Эдгар По - Бойся Кошек Страница 5

По словам Везина, он поначалу как-то даже не заметил всего этого — попытки проанализировать детали окружающей обстановки пришли много позже. В тот момент его поразил лишь упоительный контраст между тишиной и спокойствием городка и оставшейся за спиной пыльной суетой грохочущего поезда. Везина охватило такое чувство, словно кто-то гладит и ласкает его, как кота.

— Как кота, вы сказали? — быстро переспросил Силянс.

— Да, именно так мне с самого начала это показалось. Везин рассмеялся чуть извиняющимся тоном. — Мне почудилось, будто окружавшее меня тепло, неподвижность обстановки и общий комфорт так и подталкивает человека к тому, чтобы тихонько замурлыкать. Скорее всего именно так можно охарактеризовать сложившееся у меня впечатление — поначалу, я хочу сказать.

Постоялый двор представлял собой древнюю, расшатанную постройку, навевавшую воспоминания о временах дилижансов, и встретил Везина, как ему показалось, как-то неприветливо. По его словам, встретил его там не более, как терпимо. Жилье, однако, оказалось весьма дешевым и достаточно удобным, а чашка послеполуденного чая, которую он сразу же заказал себе, быстро улучшила его настроение и убедила в разумности того оригинального прямолинейного шага, благодаря которому столь неожиданно оборвалась его поездка. По крайней мере сам он считал данный способ весьма оригинальным и прямолинейным, хотя было в нем что-то почти собачье.

Комната также несколько успокоила его своими темными деревянными панелями, низким неровным потолком и длинным, чуть покатым коридором, показавшимся ему настоящей тропой к Палате Снов — маленькому, мрачному, но довольно уютному местечку, изолированному от всего окружающего мира и наполнившего его назойливого шума. Своей тыльной стороной она выходила на небольшой внутренний дворик.

Все это было очень мило и на ум ему пришли мысли о том, что его укутали в какой-то очень нежный бархат, а полы и стены заранее обили чем-то очень мягким и непроницаемо плотным, типа громадных невидимых одеял и подушек. С улицы в комнату не проникал ни единый звук, так что его окружала атмосфера полного, безграничного покоя.

Снимая за два франка такое помещение, он повстречался с человеком, который был, пожалуй, единственным, кто бодрствовал в этот сонный послеполуденный час — это был преклонных лет слуга с длинными пушистыми бакенбардами и такой же полусонной учтивостью в манерах, который лениво пошаркал в его сторону через каменный двор. Спустившись чуть позже из своей комнаты, чтобы немного прогуляться по городу, он повстречался уже с самой хозяйкой заведения. Это была дородная дама, руки, ноги и вообще все детали фигуры которой словно выплыли ему навстречу из моря ее особы, оставаясь, однако, неразрывно с ним связанными. У нее были большие, темные живые глаза, которые служили своего рода противовесом ее крупного тела и наводили на мысль о том, что по натуре своей она являлась энергичной и бодрой женщиной.

Когда Везин впервые заметил ее, она занималась вязанием на спицах, сидя на низком стульчике у залитой солнцем стены, и было в ее облике нечто такое, что сразу же заставило его подумать о большой полосатой кошке, погрузившейся в глубокую дрему, почти уснувшую, но одновременно готовую в любой момент к немедленному действию. Про себя он сравнил ее с громадным мышеловом. Она окинула его быстрым, оценивающим взглядом — вежливым, но в то же время лишенным какой-либо сердечности. Везин заметил, что шея ее, несмотря на всю свою внешнюю массивность, оказалась необычайно гибкой. Она мгновенно склонилась в его сторону и грациозно повернулась.

— Вы знаете, — проговорил Везин, — как только она посмотрела на меня, — он чуть улыбнулся своими извиняющимися карими глазами, — как мне сразу же почудилось, что на самом деле ей хотелось совершить другое движение, и что она была в состоянии одним прыжком пересечь каменный двор и броситься на меня, подобно кошке на мышь.

Он снова рассмеялся — тихо, вкрадчиво, а доктор Силянс, не перебивая его, что-то пометил в своем блокноте. После этого Везин продолжал свой рассказ таким тоном, словно опасался, что и так уже наговорил чересчур много, во всяком случае, гораздо больше того, во что можно было бы поверить.

