Жозе Эса де Кейрош - Реликвия Страница 44

Вот о чем я думал, облокотившись о каменные перила и глядя на Иерусалим. Внезапно рядом со мной бесшумно возникла фигура в облачении из белого полотна, распространявшая сильный аромат корицы и нарда. Мне даже почудилось, что от нее идет свет, что ноги ее не касаются пола — и сердце мое замерло. Но вот раздалось спокойное, дружеское приветствие:

— Да будет с вами мир.

Гадд. Какое облегчение!

— Мир тебе.

Ессей молча стоял перед нами. Я чувствовал, как глаза его шарят в моей душе, силясь определить ее мощь и глубину. Затем он шепнул, по-прежнему не шелохнув ни одной складкой своей белой одежды; он был похож на надгробную статую:

— Сейчас взойдет луна. Все, чего мы ждали, свершается… Говорите же: достанет ли мужества в ваших сердцах, чтобы ехать с Иисусом и охранять его до прибытия в Энгадди?

Ехать с Иисусом! Так он не умер? Разве не лежит его тело, умащенное и покрытое пеленами, под каменным сводом пещеры, в одном из садов Гареба!.. Так он жив? И с восходом луны в окружении единомышленников умчится в Энгадди?

Я в испуге уцепился за рукав Топсиуса, ища опоры в его глубоких познаниях и научном авторитете.

Мой ученый друг, казалось, колебался.

— Да, может быть… В сердце нашем есть мужество, но… к тому же при нас нет оружия.

— Пойдемте со мной! — пылко воскликнул Гадд. — Нас ждет некто, знающий важные тайны… он даст оружие!

Не в силах совладать с дрожью и по-прежнему держась за славного историка, я едва смог выговорить:

— А Иисус… Где он?

— У Иосифа из Аримафеи, — едва слышно шепнул ессей, опасливо оглядываясь, точно скупец, говорящий о своих сокровищах. — Чтобы отвести подозрение храмового люда, мы на глазах у всех положили Учителя в новую гробницу у Иосифа. Женщины трижды плакали над камнем; по обычаю, как вы знаете, гроб не должен быть закрыт плотно, и мы оставили широкую щель, чтобы лицо Иисуса было видно. Служители храма смотрели и говорили: «Все хорошо». Теперь они разошлись по домам. Я прошел через Геннафские ворота и не встретил ни души. С наступлением ночи Иосиф и другой верный человек вынесут тело из гробницы и с помощью снадобий, описанных в книге Соломона, вернут Учителя из беспамятства, в которое он впал от страданий и милосердного питья… Идемте со мной, раз вы любите его и верите его слову!

Преисполнившись решимости и рвения, Топсиус запахнул свой широкий плащ. В настороженном молчании мы спустились с террасы прямо на вымощенную гравием дорогу, идущую вдоль новой стены Ирода.

Долго шли мы в полной темноте вслед за белеющей фигурой ессея. Навстречу нам из полуразрушенных строений с воем выскакивали собаки. Среди зубцов крепостной стены тускло мелькали фонари часовых, шагавших взад и вперед. Вдруг из-за дерева вышла унылая и чуть живая особа, точно вставшая из могилы; кашляя, она хватала меня за плечо, дергала Топсиуса за край тоги и, дыша чесноком, болезненно постанывая, предлагала нам разделить с ней ложе, благоухающее нардом. Наконец мы подошли к какой-то ограде. Толстая циновка завешивала вход в длинный сырой коридор, по которому мы проникли во внутренний двор. Вокруг него шла галерея, опиравшаяся на простые деревянные столбы. Земля под ногами была мягкая и сырая и заглушала наши шаги.

Гадд трижды прокричал шакалом.

Мы ждали, сгрудившись у колодца, закрытого дощатой крышкой. Небо над нами темнело твердо а непроницаемо, как бронзовый потолок. Но вот в углу галереи мелькнул огонек лампады; в кружке ее света виднелась черная борода и темнел край галилейского бурнуса, закинутого на голову. Затем на лампадку сильно дунули, и огонь погас. В полной темноте человек шел к нам.

Гадд прервал тягостное молчание:

— Мир твоей душе, брат. Мы готовы.

Человек медленно поставил фонарь на крышку колодца и сказал:

— Все кончено.

Гадд, задрожав, воскликнул:

— Что с Учителем?

Тот подал знак не шуметь. Потом, осмотревшись настороженными и блестящими, как у хищного зверя, глазами, сказал:

— То, что произошло, превосходит наше понимание. Все было сделано, как должно. Усыпляющее питье приготовляла опытная женщина из Росмофина, хорошо знающая составы… Центурион — мой старый сослуживец, которому я спас жизнь в Германии, во время похода Публия. Когда мы подкатили камень к гробнице в саду Иосифа из Рамы, тело равви было теплым.

