Кодзиро Сэридзава - Книга о Боге Страница 52

Я не возражал, ведь я заранее предоставил садовнику право самому распоряжаться в саду. Единственное, что меня волновало, — это отсутствие необходимых средств, но после некоторых колебаний я решил, что можно не ремонтировать каменную лестницу, пусть остается в поврежденном состоянии и служит напоминанием о военных годах, а высвободившуюся сумму пустить на сад.

С большим трудом усилиями многих людей камень был перенесен из Верхнего Отиаи к нам. Потом у старого садовника возникли разногласия с сыном по поводу старой сливы. Выйдя однажды в сад, я услышал, как сын садовника ворчит: мол, пересаживать дерево — пустая трата сил, оно все равно не примется. Слива и в самом деле была совсем дряхлой, ствол почти полый, торчало лишь несколько тонких веток, но и они выглядели совершенно нежизнеспособными. Старый садовник сказал, что попросил у жены пять го[35] саке и смочил им корни дерева для придания ему сил. Сын тут же поднял его на смех: «Да это как мертвому припарка!» Тогда старый садовник обратился ко мне, словно ища у меня поддержки:

— Сэнсэй, мой парень просто ничего еще не смыслит в этой жизни. А я как взгляну на этот полый дряхлый ствол, сразу же представляю, сколько испытаний выпало на долю этого дерева — оно ведь гораздо старше меня, — и мне хочется продлить его жизнь хотя бы на денек, пусть порадуется солнечному свету. Вот я и говорю парню: поливай сливу, подкармливай, словом, заботься о ней, пока она не зацветет, считай, что это твой сыновний долг. Я-то сам скоро уйду на покой…

Мне хотелось отделаться неопределенной улыбкой, но, взглянув на осунувшееся лицо старого садовника, я ощутил укол в сердце и поспешно сказал:

— По-моему, сад перед салоном пустоват, как вам кажется? Может, посадить туда небольшую магнолию? Там южная сторона, света довольно. Не согласились бы вы подыскать что-нибудь подходящее?

После войны я довольно много писал ради заработка и издавал свои книги с иллюстрациями. Эти иллюстрации чаще всего делал для меня известный художник Коно. Он еще до войны лет десять учился живописи в Париже, а после капитуляции из тех же соображений, что и я, занимался оформлением книг. Так вот, этот художник как-то пожаловался мне, что ему для натюрморта нужны цветы магнолии, а он никак не может их найти. Создается впечатление, сказал он, что в опустошенной, разрушенной Японии больше нет этих белых, исполненных необыкновенного благородства цветов. И мне захотелось посадить у себя в саду магнолию и подарить художнику цветы в знак благодарности… В том же году, осенью, садовник наконец раздобыл магнолию и, довольный, пришел к нам вместе с сыном сажать ее. Я очень хорошо помню его слова, произнесенные многозначительным тоном:

— Знаете, сэнсэй, эта магнолия похожа на нас с вами, она — тоже жертва бессмысленной войны. Война убила ее, но от корней снова поднялись молодые побеги. Сейчас они не достигают и двух метров, но я посажу их с основным корневищем, они быстро вырастут, и магнолия станет старейшиной вашего сада.

— Интересно, когда она зацветет?

— Думаю, лет через пять. Деревья, в отличие от людей, никогда не подводят…

Старый садовник посадил магнолию и дней через десять неожиданно скончался. Так что его слова о магнолии для меня оказались последним заветом, и время доказало их справедливость.

Я долго сидел, унесенный мыслями в те далекие времена, и вдруг вскочил, словно меня ударили. Сердце громко забилось. Я понял, сколь важный смысл содержали обращенные ко мне слова старой сливы — сообщение, которому поначалу я не придал никакого значения.

Оба дерева — и магнолия, и красная слива — главные в в нашем небольшом саду. А я, частенько задушевно беседуя с магнолией, ни разу не удосужился заговорить со сливой, да что там заговорить, я вообще не смотрел в ее сторону. Натерпелась, должно быть, бедняжка, пытаясь привлечь мое внимание! А не замечал я ее потому, что моя душа зашорена, потому что я слишком предвзято сужу о многих вещах. И боюсь, это проявлялось не только по отношению к деревьям, но и по отношению к людям. За свою девяностолетнюю жизнь скольким людям я причинил такую же боль, как этой сливе? Да, мне следовало бы попросить у них у всех прощения, но, увы, прошлого не вернуть…

Долго в полном одиночестве я сидел в комнате покойной жены и плакал, мучаясь от сознания собственной ограниченности и эгоистичности. Служанка уже подала обед, но, видя, в каком я состоянии, долго не решалась меня звать. Потом, уже сидя в столовой с палочками в руке, я продолжал размышлять.

