Чарльз Паллисер - Квинканкс. Том 1 Страница 5

— Почему меня не пускают посмотреть новую заставу? — Слова Биссетт напомнили мне о моей застарелой обиде.

— Думаю, он не ирландец, — спокойно заметила матушка, а миссис Белфлауэр в знак сочувствия сунула мне в ладонь кусочек пряника.

— Разве? — Биссетт подняла брови. — Ну, по тому, как он говорит, он уж точно не отсюда. На христианскую речь это никак не похоже.

— Он из Лондона.

— Лондон, — повторил я.

Прежде я этого слова не слышал, его ясные, слегка отдающие металлом слоги звучали таинственно.

— Ага, — сказала Биссетт. — Чего и ожидать от места, где, как все говорят, от преступников и в собственном доме не спрячешься.

Матушка вздрогнула и побледнела.

— О чем вы?

Биссетт пристально на нее посмотрела.

— Не помните ли, миссис Мелламфи, несколько лет назад случилось страшное происшествие? Примерно в тот год, когда родился мастер Джонни или чуть раньше. Мать ответила испуганным взглядом.

— Как же, — вмешалась миссис Белфлауэр. — То самое, на Ратклиффской дороге, когда убили две семьи в собственных постелях?

— Оно самое. А было и другое, в то же время — или раньше? — когда богатого старика убил его собственный сын, или что-то наподобие, — добавила Биссетт, а матушка отвернулась. — Это было у перекрестка Чаринг-Кросс. Вроде бы в двух шагах от Ратклиффской дороги? — Матушка не откликнулась, и Биссетт продолжила: — Так к чему я веду, мэм: не надежнее ли будет послать девчонку за констеблем, чтобы он выпроводил этого бродягу подальше из нашего прихода?

Мать ответила не оборачиваясь:

— Не думаю, няня, что это необходимо. Лучше будет оставить его в покое.

— Да ее здесь и нет, — мотнула головой миссис Белфлауэр. — Опустилась в Хафем, к своему дяде. — (Поясню: деревня Хафем расположена выше, оттуда течет река, что пересекает за нашим домом Мортсейский лес, но деревенские всегда говорили «опуститься в Хафем», как будто речь шла о чем-то предосудительном.) — У бедного старика прошлой ночью начался жар. Дома об этом только что услышали и послали за нею малыша Гарри.

— Что, подхватилась и ушла, ни слова не сказавши? — возмутилась Биссетт. — Слишком много эта девчонка себе позволяет. Когда она вернется?

— Она всего минуту как вышла из дома, — огрызнулась миссис Белфлауэр.

Между нею и Биссетт всегда существовала скрытая вражда, которая редко выходила на поверхность. Как Англия и Россия долгое время боролись за превосходство в полосе от Константинополя до северо-западной границы, так эти две женщины, обосновавшиеся каждая в своей вотчине — кухне и детской, — оспаривали друг у друга власть в сферах, принадлежность которых не была столь четко определена. Сьюки заменяла им Оттоманскую империю.

— И кто же ей позволил уйти, миссис Белфлауэр?

— Я, миссис Биссетт.

— У вас прав таких нету здесь командовать.

— A у вас нет права указывать, есть у меня права или нет.

Внезапно матушка обернулась и топнула ногой.

— Замолчите! Вы обе!

— Да я что, — пролепетала Биссетт, и мы все трое удивленно воззрились на матушку.

— Накройте стол к чаю, миссис Белфлауэр, а ты, Джонни, иди со мной. — Мать быстро направилась к двери, я послушно последовал за ней, оставив Биссетт и кухарку, внезапно сблизившихся благодаря общей обиде.

Из старой половины дома мы перешли в новую, в обширный холл, откуда двери вели в общую комнату и столовую для завтраков, где обычно устраивались трапезы (кроме, как ни странно, завтраков — их накрывали в малой гостиной). Когда мы вошли в столовую, я попросил:

— Расскажи мне о Лондоне.

— Да что вы все, сговорились свести меня с ума? — крикнула матушка. Потом, обернувшись, обняла меня. — Прости,, Джонни. Ты не виноват.

Мы сели за стол, и она продолжила:

— Я жила там раньше. Вот и все.

— Когда? Я думал, мы всегда жили здесь.

— Это было до твоего рождения.

— Расскажи, что было до моего рождения.

Тут вошла миссис Белфлауэр и принялась расставлять на столе приборы.

— Поговорим об этом позже.

— А что этот человек говорил о моем отце? У меня ведь не было отца, правда?

Я заметил, как напряглась спина миссис Белфлауэр, которая ставила чайник на пристенный стол. Мать посмотрела на меня с упреком, а я вместе с раскаянием испытал и извращенное удовольствие оттого, что мои вопросы ее огорчают.

