Джон Пристли - Дядя Ник и варьете Страница 51

Я разговаривал с Сисси о других наших партнерах, как вдруг Лили перехватила мой взгляд, улыбнулась и сказала своим тоном благонравной девочки:

— Я слышала, вы очень гадкий мальчик.

— Кто вам сказал? Наверняка Сисси.

— Нет, Дик, я не говорила, — начала Сисси.

Но Лили — хотя и трудно было поверить, что у нее хватает голоса, — умела беспощадно прерывать нежеланного собеседника.

— А можно мне тоже называть вас Дик? Только чтобы и вы звали меня Лили.

— Хорошо, Лили. — Дядя Ник и Мерген о чем-то беседовали, наверно, о нашем турне и вообще о делах. Сисси отступила, но утешилась ленчем — она обожала полакомиться; Альфред сидел с открытым ртом и таращил глаза.

— Скажите, Дик, — спросила Лили, — вы рисуете людей?

— Нет, только пейзажи.

— А людей совсем не рисуете?

— Ну, я несколько раз делал наброски, но у меня плохо получается.

— Вы просто скромничаете.

— Он меня очень хорошо нарисовал, — подала голос Сисси, высунувшись из-за утиной грудки.

— В таком случае, — сказала Лили, даже не взглянув на Сисси, — вы сможете и меня нарисовать. Альфред купит ваш рисунок. Правда, Альфред?

Альфред сделал попытку — по-видимому, последнюю — казаться независимым.

— Могу купить, а могу и не купить.

На это я ответил ему в той:

— А я могу нарисовать, а могу и не нарисовать.

Тут я почувствовал, что мне кто-то наступает на ногу. Я понимал, что это не Сисси и, уж разумеется, не Альфред, а все еще занятые разговором дядя Ник и Мерген сидели слишком далеко от меня. Только Лили могла подать мне этот знак, но в укоризненном взгляде, которым она смотрела на меня, не было и намека на что-либо подобное.

— Простите, Дик, если я не то сказала. Но может быть, вы все-таки попробуете? — Нажатие усилилось и стало настойчивым.

— Я не думаю о том, купит ли кто-нибудь набросок, Лили. Просто не мое это дело. Тут нужен художник другого рода. Но если вы действительно хотите, я попробую.

— Сегодня?

— Тпру! — закричал Альфред. — А как же Баффы?

— Замолчите, Альфред. Мы не уговаривались определенно. — Она взглянула на меня. — Так, значит, сегодня?

— Простите… но у нас репетиция.

— Ах, перестаньте… держу пари, что это неправда.

— А я держу пари, что правда, — сказал дядя Ник весьма решительно. — Не знаю, как у вас, мисс Фэррис, но в моем деле нужно работать непрерывно. Так что мы скоро уйдем.

— Я слышала, у вас замечательный номер, мистер Оллантон, — сказала Лили. — Я проберусь в ложу и посмотрю его.

Оставив Лили и компанию за столом, мы взяли такси и вернулись в «Эмпайр». (Дядя Ник продал свою машину еще в Лондоне и теперь мечтал купить новую.)

— Надеюсь, один из вас поблагодарил этого Альфреда за ленч. Потому что я этого не сделал. У парня куда больше денег, чем мозгов. Он, видно, малость с приветом, — презрительно закончил дядя Ник. — А ты, малыш, чего такой кислый? Небось надеялся, что будешь рисовать Лили вместо того, чтобы кататься на велосипеде, а?

— Ничего подобного. Это все она придумала.

— Мне не надо было говорить ей про тебя и про Джули Блейн, — сказала Сисси. — Теперь и у нее всякие мысли появились, это сразу видно.

— Не всякие мысли, — заметил дядя Ник. — А одна мысль. Та самая, которая всегда у тебя в голове.

— Неправда, Ник, и ты это прекрасно знаешь. Но я хочу вам сказать кое-что. Мне они не нравятся. От них мне как-то не по себе — и от нее, и от этого мистера Мергена, и от дурачка Альфреда, который совсем спятил от любви, а она его и в грош не ставит. Очень не по себе. — Она вызывающе посмотрела на дядю Ника, потом на меня.

— Правильно, Сисси, — сказал я. — Мне тоже.

— Ну и что из того? — сердито фыркнул дядя Ник.

И тут я вспомнил, что почувствовал тогда у Джо Бознби, когда мы смотрели на карликов.

— Я понял, какое они вызывают ощущение, только не могу сказать почему. В них есть что-то зловещее. Я знаю, дядя Ник, это звучит глупо, но что поделаешь. Именно зловещее. Они дурные люди.

— Надо же, и ты туда же, малыш. Зловещее!

— Ладно, дядя. Пусть все это моя фантазия. И тем не менее, — добавил я медленно, — не жду я ничего хорошего от этих гастролей.

