Эдгар По - Бойся Кошек Страница 6

Пока он так сидел, лениво растворяясь в атмосфере всеобщей сонливости, его ушей неожиданно достигли звуки рожков, струнных и деревянных инструментов — где-то внизу, в дальнем конце запруженной народом террасы заиграл городской оркестр, в котором особо выделялись очень мягкие, глубокие и сочные удары барабана. Везин всегда был неравнодушен к музыке, умело разбирался в ней и даже сам изредка, втайне от друзей и вдали от людей, играл для себя на органе негромкие и спокойные мелодии. Эта же музыка, доносившаяся сквозь листву деревьев и исходившая от невидимого ему и, конечно же, необычайно колоритного городского оркестра, попросту очаровала его. Он совершенно не узнавал, что именно они играли, да и вообще было похоже на то, что музыканты просто импровизируют без дирижера.

Фрагменты музыкальных пьес практически не разделялись паузами и, едва заканчивалась одна, как сразу же, словно по сигналу тронутых ветром струн эоловой арфы, начиналась другая. Музыка была составной и неотъемлемой частью этого места и всей окружающей обстановки, равно как и угасающий солнечный луч и едва уловимое дыхание ветерка были составной частью этой панорамы и этого времени, а мягкие звуки старомодных, заунывных рожков кое-где перемежались резковатым звоном струнных, и все это частично заглушалось беспрерывным уханьем большого барабана, отчего душа Везина наполнялась небывалой доселе, необычной, сладостной мощью, которая, будь она чуть послабее, могла бы показаться просто пленительной.

Во всем этом определенно чувствовался некий привкус диковинного колдовства. Музыка казалась ему до странности неестественной; она навевала мысли о колышащейся на ветру листве, о ночных дуновениях слабого ветерка, напевно скользящего вдоль проводов, труб дымоходов или оснастки морских судов. Или же — сравнение это прорвалось в ого сознание совершенно неожиданно — она походила на хор животных и поющих по-звериному и глядящих на луну. Ему даже почудилось, что он расслышал завывание, похожий на человеческий крик вой кошек, сидящих на ночной крыше, то взлетающий, а то опадающий надсадный стон. И музыка эта, приглушенная расстоянием и листвой, заставили его подумать о странной компании этих существ, облепивших высоко в небе невидимую ему жестяную твердь и обменивающихся друг с другом этими торжественными и одновременно мрачными звуками, взывая как к своим собратьям, так и к луне.

По словам Везина, у него даже сложился некий образ, который как ничто другое отражал самую суть нахлынувших чувств. Инструменты играли с самыми немыслимыми для него паузами, а чередующиеся крещендо и диминуэндо поразительно походили на традиционный кошачий концерт на крыше ночного дома, то стремительно возносясь, то столь же неожиданно, без всякого предупреждения опадая, переходя на более низкие, глубокие тона, и все это смешивалось в каком-то нелепом, диковинном хороводе диссонансов и аккордов.

Но в то же время в целом получался довольно плавный, хотя и заунывный строй звуков, а явно фальшивые ноты полуразбитых инструментов оказывались настолько необычными, что не оскорбляли его музыкального слуха, подобно звучанию выбившейся из общего ритма скрипки.

Он просидел так довольно долго, полностью как это и было в его характере, отдавшись небывалому доселе восприятию странной музыки, и наконец, когда сумерки стали сгущаться, а со стороны долины повеяло прохладой, побрел в свое временное пристанище.

— Но вы не заметили в этом ничего тревожного? — коротко спросил Силянс.

— Абсолютно ничего. Знаете, это показалось мне настолько фантастическим и пленительным, что мое воображение попросту испытало небывалую встряску. Возможно также, — добавил он, намереваясь как можно мягче пояснить свою мысль, — что именно этот сдвиг воображения стал причиной всех последующих впечатлений, поскольку, когда я возвращался в гостиницу, мой рассудок буквально осаждали подкрадывающиеся к нему со всех сторон магические образы этого места, причем я вполне осознавал сущность происходящего со мной. Но было кое-что и другое, чему я ни тогда, ни сейчас не нахожу объяснения.

— Вы имеете в виду какие-то неприятные инциденты?

— Пожалуй, инцидентами их не назовешь. Просто на мой мозг нахлынули волны, словно состоящие из живых ощущений и образов, хотя я и понятия не имею, что стало тому причиной. Случилось это сразу после захода солнца, когда покосившиеся старые строения вычертили на матовом золотисто-красном фоне неба поистине волшебные контуры и силуэты. Вечерняя мгла быстро сгущалась над извилистыми улочками. Очарование подобного зрелища может стать просто завораживающим, и именно так оно и было в тот вечер. И все же я каким-то образом чувствовал, что нахлынувшие на меня тогда ощущения впрямую не были связаны с тайной и загадкой той сцены…

— То есть это не было лишь неуловимой трансформацией духа, наступившей под воздействием прекрасного зрелища? — подсказал доктор, заметив некоторое замешательство Везина.