Он смолк; и, видимо опасаясь, что незащищенный навесом двор недостаточно укромное и надежное место, он потянул Гадда за плечо и, бесшумно ступая босыми ногами, отошел к самой стене под тень галереи. Мы обступили его в полной тишине, предчувствуя, что сейчас нам откроется высокая, чудесная тайна.

— Когда стемнело, — продолжал человек, и голос его звучал глухо, как журчанье воды во мраке, — мы снова пришли ко гробу и посмотрели в щель: лик Учителя был по-прежнему спокоен и полон величия. Мы отвалили камень и вынесли завернутое в пелены тело; оно казалось прекрасным… У Иосифа был с собой фонарь. Мы бежали через лес во весь дух и доставили тело равви в Гареб. У источника нам встретился дозор вспомогательной когорты. Мы сказали: «Этот человек захворал: он из Иоппии, и мы несем его в тамошнюю синагогу». Солдаты ответили: «Проходите». В доме Иосифа с нами был Симеон-ессей: он долго жил в Александрии и понимает толк в травах. Все было наготове, даже баразовый корень… Мы уложили равви на циновку; мы влили ему в рот снадобье; мы звали его, мы ждали и молились… Увы! Тело его остывало под нашими пальцами!.. На мгновение он открыл глаза, с уст его слетело какое-то слово… Мы не разобрали, что он сказал! Кажется, призывал своего отца и сетовал, что покинут… Потом по телу прошла судорога, немного пены выступило в углах губ… И вот наш Учитель уронил голову на грудь Иосифа и умер!

Гадд, зарыдав, упал на колени. Все было кончено. Неизвестный направился к колодцу, чтобы взять фонарь. Топсиус удержал его и спросил с жадным любопытством:

— Постой! Мы должны знать все. Что вы сделали потом?

Незнакомец остановился около одного из деревянных столбов, простер во тьме руки и сказал тихо, придвинувшись к нам так близко, что мы почувствовали на лице тепло его дыхания:

— Ради блага всей земли пророчество должно было исполниться. Целых два часа Иосиф Аримафейский молился на коленях. Не знаю, слышал ли он голос господа; но, когда он поднялся, лицо его сияло, и он возгласил: «Пророк Илия вернулся! Пророк Илия вернулся! Свершились времена!»

По его повелению мы похоронили Учителя в пещере, выдолбленной слугами Иосифа в скале, позади мельницы…

Он пошел через двор, взял фонарь и бесшумно исчез. Тогда Гадд, подняв голову, окликнул его сквозь слезы:

— Постой еще! Воистину велик господь! А что же с первой гробницей, где женщины оставили тело в пеленах, пропитанных алоэ и нардом?

Тот, удаляясь, ответил из темноты:

— Она открыта… Она пуста…

Топсиус схватил меня за руку и куда-то потащил так стремительно, что мы натыкались на столбы, подпиравшие галерею. В глубине двора открылась калитка, загремев железным засовом. Мы очутились на пустынной площади, окруженной обвалившейся аркадой; в щелях между рассевшимися плитами пробивалась трава. Город точно вымер. Топсиус остановился. Очки его сверкали.

— Теодорико, ночь кончается. Мы покидаем Иерусалим. Наша экскурсия в прошлое окончена. Заложены основы христианского предания; древнему миру пришел конец!

Я удивленно, со страхом взглянул на ученого-историка. Волосы его вдохновенно развевались. Слова, едва слышно слетавшие с тонких губ, обрушивались на меня огромной, невыносимой тяжестью.

— Завтра утром, когда окончится суббота, галилейские жены вернутся к гробнице Иосифа из Аримафеи, где они оставили погребенного Иисуса. Могила открыта! Могила пуста! «Он исчез! Его нет здесь!» — возопят они. И тогда по всему Иерусалиму прозвенит крик Марии из Магдалы, полный веры и страсти: «Христос воскрес из мертвых! Христос воскрес из мертвых!» Так любовь женщины изменит облик мира и подарит человечеству новую религию!

И вдруг, вытянув вперед руки, он понесся через площадь. Мраморные колонны по сторонам от нас стали бесшумно и мягко валиться. Едва переводя дух, мы остановились у ворот Гамалиила. Раб, на запястьях которого еще болтались обрывки цепей, держал наших лошадей. Мы вскочили в седло и с грохотом, словно увлекаемые потоком камни, промчались через Золотые ворота и поскакали в Иерихон по выстроенной римлянами Сихемской дороге; кони летели с такой головокружительной быстротой, что мы не успевали расслышать стук подков о черные базальтовые плиты. Передо мной клубился белый плащ Топсиуса, вздуваемый яростным ветром. Горы по обе стороны от дороги бежали вспять, точно вьюки на спинах верблюдов в годину беды, когда целый народ спасается бегством. Ноздри моего коня извергали дым и пламя, я цеплялся за гриву, словно меня уносило в поднебесье…