Да, меня вынуждали усердно трудиться в течение четырех месяцев, чтобы сегодня утром я смог сдать рукопись в издательство. Но не было ли это проявлением милосердия и любви Бога-Родителя? Может, Ему важно было не столько заставить меня писать, сколько помочь мне стать великодушным и отзывчивым, избавиться от высокомерия и эгоизма?

В тот день сразу же после обеда я вышел в сад.

— Спасибо тебе за все — сказал я сливе и направился к магнолии. А она, будто только и ждала этого, оживленно заговорила со мной:

— Поздравляю вас, сэнсэй. Просто замечательно, что вы уже закончили работу и снова можете выходить в сад! Я так ждала этого часа и сурепке внизу тоже велела не спешить с цветением.

Я помолчал, глядя на дерево, потом сказал, медленно, с расстановкой произнося слова:

— Мне надо серьезно поговорить с тобой, поэтому слушай внимательно, ладно? В последние несколько лет я по малодушию своему вел себя недостойно, оказался в плену собственных эмоций и заставил вас пережить немало неприятных минут. Теперь я прошу у вас прощения и благодарю вас за все. Знаешь, когда сегодня утром я услышал от сливы стихи, которые ты сочинила, я устыдился и у меня вдруг словно открылись глаза.

— Да нет, сэнсэй, это мне должно быть стыдно. Вы так давно заботитесь о нас, вот я и решила хотя бы стихами выразить вам свою благодарность. В ту печальную ночь, когда вы одиноко стояли в саду, глядя на звезды, я, как это ни дерзко с моей стороны, позволила себе излить в стихах свою скорбь. Простите меня…

— Я не о стихах. Дело в том, что в последние годы я не только сам превратился в жалкое, почти утратившее человеческое подобие существо, но и вас едва не заставил забыть о своей истинной природе, едва не лишил возможности быть полноценными деревьями. Я только сейчас это понял. Разумеется, вы знаете, что живете милостями Великой Природы?

— Ну конечно знаем. Мы живем благодаря силе этой Великой Природы.

— Прекрасно. Раз так, то вот что я вам скажу: в последние несколько лет вы, возможно жалея меня, часто беседовали со мной, и не только беседовали — к примеру, ты попросила завирушек уронить здесь помет с семенами сурепки, чтобы я мог любоваться цветами, а слива произвольно оттягивала время цветения, столь для нее важное. Таким образом вы проявляли неблагодарность по отношению к Великой Природе, шли против ее воли. И может быть, вы сами того не замечаете, но Великая Природа разгневалась и едва не погубила вас.

— Не пугайте меня, сэнсэй.

— Я и не думаю тебя пугать. Посмотри на эти три розовых куста, которые должны цвести круглый год. Больше двадцати лет они действительно цвели круглый год, но уже прошлым летом цветов на них заметно поуменьшилось, а в этом году кусты и вовсе зачахли, сейчас весна, а на них ни одного бутона, да и вообще они того и гляди засохнут. А ты сама? Ведь за последние три-четыре года ты ни разу не порадовала нас своими изысканными белыми цветами, только все тянешься вверх, разве не так? Садовник, который ежегодно осматривает тебя, прошлой осенью был очень обеспокоен твоим состоянием, он сказал, что ты можешь упасть во время урагана или засохнуть. И все это потому, что вы навлекли на себя гнев Великой Природы.

— Не говорите так, это слишком грустно.

— Ты должна выслушать меня до конца. Силу Великой Природы люди называют Богом. Сто дней я трудился над своей книгой, и все это время Бог побуждал меня к духовному совершенствованию, желая, чтобы я прозрел. В результате я понял, что должен, очистив душу от эгоизма и высокомерия, смиренно и неукоснительно выполнять свой человеческий долг. А потому я больше не стану разговаривать с вами, и вы тоже не должны заговаривать со мной.

— Значит, сэнсэй, вы хотите нас бросить?

— Вовсе нет, я делаю это ради вашего же блага. Я хочу, чтобы и вы, точно так же как это буду делать я, следовали воле Великой Природы и выполняли свое предназначение. Понятно? Тогда передай мои слова всем в саду.

Сказав так, я тут же вернулся в свой кабинет на втором этаже и, почувствовав, что очень устал, лег, но заснуть не мог, мне невольно вспоминался тот день, когда магнолия впервые украсилась огромными белыми и такими изысканными цветами.

Когда я, много лет тому назад, сообщил художнику Коно, что посадил в саду магнолию, его жена на следующий же день пришла на нее посмотреть. Тогда магнолия была еще слишком мала, чтобы цвести, она напоминала крепкого, подающего большие надежды подростка. Жена художника долго стояла рядом с деревом, приложив ладони к стволу, и никак не могла наглядеться. «Когда магнолия зацветет, я хотела бы прийти полюбоваться цветами вместе с мужем» — сказала она, и я пообещал, что, когда это произойдет, я приглашу их к нам поужинать.