— Именно так, — кивнул тот, явно обрадованный этой подсказкой и с этой минуты больше не воспринимавший на свой счет наши снисходительные улыбки. — Впечатление это возникло по какой-то другой причине. Например, в дальнем конце шумной главной улицы, по которой постоянно сновали люди, спешившие домой с работы, делавшие покупки в лавках и у торговцев вразнос, лениво болтали друг с другом, ну, и тому подобное, я заметил, что совершенно не привлекаю к себе их внимания, и что никто не смотрит мне вслед как незнакомцу или иностранцу. Меня попросту игнорировали и мое присутствие в их среде не вызывало никакого интереса.

Но потом, чуть позже, меня словно осенило, я со всей убежденностью понял, что вся эта невнимательность к моей персоне, и все их безразличие ко мне были лишь маскировкой, ловкой выдумкой, не более того. На самом деле каждый из них внимательно присматривался ко мне — каждую минуту, каждое мгновение. А игнорирование меня было лишь притворством, искусным притворством.

Он на секунду умолк и взглянул на нас, желая удостовериться, не вызвала ли эта его тирада знакомые улыбки на наших лицах, но затем, явно приободренный, продолжал:

— Бесполезно спрашивать меня сейчас, как я это заметил, поскольку я попросту не в состоянии этого объяснить. Открытие это подействовало на меня подобно шоку. Прежде, чем я вернулся к себе в гостиницу, в моем мозгу поселилась еще одна курьезная мысль, которая лишь утвердила меня в моем прозрении. И я могу утверждать, что это также было и остается совершенно необъяснимым для меня. Я хочу сказать, что способен передать вам, как говорится, голый факт — то есть только то, что воспринял тогда я сам.

Низенький человек встал со стула и прошел к коврику, лежавшему перед камином. Робости он теперь почти не испытывал — теперь, когда вновь затерялся в лабиринтах магии своего былого приключения. Когда он снова заговорил, в глазах его промелькнул живой блеск.

— Итак, — продолжил он чуть более окрепшим от возбуждения голосом, — я находился в магазине, когда впервые заметил это, хотя, надо признать, подобная идея уже довольно долгое время блуждала где-то в подсознании, чтобы потом вот так разом всплыть на его поверхность. Так вот, я покупал носки, да, кажется носки, — он рассмеялся, — и пытался объясниться при помощи своего ужасного французского, когда до меня дошло, что той женщине в магазине было совершенно безразлично, сделаю я у нее хоть какую-то покупку или нет. Ей вообще не было интересно, идет у нее торговля или стоит на месте. Она лишь делала вид, что чем-то торгует.

Это может показаться несущественным или вообще нереальным эпизодом, чтобы увязывать его с тем, что произошло в дальнейшем, однако на самом деле он был отнюдь не таким уж малозначительным. Я хочу сказать, что он явился той искрой, от которой вспыхнул порох, разгоревшийся впоследствии в моем сознании ярким пламенем.

Я неожиданно понял, что весь этот город был на самом деле совсем иным, нежели я представлял себе прежде. Подлинная активность и настоящие интересы его обитателей находились в каком-то ином месте и таили в себе совсем иное, нежели лежало на поверхности. Их реальная жизнь также протекала не здесь и совершенно иначе, чем я ее себе представлял, а вся их бурная деятельность являлась лишь наружной оболочкой, маскировавшей истинные цели. Они покупали и продавали, ели и пили, ходили по улицам, тогда как главное русло их существования пролегало вне пределов моего разумения, где-то под землей, в глухих потаенных местах.

Владельцев магазинов и лавок совершенно не волновало, куплю я их товар или нет; в гостинице с полнейшим безразличием относились к тому, поживу я у них еще или сейчас же съеду; их жизнь протекала вдали от течения моей собственной жизни, подпитываемая из сокрытых, загадочных источников. Все это было грандиозной, тщательно спланированной и разработанной мистификацией, предпринятой, возможно, ради моей же выгоды, а может и ради удовлетворения собственных интересов. И все же главное содержание их бытия оставалось сокрытым от меня. Я начинал ощущать себя в качестве некого чужеродного вещества, которое каким-то образом проникло в живой организм и было им своевременно обнаружено, после чего вся структура этого тела стала пытаться решить вопрос о целесообразности поглощения этого вещества, либо, напротив, его отторжения. Точно так же вел себя в отношении меня и этот город.