Один раз, я слышал, обо мне сказали: «Бедный парнишка, растет без отца», — не унимался я. — Выходит, это правда?

— Спасибо, миссис Белфлауэр, — сказала матушка. — Остальное я сделаю сама. — Когда та вышла, матушка спросила: — От кого ты это слышал, Джонни?

— Кто-то шепнул Биссетт в свечной лавке. Ну, расскажи!

Мать сплела и расплела пальцы.

— Когда подрастешь, — произнесла она наконец.

— Когда? На Рождество?

— Не в это.

— Значит, на следующее?

— Нет, дорогой. Может, еще на следующее.

Тридцать месяцев! Отложила бы еще на тридцать лет!

Я ее уговаривал, но она не соглашалась ни перенести этот разговор на более ранний срок, ни выслушивать дальше мои вопросы.

Когда миссис Белфлауэр вернулась и убрала со стола, матушка попросила ее принести из малой гостиной письменный прибор и шкатулку для писем, и мы перешли в общую комнату — светлое помещение, из окон которого была хорошо видна Хай-стрит. Затем она открыла секретер и вынула книгу для записей, которой пользовалась, составляя письма, — так было принято во времена, предшествовавшие почте за пенни. Пока она писала, я вынул своих солдатиков и заставил их маршировать по ковру, но удовольствия от этого получил меньше, чем обычно, так как матушка не пожелала на них взглянуть, когда я ее попросил. Я всегда страшился того мига, когда в дверь стучалась Биссетт, чтобы, как осужденного, увести меня спать, но тут я если не ждал этого с нетерпением, то, по крайней мере, не возражал. Кроме того, можно было хотя бы подразнить Биссетт.

В тот вечер, однако, когда подходило время взятия меня под стражу, кто-то внезапно заколотил в парадную дверь. Мы оба вздрогнули. Матушка оторвала взгляд от письма и воскликнула:

— Кого это принесло в такой час?

Мы слышали, как Биссетт открыла дверь, а чуть позже она, пылая негодованием, вошла к нам в комнату.

— Это уж из всяких рамок, мэм. Эти работнички бросили лестницу прямо под окном малой гостиной, как будто это их собственный двор.

— Да-да. Они сказали миссис Белфлауэр, что замучились перетаскивать лестницу через ограду, а сегодня у них нет времени, поэтому они вернутся за нею завтра. А кто стучал в дверь?

— Девчонка-письмоносица, — возмущенно отвечала Биссетт. — Эта маленькая нахалка Салли. Хватило наглости явиться к передней двери. Боится, мол, в темноте подниматься по дорожке, ну я уж отчехвостила ее за это, будьте уверены. Пора, пусть учится знать свое место.

— Она что-нибудь принесла? — поинтересовалась матушка.

— Вот это, и потребовала десять пенсов в уплату, я отдала ей из своего кармана.

Она потянулась к мешочку, висевшему рядом с шкатулкой для швейных принадлежностей, а матушка взяла письмо и дала ей деньги из секретера.

— Ладно, — сказала моя неумолимая тюремщица, — этому юному джентльмену пора собирать игрушки и в постель.

Но я уже, конечно, решил, что в постель не хочу.

— Мама, можно мне еще чуточку поиграться? — заканючил я.

— Хорошо, но только несколько минут, — рассеянно кивнула она, ломая печать.

Я торжествующе улыбнулся няне, и она, нахмурившись, поспешно вышла. Тут из письма матери выпало другое послание, запечатанное и меньшего размера, и опустилось на пол рядом со мной. Я его подобрал и, отдавая, обратил внимание на надпись, которую видел вверх ногами. Я еще только учился читать, но успел усвоить, что наша фамилия начинается с «М», а эту букву нетрудно узнать даже в перевернутом виде, но, к моему удивлению, фамилия на маленьком послании начиналась нес «М», ас «К». Никакого объяснения мне в голову не приходило.

Притворяясь, что занят игрой, я наблюдал за матерью: она отложила письмо, которое прочла первым, и проворно вскрыла маленькое послание. Оно, похоже, было короткое, она пробежала его, нахмурилась и закусила губу. Сложив оба письма в серебряную шкатулку, она заперла ее ключиком из связки, висевшей на поясе. Подняла глаза и перехватила мой взгляд.

— Это от моего отца. — Она показала на шкатулку. — Он дал мне ее, когда… — Она замолкла.

— Расскажи! — воскликнул я. — Когда тебе дал его мой отец?

Брови ее удивленно поднялись, лицо вспыхнуло. Потом она рассмеялась:

— Я говорила не о твоем отце, а о своем. Мой отец, знаешь ли, тебе приходится дедушкой.

— Это понятно, — протянул я. — Расскажи мне о нем.