Василий Быков - Круглянский мост Страница 5

– Ничего, и так неплохо.

Спорить с ним Маслаков не стал. Поработав, он разогрелся и, сняв с телогрейки ремень, подпоясал им гимнастерку. Степка украдкой поглядывал на Бритвина и думал, тоже – его работа! У них в отряде еще зимой было приказано диверсии на дорогах устраивать только в выемках, потому что спущенные под откос поезда останавливали движение на полдня, не больше.

– А насчет могилы, – сказал Маслакову Бритвин, – так можно бы дядькам поручить. Дядьки бы позаботились.

– Очень нужно.

Они остановились возле канистры, за которую теперь не спешил браться Данила, и Бритвин, наверно, понял, что пришла его очередь.

– Неудобно же! Как вы ее несли? – удивился бывший ротный, приподнимая посудину.

Оглянувшись вокруг, он подобрал кривоватый еловый сук и продел его в ручки канистры.

– Так будет лучше. А ну, берись, парень!

Это относилось к Степке, который, однако, не тронулся с места: дураков нет, он свое отнес. Если что, пусть берется Данила.

– Ваша очередь. Ну и несите!

– А ты попробуй!

Но Степка не хотел и попробовать, и тогда за конец палки взялся Маслаков. Правда, скоро обнаружилось, что командиру нести неудобно: сползал с плеча автомат, левой же рукой Маслаков двигал осторожно, не разгибая в локте, – наверно, еще болела. Тогда вперед вышел Данила.

– А ну дайте!

– Что, во вторую смену? Пожалуйста, – улыбнулся Маслаков.

Взяв канистру, Данила с Бритвиным пошли по склону пригорка вниз, рядом шагал командир. На опушке, едва высунувшись из леса, он остановился: впереди была деревня – за не вспаханными еще огородами серели соломенные крыши хат, хлева, на выгоне паслись гуси, и трое ребятишек сидели верхом на изгороди. Минуту вглядевшись сквозь редкий еще кустарник, Маслаков круто повернул в сторону, в ольшаник. В ольшанике они скоро наткнулись на изрытую кротами тропинку, которая вывела их к ручью на лугу. Ручей перешли по двум хлюпким жердям. Потом опять подвернулась малоезженая полевая дорожка, приведшая их к густой стене мрачного ельника. Хотели было сразу скрыться в нем, но дорога с километр тянулась у самой опушки вдоль поля, ярко зеленевшего густыми полосками озими. Война войною, а крестьянская душа без земли не могла: в деревнях и пахали и сеяли. Маслаков непрестанно посматривал по сторонам, оглядывался. Бритвин далеко не отрывался от него, жилистый рукастый Данила неслышно шагал в своих легких на ходу лаптях. Степка, отстав, тянулся за всеми – на ноге сбилась портянка, вроде натирала пятку, в намоченных на болоте сапогах надоедливо чавкало.

Наконец дорога опять повернула в лес, под навись еловых ветвей, и у всех отлегло на душе: лес был союзник.

– Ну, больше деревень не будет, – вздохнул Маслаков. – Загораны спалены, Ковши хуторские лесом обойдем.

– Прохвичи еще, – низким, глуховатым, как из бочки, голосом отозвался Данила.

– Прохвичи останутся в стороне. За речкой.

– За речкой, ага. Племянница там замужем.

Это был намек, который таил в себе немаловажный смысл. Если у кого в деревне случались знакомые или, что еще лучше, родственники, то это обещало многое, и не для одного только лесного родича. Маслаков, конечно, понимал это не хуже других и, наверно, поэтому минуту молчал, что-то прикидывая.

– Потом. Как назад пойдем. Не теперь.

– Теперь нет. Где уж теперь, – согласно подхватил сзади Данила.

Неожиданно для себя Степка почувствовал легкое разочарование: зайти в деревню всегда было кстати, хотя и с риском наткнуться на бобиков или немцев – все равно после опостылевшей лесной жизни властно влекло к людям, немудреному домашнему уюту, которого Степка не знал много лет. Эта тяга жила в нем с раннего детства, когда во время коллективизации он потерял родителей, не исчезла в детдоме, в школе ФЗО и особенно усилилась за войну в его бесприютных партизанских блужданиях по лесу.

Наступая на осклизлые, ободранные колесами корни елей, они обошли широкую, с застоявшейся водой лужу на дороге, и Маслаков оглянулся.

– Если управимся, ночью заскочим. Так тому и быть, – сказал он. Данила прибавил шагу, они с Бритвиным догнали Маслакова, и Данила подхватил разговор, который явно интересовал его:

– Если управимся, то... Пасха же.

– Пасха, да. А вообще лучше не заходить, – сказал Маслаков. – Меньше беды будет.

Бритвин отчужденно молчал, а Данила и тут согласился:

– Оно так.

– Как-то зашли, едва ноги унесли, – вспомнил Маслаков. – Другие предложили, а я, дурак, и послушался.

– Как говорится, других слушай, а своим умом живи.

– Закурить нет?

– Есть малость.

– Давай подымим. Чтоб веселей жилось.