— Это была очень спокойная и, несмотря на свои габариты и тучность, одновременно активная женщина, причем я чувствовал, что она прекрасно контролировала все мои движения даже тогда, когда я оказывался у нее за спиной. Потом она заговорила, и голос у нее оказался мягкий, плавный. Она спросила, много ли у меня багажа и удобно ли мне в моей комнате, а потом добавила, что обед назначен на семь часов, поскольку все жители этого маленького провинциального городка — ранние птахи. Тем самым она вполне отчетливо дала мне понять, что позднее бодрствование здесь не поощряется. Было очевидно, что и голосом своим, и манерами она подводила его к мысли о том, что здесь с ним вполне «управятся», что за него все будет спланировано и организовано, тогда как от него потребуется лишь окунуться в сложившийся уклад жизни и подчиниться устоявшимся традициям. От него не ждали никаких непродуманных заранее действий и вообще каких-либо серьезных усилий. Все это было полной противоположностью той обстановке, которая царила в вагоне его поезда.

Он тихонько вышел на улицу, испытывая волнение, умиротворенное блаженство, и понимая, что оказался в среде, которая полностью его устраивала и ласкала его чувства. Ведь всегда бывает проще, когда покоряешься другим, когда целиком полагаешься на них. Он снова принялся негромко мурлыкать себе под нос и весь город словно вторил ему в этом бархатном урчании.

Везин плавно скользил по изгибам городских улочек, все глубже окунаясь в атмосферу наполнявшего его бестрепетного покоя, бесцельно брел в неизвестном ему направлении, возвращался, изменял маршрут и снова шел вперед. Сентябрьское солнце поливало косыми лучами крыши жилых домов. Спускаясь по извивающимся переулкам, окаймленным покосившимися, почти падающими фронтонами и распахнутыми окнами, он изредка ловил взглядом мелькавшие далеко внизу сказочно прекрасные участки равнины, лугов и желтеющей листвы молодых деревьев, подернутых дремотной серебристой дымкой. Он чувствовал, что колдовское очарование былых времен прочно укоренилось в этих местах.

Улицы были заполнены живописно разодетыми мужчинами и женщинами; все куда-то деловито спешили, идя своим путем, и никто не оборачивался, чтобы поглазеть на его откровенно английский наряд. Ему даже удалось забыть, что из-за своей подчеркнуто туристской внешности он явно диссонировал с этой красочной панорамой, а потому с каждой минутой все более растворялся в окружавшей его действительности, чувствуя себя упоительно незначительным, почти ничтожным, и ничуть не озабоченным повышенной застенчивостью. Это было сродни превращению в частицу нежно окрашенного сновидения, про которое сразу и не подумаешь, что это всего лишь сон.

Восточный склон холма обрывался более круто и прямо у его подножья начиналась равнина, стремительно перераставшая в море сочленяющихся теней, на фоне которого маленькие вкрапления лесистой местности смотрелись подобно островкам, а пахотные поля походили на глубокие заводи. Отсюда он пошел вдоль старых крепостных валов древних фортификационных сооружений, некогда определенно имевших внушительный вид, а ныне превратившихся в живописную достопримечательность с их хитроумными завитками полуразрушившихся серых стен, поросших своенравным плющом и другими вьющимися растениями.

С широкой парапетной стенки, на которую он присел, чтобы немного передохнуть, оказавшись почти на одном уровне с закругленными верхушками постриженных платанов, он увидел раскинувшуюся далеко внизу площадь, в данный момент погрузившуюся в густую тень. То там то здесь с неба прорывался желтый солнечный луч, падавший на такие же желтые опавшие листья, и ему с этой высоты была видна гуляющая людская масса, наслаждавшаяся прохладным вечером. До него доносились лишь мягкий звук их шагов и слабое бормотанье голосов, пролетавших в редкие прогалины в густой листве деревьев. Фигуры сами чем-то походили на тени, когда его взгляд выхватывал их размеренные, подчеркнуто спокойные движения.

Некоторое время он посидел так, погруженный в раздумья, окунувшись в волны еле различимого людского гомона и почти неслышного эха, которое долетало до его ушей, чуть приглушенное кронами платанов. И городок, и весь небольшой холм, из которого он вырастал столь же естественно, как и древний лес, казались, ему похожими на существо, раскинувшееся в полудреме на равнине и тихо мурлыкавшее себе под нос успокоительную колыбельную.

Пока он так сидел, лениво растворяясь в атмосфере всеобщей сонливости, его ушей неожиданно достигли звуки рожков, струнных и деревянных инструментов — где-то внизу, в дальнем конце запруженной народом террасы заиграл городской оркестр, в котором особо выделялись очень мягкие, глубокие и сочные удары барабана. Везин всегда был неравнодушен к музыке, умело разбирался в ней и даже сам изредка, втайне от друзей и вдали от людей, играл для себя на органе негромкие и спокойные мелодии. Эта же музыка, доносившаяся сквозь листву деревьев и исходившая от невидимого ему и, конечно же, необычайно колоритного городского оркестра, попросту очаровала его. Он совершенно не узнавал, что именно они играли, да и вообще было похоже на то, что музыканты просто импровизируют без дирижера.