Альфонс Доде - Джек Страница 42

— Ну да, туповат! Скажи лучше, что его отчим не жалует… Дети от первого брака всегда в загоне!

В доме доктора Джек обрел настоящих друзей. Сесиль в нем души не чаяла, не могла дня без него прожить. В хорошую погоду они играли в саду, в дурную — шли в аптеку. Там безотлучно находилась г-жа Риваль. В Этьоле фармацевта не было, и она собственноручно изготовляла по рецептам мужа простые лекарства — болеутоляющее питье, порошки, отвары. Добрая женщина уже двадцать лет кряду занималась этим и приобрела большой опыт, так что в отсутствие доктора многие обращались за советом прямо к ней. Дети любили сидеть в аптеке. Они по слогам разбирали выведенные на пузырьках из матового стекла диковинные латинские надписи, вроде sirupus gummi[20] или, вооружась ножницами, нарезали этикетки, клеили пакетики: Джек, как всякий мальчик, делал это неуклюже, Сесиль трудилась тщательно и серьезно. Видно было, что девочка, когда вырастет, станет умелой, усидчивой и трудолюбивой женщиной. Она брала пример с бабушки. Старушка ведала аптекой, переписывала рецепты, отмечала в книге сделанные за день доктором визиты, напоминала забывчивым пациентам об уплате.

— Где же ты нынче побывал?.. — спрашивала она мужа, когда он возвращался домой.

Риваль забывал по дороге половину своих визитов, а порою намеренно умалчивал о некоторых из них, потому что был не только крайне рассеян, но и очень добр. Кое-кто из пациентов не оплачивал его счета по двадцать лет. Если бы не жена, в делах доктора царила бы полная неразбериха. Она мягко выговаривала ему, следила за тем, чтобы он не пил слишком много грога, постоянно заботилась о его одежде. А в последнее время, когда он уходил из дому, уже и Сесиль с озабоченным видом говорила: «Подойди ко мне, дедушка, я погляжу, все ли у тебя на месте!»

Доброта этого человека была поистине необыкновенна!

О ней говорил его простодушный и ясный, как у ребенка, взгляд, но при этом лишенный даже того лукавства, какое присуще детям. Хотя он немало поездил по свету, повидал много людей и стран, профессия помогла ему сохранить душевную чистоту. Он не верил ни во что дурное, во всем-и в людях и в животных-видел только хорошее и потому проявлял к ним терпимость. Так, не желая утомлять своего коня, старого товарища, который верой и правдой служил ему двадцать лет, доктор перед каждым косогором, перед любым пригорком, или просто заметив, что животное волочит ногу, вылезал из кабриолета и с непокрытой головой шагал по солнцу, на ветру или под дождем, держа в руке повод, а лошадка невозмутимо шла за ним следом.

Лошадь и ее хозяин отлично понимали друг друга. Она знала, что доктор нередко задерживается у больных, никак не может закончить визит, и, застоявшись у ворот, начинала позвякивать удилами. А то, бывало, в часы завтрака или обеда внезапно останавливалась посреди дороги и упрямо поворачивала домой.

— А ведь ты права! — удивлялся Риваль.

И они быстро возвращались к себе или начинали препираться.

— Ох, и Надоела же ты мне! — незлобно ворчал доктор. — Экое упрямое животное! Говорят тебе, мне надо посетить еще одного больного! Возвращайся без меня, если уж тебе не терпится.

Сердито пыхтя, он спешил к больному, а лошадь, не менее упрямая, чем хозяин, невозмутимо сворачивала к дому, таща облегченный экипаж, в котором лежали только книги да газеты. Встречая ее на дороге, крестьяне говорили:

— Смотри-ка! Господин Риваль опять, должно быть, повздорил со своей скотинкой.

Отныне самой большой радостью для доктора было брать с собой в поездки по окрестностям Этьоля обоих детей. Кабриолет у него был поместительный, все трое удобно устраивались в нем. Глядя на смеющиеся рожицы сидевших рядом детей, славный старик чувствовал, что скорбь, угнетавшая его в стенах дома, постепенно улетучивается. Величавая красота природы смягчает, убаюкивает, усыпляет страдания, а тут еще общество детей, в котором доктор и сам веселился, как ребенок. Но больше всех радовался Джек: впервые в жизни он видел столько лугов, виноградников, озер и рек.

— А ну, угадай, что там посеяно?.. — спрашивала Сесиль, показывая на зеленые колышущиеся поля, отлого спускавшиеся к Сене. — Ячмень? Пшеница? Рожь?

Джек постоянно ошибался. И как же веселилась девочка, как она смеялась!

— Ты только подумай, дедушка! Он решил, что это рожь…

И она учила его различать округлый колос пшеницы от зубчатого колоса ячменя, узнавать подрагивающие Кисти овса, розовую дятлину, лиловую люцерну, отливающие золотом поля мака, все эти стелющиеся ковром луговые травы, которые с приходом осени будут скошены и сметаны в стога, а стога все так же будут выситься среди кажущихся бескрайними полей.

