Максим Горький - Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть третья Страница 44

Но она не договорила фразу, должно быть, не нашла точного слова и новым тоном сказала:

– А ты, кажется, зачитался, заплесневел в думах...

– Читаю я не много.

– Застоялся на одном месте. Надо передвинуться в другой угол...

– Почему – в угол?

– Пожить с простыми людьми.

– Ты – о рабочих, крестьянах?

Не обратив на его вопрос внимания, она спросила:

– С женой-то – совсем кончил?

– Да.

– Ну, вот и хорошо! Значит, на время свободен. «Говорит она со мной, как... старшая сестра». Облизывая губы кончиком языка, прищурив глаза, Марина смотрела в потолок; он наклонился к ней, желая спросить о Кутузове, но она встряхнулась, заговорив:

– Так завтра же давай примемся за дела! Сходи к моему поверенному, потолкуй с ним, я его предупредила...

Она сказала это мягко, но так, что Самгин понял: надобно уходить. И ушел, молча пожав крепкую, очень теплую руку.

«Хитрая баба. Разоблачить ее нелегко. А – надо разоблачать?» – спросил он.

Отношение к этой женщине не определялось. Раздражала неприятная ее самоуверенность и властность, раздражало и то, что она заставила высказаться. Последнее, было особенно досадно. Самгин знал, что он никогда еще и ни с кем не говорил так, как с нею.

На другой день, утром, он сидел в большом светлом кабинете, обставленном черной мебелью; в огромных шкафах нарядно блестело золото корешков книг, между Климом и хозяином кабинета – стол на толстых и пузатых ножках, как ножки рояля. Хозяин – чернобровый, лысый, его круглое, желтоватое лицо надуто, как бычачий пузырь для обучения плаванию, оно заканчивается остренькой черной, полуседой бородкой, – в синеватых белках пронзительно блестят черненькие зрачки. Голосок у него звонкий, упрямый, слова он произносит не по-русски четко и ставит очень плотно слово к слову.

– Моя доверительница, – почтительно говорит он, не называя доверительницу по имени. – Принимая во внимание... Исходя из этого факта... На основании изложенного... – Он как бы нарочно говорит фразами апелляционной жалобы, его почтительность сопровождается легкой судорогой толстых губ и остренькой усмешкой пронзительных глаз. Коротким жестом левой руки он как бы отталкивает от себя что-то. Его ужимки заставили Самгина почувствовать, что человек этот обижен Мариной и, кажется, ненавидит ее, но – побаивается. Отношение к ней он переносил и на него, Самгина.

– Кол-лега, – говорил он, точно ставя запятую между двумя л.

– Далее: дело по иску родственников купца Потапова, осужденного на поселение за принадлежность к секте хлыстов. Имущество осужденного конфисковано частично в пользу казны. Право на него моей почтенной доверительницы недостаточно обосновано, но она обещала представить еще один документ. Здесь, мне кажется, доверительница заинтересована не имущественно, а, так сказать, гуманитарно, и, если не ошибаюсь, цель ее – добиться пересмотра дела. Впрочем, вы сами увидите...

О гуманитарном интересе Марины он сказал с явным сожалением, а вообще его характеристики судебных дел Марины принимали все более ехидный характер, и Самгин уже чувствовал, что коллега Фольц знакомит его не с делами, а хочет познакомить с почтенной доверительницей. В черном кабинете стоял неприятный запах, возбуждая желание чихать; за окнами шумел, завывал ветер, носились тучи снега. Просидев часа два, Самгин почти с наслаждением погрузился в белую бурю на улице, – его толкало, покачивало, черные фигуры вырывались из белого вихря, наскакивая на него, обгоняя; он шел и чувствовал: да, начинается новая полоса жизни. С Мариной следует быть осторожным. И необходимо взять себя в руки. «Поставить себя в центр круга непоколебимых выводов», – вспомнил он фразу Брагина и возмутился засоренностью своей памяти.

Через несколько дней он, в сопровождении Безбедова, ходил по комнатам своей квартиры. Комнаты обставлены старой и солидной мебелью, купленной, должно быть, в барской усадьбе. Валентин Безбедов, вводя Клима во владение этим имуществом, пренебрежительно просипел:

– Если – мало, сходите в сарай, там до чорта всякой дряни! Книжный шкаф есть, клавесины. Цветов хотите? У меня во флигеле множество их, землей пахнет, как на кладбище.

Он курил немецкую фарфоровую трубку, дым шел из ноздрей его широкого носа, изо рта, трубка висела на груди, между лацканами модного толстого пиджака, и оттуда тоже шел дым. Но похож был Безбедов не на немца, а на внезапно разбогатевшего русского ломового извозчика, который еще не привык носить модные костюмы. Лохматый, с красным опухшим лицом, он ходил рядом с Климом, бесцеремонно заглядывая в лицо его обнаженными глазами, – отвратительно скрипели его ботинки, он кашлял, сипел, дымился, толкал Самгина локтем и вдруг спросил:

– Читали анекдот?

