Александр Ванярх - Иван Страница 5

И только месяц спустя, уже поздней осенью, Иван выехал в Ростовскую область.

Глава третья

В дверном проеме Василий Лукич увидел коренастую фигуру в плаще с капюшоном и с рюкзаком за спиной, вода ручьями стекала с его одежды. Старик пропустил молодого человека в конюшню:

— Проходи, проходи. Видишь, как погода разыгралась, иди сразу в комнату, там дверь открыта, — не поворачиваясь, говорил Василий Лукич, закрывая двойную дверь, — посмотрим, что за внук объявился.

Но Иван снял тут, же рюкзак, вытер сапоги о бурьян и только потом шагнул через порог. Дед вошел следом.

— Вот сюда можешь плащ повесить… Так, говоришь, Иваном зовут? А шапку давай я на печь пристрою, ишь как промокла, ать давно дождь тебя лупил? А ну-ка повернись, я посмотрю на тебя, говоришь, внук мой?

Иван повернулся, и глаза их встретились. И по тому, как обмяк старик, как задрожали и искривились его губы, как он еще больше ссутулился, Иван понял, что попал-таки к своему родному деду.

А дед плакал, всхлипывая, как ребенок, и, уже сев на табуретку, глядя на стоящего посреди комнаты почти насквозь промокшего Ивана, шептал: «Варя, Варенька, доченька моя голубоглазенькая, солнышко ненаглядное, вот и дождался я, а старуха-то, старуха-то так и не дотянула всего трех годков-то», — он блестевшими от слез глазами все смотрел и смотрел на Ивана и больше ничего не мог сказать. Да, перед ним стояла Варвара — с ее большими голубыми глазами, ровным носом, ее подбородком. И только курчавые и черные волосы да брови были Егора.

А Иван стоял посреди комнаты, растерянно и с жалостью смотрел на плачущего старика и не знал, что ему делать. Хотелось обнять его, но какая-то неловкость мешала. Хотелось броситься к деду, расцеловать, шептать ему какие нибудь ласковые слова, но парень не знал таких. И тогда Иван медленно стал опускаться перед плачущим стариком на колени и, уткнувшись лицом в его ноги, неожиданно для себя вдруг зарыдал сам, вздрагивая всем телом.

А на дворе шумела непогода. Оконная чернота даже не рассеивалась электрическим светом, только дождевые полоски, отсвечиваясь тусклым серебром, иногда переливались разноцветными отблесками или светились бледными лучами паутины. Порывы ветра иногда с меньшей, иногда с большей силой швыряли дождевой водой в окна, шумели тоскливо и монотонно.

Василий Лукич гладил по мокрым курчавым волосам юношу, он понимал, что творилось в душе парня, и ничего не спрашивал, только успокаивающе шептал: «Ну и хорошо, ну и ладно, вот и образуется все».

В конюшне тревожно захрапела и заржала лошадь.

Иван, почувствовав всю неловкость своего положения, потихоньку поднял голову и встал. Будто стесняясь своей минутной слабости, проговорил:

— Вы уж извините, что я вот так… А дед, спохватившись, как-то резво для своего большого тела поднялся и, засуетившись, стал приглашать юношу за стол.

— Да чего-ж там, садись вот сюда, сейчас я и борща подогрею, поесть-то с дороги надобно. А ты располагайся, сейчас я и чайку поставлю.

Иван начал рассматривать фотографии, бесчисленное множество которых разместилось в рамочках на стенах. Кругом неизвестные лица, в разных позах, группами и поодиночке.

— Ага, вот посмотри, — между делом говорил Василий Лукич, разжигая печку, — небось, кое-кто и знакомым тебе покажется.

Но Иван не знал никого, только одна фотография заинтересовала его. Там был снят человек похожий на Егора, в военной форме и с очень красивой улыбающейся девушкой. Они стояли в полный рост, обняв друг друга за талии, довольные и счастливые.

— Да нет, никого не знаю, вот только одна эта, военный похож на отца моего, дядю Егора…

И Иван показал на фото. Старик глянул издалека и обмер — там были Егор и Варвара, родители Ивана. Неужели он их даже не узнал? И то, что Иван назвал Егора дядей, больно резануло уши старика.

Василий Лукич, глядя то на Ивана, то на фотографию, медленно подошел ближе. В широко раскрытых глазах его юноша увидел ужас и смятение, лицо как-то вытянулось и перекосилось, открытым ртом он хотел что-то сказать и не мог. Иван даже испугался:

— Да вы не волнуйтесь так, может, я кого и не рассмотрел, вот на дядю Егора похож, а больше… — И Иван виновато замолчал.

«Опять «дядю» Егора», — мелькнуло в голове старика. Наконец Василий Лукич с укором и страхом, как будто причитая, начал:

— Как же, как же так, дак это же отец и мать твои, как же ты не разглядел, неужто она так изменилась, Варька-то, золото мое ненаглядное, что ты мать-то родную не узнал?