Во всех домах, куда приезжал доктор, детей принимали радушно.

Останавливались они, скажем, на ферме, и пока Риваль взбирался по деревянной лестнице к больному, Сесиль и Джека вели на птичий двор полюбоваться на цыплят и утят, при них вынимали хлеб из печи, доили коров перед хлевом, а то брали их с собой на мельницу, каких много разбросано на реках Орж, Йер и Эссоне: позеленевшие мостики и покрывшиеся плесенью высокие стены, сложенные из плохо пригнанных камней, придают этим мельницам сходство со старинными укрепленными замками, до времени обветшавшими.

Когда детям надоедало осматривать большие белые помещения, где дрожали пол и стены, поднимая мучную пыль, они уходили к реке и часами смотрели, как лопасти мельничного колеса бьют по воде, как вода бурлит возле плотины. Потом шли к запруде, где спокойная, затененная корявыми ивами водная гладь служила своеобразным птичьим двором для множества весело плескавшихся уток.

В крестьянских домах на болезнь смотрят по-особому, не так, как в городе. Она не меняет привычного хода вещей, не останавливает его. Скотина уходит и возвращается в положенные часы. Если заболел муж, его место заступает жена, и у нее нет времени ни посидеть возле него, ни выразить свою тревогу, ни поплакать. Земля не ждет, не ждет и скотина. Крестьянка работает целый день. Вечером она валится от усталости и забывается тяжелым сном. Захворавший крестьянин лежит наверху, а под ним скрипит мельничный жернов или ревут быки, он — как раненый, упавший на поле боя. С ним некогда возиться. Самое большее, что можно сделать, — это оттащить его в сторонку, прислонить к дереву или устроить на откосе оврага, а битва между тем продолжается, требует напряжения всех сил… Вокруг молотят пшеницу, веют зерно, петухи орут как оглашенные. Работа кипит без передышки, без остановки, а глава семьи, повернувшись лицом к стене, покорный, безмолвный и суровый, ждет, что сулит ему надвигающаяся ночь или брезжущая в окне заря — выздоровление или смерть.

Вот почему в домах, куда попадали дети, они не замечали горя. К тому же их баловали, как могли. Для них всегда находилась лепешка, лошадь кормили отборным овсом, а г-же Риваль посылали корзину фруктов.

Доктора все любили, — ведь он был так добр, так мало пекся о своей выгоде! Крестьяне в нем души не чаяли, хотя не прочь были и надуть.

— Святой человек, — говорили о нем в деревнях. — А ведь захоти, давно бы стал богачом!

Но при этом они норовили не заплатить доктору, а при его нраве это было куда как просто! Когда, осмотрев больного, он выходил на улицу, его окружала шумная и требовательная толпа. Верно, ни одну колесницу властителя, объезжавшего свои владения, не осаждали так настойчиво, как скромный кабриолет доктора.

— Господин Риваль! Что ж мне дочке-то давать?

— Неужели моему несчастному мужику ничем помочь нельзя, господин Риваль?

— А что с порошком-то делать? Глотать или присыпать болячку? Может, еще маленько дадите? А то он у меня к концу подошел.

Доктор никому не отказывал: у одного смотрел язык, у другого щупал пульс, направо и налево раздавал пакетики с порошками, хинную настойку — словом, все, что было у него с собой, и, наконец, обобранный, выпотрошенный, выжатый, как лимон, узжал. Вслед ему неслись изъявления благодарности, добрые пожелания, славные землепашцы прочувствованно восклицали: «Достойный человек!»- и тут же, утерев слезы умиления, хитро подмигивали, словно говоря: «Ну и простак!» Хорошо еще, если все заканчивалось только этим, а то нередко в последнюю минуту появлялся какой-нибудь малолетний гонец в деревянных башмаках и умолял доктора «что есть духу» поспешить к больному, до которого надо было добираться добрых четыре мили.

Наконец пускались в обратный путь, и какое чудесное, какое умиротворяющее чувство испытывали они, когда возвращались домой на закате и проезжали то по лесным дорогам, над которыми деревья протягивали длинные ветви, то по проселочным, где проносились ласточки, играли ребятишки, брели стада! Сена, отливавшая синевой в той стороне, откуда подступала тьма, на западе струилась жидким золотом. В лучах заходящего солнца вырисовывались рощицы стройных деревьев с гладкими стволами и густой, как у пальм, кроной, белые дома громоздились на склоне холма, и вдруг начинало казаться, что перед глазами восточный пейзаж, будто уже виденный однажды во сне и походивший на один из тех городов древней Иудеи, что изображены на картинках, где святое семейство идет вечерней порой по дороге.