2

В первые недели нашего путешествия одна из моих бед заключалась в том, что я все ждал от Нэнси ответа на свое длинное письмо. Я просил ее писать на контору Бознби, где всегда было известно мое местопребывание. Но каждая почта приносила мне разочарование, и я наконец убедил себя, что Нэнси никогда не напишет. Второй бедой было то, что хоть в Лили и Мергене было что-то зловещее, но оба они обладали каким-то обаянием в моих глазах в то время, как все остальные наши спутники были пустым местом. Я даже не помнил о них.

Трое Кольмаров-мужчин (о Нони я скажу позже) всегда держались отчужденно, хотя мне случалось видеть их с двумя швейцарцами — Монтаной и его женой. Сестра Даффилда, которая делала всю работу, постоянно выглядела усталой и испуганной. Сам Даффилд, щеголявший своими усиками, был когда-то офицером, до сих пор любил называть себя капитаном и, по словам Лили и Сисси, развлекаться с девушками. Лотти Дин и ее «Этель! Ради Бога!», которая суетилась вокруг, словно Лотти была знаменитостью, значили для меня не больше, чем я для них. Берт и Тэд Лаусоны были ребята безобидные, но для меня неинтересные. Что же касается «Три-Рэгтайм-Три», которых звали Бентон, Дафф и Маркус, то этот сорт американцев я не любил и тогда и не полюбил впоследствии; точно так же, как Билл Дженнингс и Хэнк Джонсон — спокойные, веселые и дружелюбные — принадлежали к тому типу, который я всегда принимал сразу. Бентон был напыщенный зануда, Дафф — шумный нахал, а Маркус — и нахал, и зануда одновременно. Новых друзей я не завел.

Единственно кто по-настоящему получал удовольствие от появления шестерых новых мужчин, была маленькая Нони Кольмар. Она хихикала и разрешала тискать себя во всех углах. Вот это была жизнь по ней. Но для нас началось мучение, потому что Барни теперь ее почти не видел и, разумеется, дико ревновал. В результате он был неуправляем и работать с ним стало трудно. Я не любил Барни, глупого, нервозного хвастунишку, но он был карлик, и я его жалел. Уже в первые недели этих гастролей Сэму, Бену и мне все время приходилось то гоняться за ним, то покрывать его промахи, задавая себе лишнюю работу; иначе дядя Ник мог заметить, что на Барни больше нельзя полагаться, и выгнал бы его, взяв на его место уравновешенного, толкового карлика, вроде Филиппа Тьюби. (Я не мог забыть этого имени.) Конечно, как только дядя Ник закончит чертежи для нового трюка, ему понадобятся два карлика; но пока до чертежей дело не дошло, и я не хотел его расспрашивать, видя, что он собой еще недоволен. В те недели он был угрюм и раздражителен, и бедная Сисси не однажды мне жаловалась.

Позже, в ту же ливерпульскую неделю, я попробовал сделать с Лили набросок тушью. Она позировала очень величественно, словно младшая принцесса перед академиком живописи. Это происходило в гостиной ее номера в «Адельфи». (В отличие от дяди Ника, скуповатого уроженца Западного Рейдинга, Лили любила сорить деньгами. Правда, я понял, что они с Мергеном зарабатывали еще кучу денег на издании своих песенок.) Мергена в это время не было — наверное, он замышлял какие-нибудь козни, но в середине сеанса, к моему неудовольствию, резво вбежал Альфред, который на этот раз имел не такой глупый вид, потому что его глаза туманились подозрением.

— Здрасьте! Здрасьте! Что здесь происходит?

— Лили исполняет танец семи покрывал, — объяснил я. — А я чищу велосипед.

Лили хихикнула.

— Не говори глупостей, Альфред. И ступай прочь.

— Я не говорю глупостей, это все он. Но посмотреть-то я могу? — И в доказательство того, что он может посмотреть, он взглянул через мое плечо. — Ну-у, по-моему, это вовсе не похоже.

— По-моему, тоже. — Я встал, разорвал рисунок на четыре части и огляделся в поисках корзины для бумаг.

Лили страшно разъярилась, но не на меня, а на Альфреда. Однако не взорвалась — она была не из тех, кто взрывается, — а подошла к нему и процедила сквозь зубы:

— Смотри, что ты наделал, дерьмо собачье. Пошел вон и чтоб духу твоего здесь не было.

— Ну что ты, Лили, — запротестовал он. — Я же ничего плохого не хотел сказать. Да в конце концов кто он такой? Какой-то молодой нахал…

— Я что сказала? Пошел вон и не смей показываться мне на глаза.

Я стал укладывать рисовальные принадлежности. Она подошла ближе и молча смотрела, пока я не закончил. Потом тихо сказала:

— Он иногда меня до бешенства доводит, хамская рожа. Но он купается в деньгах и тратит их не глядя. Он вам может быть полезен так же, как и мне. Не надо было рвать этот рисунок, Дик. У вас плохой характер, дружок.

— Нет, Лили. — Я усмехнулся. — Если говорить правду, этот набросок все равно никуда не годился. Иначе я не порвал бы его даже ради дюжины Альфредов.