Дед не знал, что Иван и в глаза ни разу не видел матери, а Василий Лукич считал, что она жива, что живет где-то со своим Егором, только весточки дать не может. И вот Ваня и был ее весточкой.

Иван вдруг все сразу понял и теперь лихорадочно думал, как уберечь деда от потрясения, как не сказать ему сразу всей правды. Стар он больно, может не выдержать. И юноша, шагнув вперед, тихонько положил деду на плечи свои руки и, глядя ему в глаза, что-то говорил, говорил, подвел снова к печке, усадил на табуретку, а сам, присев на корточки, стал подкладывать в полыхающую топку дрова.

Печь горела хорошо, смастерил ее, видно, знающий человек, дрова трещали и гудели, стало как-то даже веселее в комнате от этого мирного успокаивающего треска и шума огня. Наконец Иван подсел к деду и тихо проговорил:

— Ты извини меня, дедуля, не знал я о тебе, почти четырнадцать лет, видно, судьба у нас с тобой такая, «дорога по жизни», как говорят. А ты успокойся, пожалуйста, я всё расскажу, правда, только то, что знаю сам, а многого я и сам-то не знаю. Ты только повремени, для того и пришел я…

Дед сидел все так же, кивая головой в знак согласия, и казалось, что теперь ему уже все равно, он в мыслях своих неоднократно хоронил свою дочь, потом она снова воскресала и приходила во снах, и он долгие месяцы ходил в надежде, что она жива. А вот сейчас, каких-то полчаса назад, он так ясно ощутил ее дыхание, увидел ее лицо, губы, глаза, даже голос с какой-то грудной хрипотцой. Опять сон? Вся его старческая душа протестовала. В ней боролись разные чувства, но, все же, взяв себя в руки, Василий Лукич встал, подошел к столу и стал расставлять посуду: кружки, ложки, снял с печки разогревшийся борщ, налил в тарелки, вытащил из шкафчика две стопки, непочатую бутылку водки, поставил на стол соленые огурцы, картошку. Иван подошел к рукомойнику, вымыл руки, вытер полотенцем и сел за стол.

А дед, разливая по стопкам водку, уже почти спокойно сказал:

— Ну что ж, Ваня, потом так потом, только не думай, что я такой хлипкий, меня жизнь тоже не баловала, всякое было, три войны прошел. Вот только сейчас и сдавать стал, видно, годы, да и устал я от жизни такой, — и он, пододвинув к парню стопку, предложил:

— Выпьем, что ли, по стопочке за приезд, за встречу?

Но Иван вежливо отказался.

— А я выпью, давно ее в рот не брал, а сейчас силком даже, но выпью, рад я тебе, родная душа все же, — и дед выпил, крякнув.

Завизжала и заржала лошадь.

— Что они там не угомонятся, обычно в это время уже спят, а тут… Да ты хоть поешь горяченького, с такой дороги, ой как надобно!

Ели молча, старик больше ни о чем не расспрашивал, сам налил себе вторую стопку и выпил, закусил огурцом, съел одну картофелину и с любопытством стал наблюдать, как ест Иван.

По внешнему виду Василия Лукича нельзя было определить, сделала ли свое дело водка, он только, подперев руками голову, облокотившись на стол локтями, все смотрел и смотрел на Ивана и еле заметно всем корпусом качался из стороны в сторону. Иван сразу же заметил это и подумал: «Так вот почему я тоже качаюсь. Наследственность». Поев, юноша выпил большую алюминиевую кружку чая, поблагодарил за ужин, помог убрать посуду, вместе с дедом поставили в кастрюле греть воду для мытья и только, потом присел на табуретку поближе к печке.

— А ты хозяйственный, видать, все умеешь делать, отец, мать учили? — дед опять принялся за свое.

— Да и они учили, но все же больше жизнь сама. Живем мы в тайге, за восемь тысяч верст отсюда, там дети с мальства все знать должны, иначе нельзя. Да ты присядь, пожалуйста, — и когда дед уселся на рядом стоящий диван, служивший ему и кроватью, Иван продолжал.

— Ты только не волнуйся, мне было проще все это перенести, так как не знал я долго, кто отец мой и мать. А ты их знал, жили вместе, так что не потому, что ты слабый, а тяжелее тебе перенести это, я понимаю. А вести я привез нехорошие, — и он замолчал, посмотрел на как-то совсем ровно сидевшего деда, ничего тревожного не заметил, а Василий Лукич как-то даже спокойно попросил:

— Давай, сказывай, я готов ко всему.

— Так вот, самое главное то, что мама моя, а ваша дочь Варвара, умерла уже шестнадцать лет назад и умерла тут недалеко, я к ее могиле и приехал.

Иван опять посмотрел на деда, но тот даже не шелохнулся, сидел и смотрел уже не на Ивана, а в окно, где по стеклам бежали маленькие ручейки. Дождь так и не прекращался, только ветер уже не так неистово рвал ставни. Дрова в печке прогорели и темно-сизая зола изредка вспыхивала светло-синим пламенем изнутри и потом снова, переливаясь цементно-алебастровыми бликами, шевелилась.