь, Фрэнки, — скомандовала она. — Они еще не кончили играть. А вам вредно столько смеяться на пустой желудок, — обратилась она к миссис Мардерс. — Да садитесь же, Хорес.

Девица, стройная, с несколько угловатой грацией, все еще стояла с ракеткой в руках. Она бросила быстрый взгляд на хозяйку, потом опять повернула голову к корту. Хорес опустился на стул за спиною Белл. Рука ее незаметным движением скользнула в его руку и безвольно застыла, словно быстро выключив электричество — так человек в поисках какого-нибудь предмета входит в темную комнату и, найдя то, что искал, тотчас же снова выключает свет.

— Разве вам не нравятся поэты? — спросил он как бы через Белл.

— Они не умеют танцевать, — отвечала девица, не поворачивая головы. — Впрочем, они, пожалуй, ничего. Они пошли на войну — хорошие по крайней мере. Один здорово играл в теннис, так его убили. Я видела его портрет, а вот фамилию позабыла.

— Ах, ради бога, не говорите о войне, — сказала Белл, и рука ее шевельнулась в руке Хореса. — Мне пришлось два года подряд выслушивать Гарри — его объяснения по поводу того, почему он не мог пойти на войну. Как будто мне не все равно, был он там или нет.

— Он должен был содержать семью, — с готовностью вставила миссис Мардерс.

Белл полулежала, откинув голову на спинку кресла, и ее рука, спрятанная в руке Хореса, тихонько двигалась, словно изучая его руку, беспрерывно поворачиваясь, как самостоятельное, наделенное независимой волей существо, любопытное, но холодное.

— Некоторые из них были авиаторами, — продолжала девица. Прижавшись к столу худеньким бедром, она стояла держа под мышкой ракетку и перелистывая журнал. Потом закрыла журнал и снова принялась наблюдать две стройные фигуры, метавшиеся по корту. — Я как-то раз танцевала с одним из молодых Сарторисов. С перепугу даже не спросила, который это из двух. Я тогда была еще совсем девчонкой.

— Они были поэтами? То есть тот, который вернулся? Второй, который погиб, насколько я знаю, действительно был поэтом.

— Автомобиль он, во всяком случае, водит здорово, — отвечала девица, продолжая смотреть на теннисистов. Курносая, с прямыми стрижеными волосами (она подстриглась первой в городе), не темными, но и не золотистыми, она твердой загорелой рукой сжимала ракетку.

Белл шевельнулась и отняла свою руку.

— Ну ладно, ступайте играть, — сказала она. — Вы мне оба действуете на нервы.

Хорес с живостью вскочил.

— Пошли, Фрэнки. Сыграем с ними одну партию.

Они вдвоем стали играть против обоих молодых людей. Хорес играл великолепно — безрассудно, но с блеском. Любой хороший теннисист, обладающий еще и хладнокровием, мог бы тотчас его обыграть — для этого достаточно было предоставить ему полную свободу действий. Но его противникам это было не по плечу. Фрэнки часто просчитывалась, однако Хорес всякий раз ухитрялся спасти положение, прибегнув к стратегии настолько дерзкой, что она скрывала слабость его тактики.