– Какой?

– У царя была депутация верноподданных рабочих из Иваново-Вознесенска, он им сказал буквально так:

«Самодержавие мое останется таким, каким оно было встарь». Что он – с ума спятил?

– Да, странно, – отозвался Самгин. Безбедов крепко стиснул его локоть.

– Ну, устраивайтесь!

И ушел, дымя, скрипя, но, затворив дверь, тотчас снова распахнул ее и просипел:

– В Москву едет царь-то!

Отмахиваясь от густого дыма, Самгин спросил себя:

«Неужели и это животное занимается политикой?» Как все необычные люди, Безбедов вызывал у Самгина любопытство, – в данном случае любопытство усиливалось еще каким-то неопределенным, но неприятным чувством. Обедал Самгин во флигеле у Безбедова, в комнате, сплошь заставленной различными растениями и полками книг, почти сплошь переводами с иностранного: 144 тома пантелеевского издания иностранных авторов, Майн-Рид, Брем, Густав Эмар, Купер, Диккенс и «Всемирная география» Э. Реклю, – большинство книг без переплетов, растрепаны, торчат на полках кое-как.

«Библиотека гимназиста», – мысленно определил Самгин. Безбедов не замедлил подтвердить это.

– Со времен гимназии накопил, – сказал он, недружелюбно глядя на книги. – Ерунда всё. Из-за них и гимназию не кончил.

Все вокруг него было неряшливо – так же, как сам он, всегда выпачканный птичьим пометом, с пухом в кудлатой голове и на одежде. Ел много, торопливо, морщился, точно пища была слишком солона, кисла или горька, хотя глухая Фелициата готовила очень вкусно. Насытясь, Безбедов смотрел в рот Самгина и сообщал какие-то странные новости, – казалось, что он выдумывал их.

– Петербургский викарий Сергий служил панихиду по лейтенанте Шмидте, студенты духовной академии заставили: служи! И – служил.

– Откуда вам известно это?

– Муромская, Лидия Тимофеевна, сказала. Она – все знает, у нее связи в Петербурге.

Подобрав нижнюю губу, он вопросительно, как бы ожидая чего-то, помолчал, затем сказал тоном виноватого:

– Я лесами ее управляю. Знакомы с ней?

– Да.

– Скушная. Ничего, что я так говорю?

– Пожалуйста.

– Не женщина, а – обязательное постановление городской управы. Вы не замечаете, что люди становятся всё скушнее?

– Человек – вообще существо невеселое, – философски сказал Самгин, – Безбедов нашел, что это:

– Правильно!

От его политических новостей и мелких городских сплетен Самгин терял аппетит. Но очень скоро он убедился, что этот человек говорит о политике из любезности, считая долгом развлекать нахлебника. Как-то за ужином он угрюмо сказал:

– В Москве революционеры на банк напали, цапнули денег около миллиона. – И, отдуваясь, сказал с явной досадой, хрипло:

– Надоело до чорта! Все о политике говорят, как о блинах на масленице.

Самгин взглянул на него недоверчиво и увидал, что он, обиженно надув губы, тискает в трубку табак. После двух, трех таких жалоб Самгин решил, что домохозяин – глуп и сам знает это, но нимало не смущен своей глупостью, а даже как бы хвастается ею.

«Дурак, – по-русски, широко; по глупости несколько навязчив, но не нахал и добродушен», – определил Самгин и почти ежедневно убеждался, что определил правильно.

Как-то за обедом Безбедов наглотался вкусной пищи, выпил несколько рюмок водки, настоянной на ягодах можжевельника, покраснел, задымил немецкой трубкой и внезапно, с озлоблением вскричал:

– Идиотское время, чорт его возьми! – Хлопнув себя ладонями по ушам, он потряс лохматой головой. Самгин спокойно ждал политической новости, но Безбедов возмущенно заговорил:

– Март уже, а – что делается, а?

– Вы о чем?

– Да – о погоде! У меня голуби ожирели, – тоскливо хрипел он, показывая в потолок пальцем цвета моркови. – Лучшая охота в городе, два раза премирована, москвичам носы утер. Тут есть такой подлец, Блинов, трактирщик, враг мой, подстрелил у меня Херувима, лучшего турмана во всей России, – дробь эту он, убийца, получит в морду себе...

Самгин видел, что лицо хозяина налилось кровью, белки выкатились, красные пальцы яростно мнут салфетку, и ему подумалось, что все это может кончиться припадком пьяного буйства, даже параличом. Притворяясь заинтересованным, он спросил: