Джейн Остен - Эмма Страница 45

– Я только спрашивала, часто ли вы виделись с мисс Ферфакс и ее спутниками в Уэймуте.

– Теперь, когда смысл вашего вопроса дошел до меня, позвольте заметить: я склонен считать его весьма некорректным. Судить о степени знакомства – всегда привилегия дамы… Должно быть, мисс Ферфакс уже делилась с вами своим мнением на сей счет… Я не желаю брать на себя несвойственную мне смелость, претендуя на большее, чем может признать она.

– Помилуйте! По скрытности вы не уступите ей самой. Ее рассказы о чем бы то ни было оставляют после себя столько недосказанного, она настолько скрытна, так неохотно делится сведениями о ком бы то ни было, что вы, уверяю вас, вправе рассказывать о знакомстве с нею все, что вам угодно.

– Неужели? Тогда я скажу правду, и ничто не нравится мне более этого. В Уэймуте мы с нею часто виделись. Я был немного знаком с Кемпбеллами еще по Лондону, а в Уэймуте мы очень часто оказывались в одной компании. Полковник Кемпбелл – очень приятный человек, а миссис Кемпбелл – дружелюбная и добродушная женщина. Они все мне нравятся.

– Прихожу к выводу, что вы знакомы также с положением мисс Ферфакс в их семье. Наверняка вам известно и о том, какая участь ее ждет.

– Д-да… – несколько неуверенно подтвердил он. – Полагаю, что известно.

– Эмма, осторожнее! – с улыбкой предупредила ее миссис Уэстон. – Вы рассуждаете на очень щекотливую тему. Не забывайте о моем присутствии! Когда я рядом, мистер Фрэнк Черчилль едва ли может говорить о мисс Ферфакс откровенно. Лучше я отойду подальше.

– О ней я действительно позабыла, – сказала Эмма, когда миссис Уэстон отошла от них, – впрочем, она – мой друг, причем ближайший, любимейший мой друг.

Судя по его виду, он полностью понимал и разделял ее чувства.

Когда перчатки были куплены и они покинули лавку, Фрэнк Черчилль спросил:

– Вы когда-нибудь слышали, как играет та дама, о которой мы говорили?

– Как же не слышать! – ответила Эмма. – Вы забываете о том, насколько она принадлежит Хайбери. Я слышу ее игру все годы жизни с тех пор, как мы обе начали учиться музыке. Она играет прелестно.

– Вы так считаете? Мне хотелось услышать мнение человека, который может судить о таких вещах.

Мне показалось, что она хорошо играет, то есть с большим вкусом, но сам я совершенно не разбираюсь в этом вопросе… Я чрезвычайно люблю музыку, однако у меня самого нет никаких навыков в данной области и никаких прав судить об игре других… Я часто слышал, как окружающие восхищаются ее игрой… Помню одно доказательство того, что ее искусство очень высоко ценится: один человек, очень музыкальный и влюбленный в другую женщину… помолвленный с нею… собирающийся жениться… никогда не просил свою невесту сесть к инструменту… если вместо нее могла играть обсуждаемая нами дама… Казалось, ему не нравится слушать свою любимую в присутствии другой. Принимая во внимание его собственные музыкальные таланты, я счел его поведение некоторым доказательством.

– И верно, это доказательство, – согласилась в высшей степени заинтригованная Эмма. – Ведь мистер Диксон очень музыкален, правда? Мы больше узнаем о них всех за полчаса от вас, чем соизволила бы сообщить нам мисс Ферфакс за полгода.

– Да, я говорил о мистере Диксоне и мисс Кемпбелл! Я счел его поведение весьма ярким доказательством.

– Конечно… это очень весомое доказательство… настолько весомое, что, будь я на месте мисс Кемпбелл, мне бы вовсе не пришлось по душе поведение жениха. Я бы не простила ему бoльшую любовь к музыке, чем ко мне – большее доверие уху, чем глазу, более острое восприятие нежных звуков, чем моих чувств. Как, на ваш взгляд, отнеслась к его поведению мисс Кемпбелл?

– Видите ли, мисс Ферфакс ее лучшая подруга.

– Слабое утешение! – заметила Эмма смеясь. – Легче снести предпочтение, оказанное незнакомке, чем лучшей подруге, ведь с незнакомкой, скорее всего, больше никогда не увидишься… но унижение оттого, что лучшая подруга всегда рядом и всегда все делает лучше вас, просто невыносимо! Бедная миссис Диксон! Словом, я рада, что она переехала в Ирландию.

– Вы правы. Ситуация складывалась не в пользу мисс Кемпбелл… но она, уверяю вас, кажется, ничего не имела против.

– Тем лучше… или тем хуже: не знаю, что выбрать. Но, чем бы ни объяснялась близорукость мисс Кемпбелл, кротостью характера или же глупостью, пылкостью дружбы или притупившейся бдительностью, полагаю, одна особа не могла остаться нечувствительной к тому, что происходило: сама мисс Ферфакс. Вот она-то непременно должна была почувствовать, что уделяемое ей внимание граничит с неприличием и очень опасно.

– Да… конечно… но…

– Ах, не воображайте, будто я ожидаю от вас или от кого-либо другого отчета о чувствах мисс Ферфакс! Полагаю, ни один смертный, кроме нее самой, не знает, о чем она думает и что чувствует. Но, раз она продолжала играть всякий раз, как ее об этом просил мистер Диксон, невольно возникают всякие предположения…

– Казалось, между ними тремя царит такое полнейшее согласие… – начал он довольно поспешно, но потом, одернув себя, добавил: – Однако я не смею судить о том, в каких отношениях они были на самом деле… как могли развиваться их отношения с глазу на глаз, так сказать, за сценой. Могу лишь сказать, что внешне между ними царила тишь да гладь. Но вы, зная мисс Ферфакс с детства, несомненно, можете лучше меня судить о ее характере и о том, как она склонна вести себя в критической ситуации.

– Да, я знаю ее с детства, это верно! Мы вместе росли и взрослели… И естественно было бы предположить, что нам следует быть закадычными подругами, что нам должно тянуться друг к другу всякий раз, как она приезжает навестить родных. Однако ничего подобного меж нами не было и нет. Я едва ли могу сказать, почему такое случилось… Возможно, отчасти тут виновата и я сама. Всю жизнь я не склонна была испытывать особую приязнь к девушке, которую всегда так обожествляли и с которой так носились и бабушка, и тетка, да и все кругом. А потом, ее скрытность… Я никогда не могла заставить себя привязаться к такой скрытной особе.

– Действительно, скрытность – очень отталкивающее качество, – согласился он. – Зачастую скрытность удобна, но никогда не доставляет удовольствия. В скрытности заключен залог безопасности, но нет притягательности. Невозможно любить скрытного человека.

– Да, до тех пор, пока он не прекратит ее проявлять по отношению к вам… И тогда притягательность такой особы может возрасти стократ. Но для того чтобы подружиться с нею, мне необходимо было бы испытывать бoльшую нужду в подруге или приятной собеседнице, чем я испытываю теперь. Иначе я смело взяла бы на себя труд преодолевать ее скрытность ради того, чтобы завоевать ее любовь. О привязанности между мной и мисс Ферфакс не может быть и речи. У меня нет оснований думать о ней дурно – ни малейших оснований… кроме ее крайней и постоянной осмотрительности в речах и поведении, ее боязни сообщить что-либо определенное о ком бы то ни было. Такое поведение невольно наводит на мысль о том, что ей есть что скрывать.

Он полностью согласился с ней; проведя с ним так много времени на прогулке и обнаружив сходство мыслей и суждений, Эмма почувствовала, словно они с ним знакомы всю жизнь: с трудом верилось, что они видятся всего лишь второй раз. Фрэнк Черчилль оказался не совсем таким, каким она его себе представляла. Судя по его высказываниям, он не настолько светский человек и не настолько испорченный, избалованный богатый ребенок – словом, он оказался лучше, чем она ожидала. Его взгляды отличались большей умеренностью, чувства – большей теплотой. Особенно поразили Эмму его замечания относительно дома мистера Элтона – он упросил их пойти осмотреть и церковь, и домик викария и, не соглашаясь с ними, не усмотрел в нем никаких изъянов. Нет, он считает, что домик неплох, человека, живущего в таком доме, не стоит жалеть. Должно быть, в нем вполне хватает места для благополучного существования. Только люди недалекие требовали бы большего.

Миссис Уэстон рассмеялась и заметила пасынку, что он не знает, о чем говорит. Привыкнув жить в большом доме, он даже не понимает, сколько преимуществ и удобств заключено именно в его размерах, и не может судить, сколь во многом неизбежно приходится ограничивать себя, живя в маленьком домике. Однако Эмма про себя решила, что он, наоборот, прекрасно понимает, о чем говорит, и таким образом очень изящно намекает на собственные планы рано жениться и обзавестись домом. Возможно, он не отдает себе отчета в том, сколь губительны для мира в семье отсутствие комнаты для экономки или плохая буфетная, однако он, несомненно, прекрасно осознает, что Энскум не в состоянии обеспечить его счастье и что, когда бы он ни полюбил, он с охотой откажется от значительной части богатства ради ранней самостоятельности.

Глава 25

После второй встречи у Эммы сложилось самое лучшее мнение о Фрэнке Черчилле. Но на следующий день она была слегка обескуражена, узнав, что он уехал в Лондон просто для того, чтобы там подстричься. Внезапный каприз, кажется, пришел ему в голову за завтраком; он уехал почтовой каретой, намереваясь вернуться к обеду, однако не имея никакой очевидной более важной цели, чем подстричь волосы. Разумеется, трудно усмотреть какой-либо вред в шестнадцатимильной прогулке в столицу и обратно, но был в его поступке какой-то налет фатовства, беспечности, который она не могла одобрить. Его прихоть никак не согласовывалась с разумностью его суждений, с умеренностью в расходах или даже с тем бескорыстием и сердечной теплотой, которые она, как ей показалось, открыла в нем вчера. Тщеславие, экстравагантность, переменчивость, неугомонность натуры, которая постоянно должна была быть при деле, хорошем или дурном, не важно, невнимание, граничащее с безразличием, к тому, какое огорчение доставит его выходка его отцу и миссис Уэстон, – вот те обвинения, которые, как ей теперь казалось, можно ему предъявить.[5] Мистер Уэстон называл сына франтом и от души веселился, однако было совершенно ясно, что миссис Уэстон вся эта история совсем не понравилась, потому что она поведала об отъезде пасынка быстро, почти вскользь, и только заметила, что «у всех молодых людей свои причуды».