Носильщики остановились, осторожно опустили наземь канистру. Данила откинул полу кожуха и начал перебирать что-то в карманах суконных латаных-перелатаных штанов. У Бритвина тем временем нашлась и бумажка – страничка из школьного учебника по геометрии. Стоя поодаль, Степка устало глядел, как они отрывали от нее по клочку, и Данила бережно отмерил каждому щепотку самосада. Степка тоже курил, когда было что, теперь же ему не предлагали, и он не просил, зная цену табаку. Особенно для таких курильщиков, как Данила.

– Прикурим от немецкой, – объявил Маслаков, засовывая руку за пазуху. Нащупав, он достал плоскую, будто пачка от иголок, бумажку со спичками, бережно отделил одну и чиркнул о терку, что почти испугало Данилу.

– Зачем?.. У меня ж кресало! – спохватился он. Но спичка уже вспыхнула, и он первым прикурил из пригоршней Маслакова. – Испортил, ай-яй!

– Ничего! На Круглянский мост хватит, – успокоил его командир.

Они с наслаждением затянулись и будто веселей даже двинули по поросшей молодой травкой дороге. Наверно, возвращаясь к прерванной мысли, Маслаков обернулся к носильщикам:

– Про комбрига Преображенского слышали?

– Того, что осенью немцы расстреляли? – не вынимая изо рта цигарки, спросил Бритвин.

– Какой осенью? Его еще летом расстреляли.

– А говорили, сам в плен сдался, – ненастойчиво возразил Бритвин.

Маслаков остановился.

– В плен! Языки бы тем повырвать, кто так болтает.

– Не знаю. Слышал, кто-то рассказывал. Я же в их отряде не был.

Маслаков бросил беглый, все замечающий взгляд вперед, куда уходила эта извилистая лесная дорога, огляделся по сторонам. В лесу везде было спокойно, лишь в ветвях возилась-потенькивала невидимая птичья мелкота да вверху на посвежевшем ветре привычно шумели верхушки елей. Внизу же, в узком кривом коридоре между деревьями, было тепло и тихо, комары еще не появлялись. Время близилось к вечеру, солнца не было видно, над лесом медленно плыла серая навись облаков.

– Был кто в Шнурах?

Степка впервые слышал такое название, да и Бритвин, наверно, тоже. Они молчали, один лишь Данила, что-то припоминая, заморгал глазами.

– Тех, что за Лесовичами?

– Тех самых, – подтвердил командир. – Славная деревушка на горе при лесочке. Люди попались хорошие, золотые люди. Через их доброту и погорели.

Глава шестая

– Всякая доброта бывает. Другая хуже злобы, – сказал Бритвин, спокойно шагая вплотную за Маслаковым. Тяжести ноши он вроде и не чувствовал, шел ровно и прямо, и Степка подивился его находчивости: на палке канистра, казалось, нисколько и не весила.

Маслаков на реплику не ответил и продолжал после паузы:

– От было, чтоб его черт. Нас-то двое выскочило, а комбрига забрали. Забрали и повели, а мы лежали, как олухи, в картошке и не знали, что и думать. На Палик тогда шли. Знаете Палик? Озеро вон за Лепелем, часть нашего отряда базировалась там. Двое суток лазили по болотам, вымокли, сухой нитки на теле не осталось. Опять же и харчишки вышли. Надо было запастись побольше, да у тех, что оставались, тоже негусто было. Думали, где-нибудь в пути перехватим...

– А много вас было?

– В том-то и дело, что мало. Трое всего.

– Ну, для троих жратва не проблема. В любой хате...

– Ага, в любой хате! Сунулись в одну деревушку – собаки такой хай подняли, что пришлось в лес повернуть. В другой полицаи свадьбу гуляют, какого-то бобика женят, – понаехало, на улицах полно, пьянка, дым коромыслом. Думали, потерпим, оставалось километров тридцать, кабы не заблудились. Заблудились, однако, в болотах, изнервничались, переругались. А тут комары жрут нещадно, вокруг то ольшаник, то трясина, камыши, и силы без жратвы уже к концу подходят. Да, значит, было нас трое: я, комбриг Преображенский и лейтенант один, тоже из кадровых, – от самой границы все возле комбрига ну вроде за адъютанта, хотя сам такой же рядовой, как и комбриг этот. Оно и неудивительно: комбриг в своей танковой бригаде был командир, а с пятью танкистами прибился в отряд – чужой, пришлый человек. Отрядик из местных, хотя были и красноармейцы, из окружений которые, командиром Барсук. Вон тот самый, что с тишковским отрядом в рейд пошел. До войны был предсельсовета. Не гляди, что в военном деле ни гу-гу, зато все деревни ему знакомые, а в деревнях тьма мужиков свои. А что комбриг танковых войск без войска? Всей и цены, что пистолет в кармане да граната на поясе. Правда, Преображенский и не стал кичиться, как некоторые. Барсук принял, спросил, какую комбриг должность хочет. А какая там должность в отрядике, где сорок человек? «Хоть рядовым, лишь бы немцев бить». Так и пошел рядовым в наше отделение. А я отделенным. Понижение, конечно, ведь действительную помкомвзводом служил, старший сержант был...