Трактир «Ямайка». Моя кузина Рейчел. Козел отпущения - Дафна дю Морье Страница 55

Глава 12

Квадратная рама со стеклом показалась Мэри знакомой. Она была больше, чем окно экипажа, перед ней виднелся подоконник, и через все стекло шла трещина, которую девушка хорошо знала. Мэри не сводила с нее глаз, пытаясь собраться с мыслями, и удивлялась, почему больше не ощущает дождя на своем лице и сильных порывов ветра. Под нею тоже ничего не двигалось, и сперва она подумала, что экипаж остановился, снова врезавшись в склон оврага, и судьба заставит ее во второй раз пережить все минувшие ужасы. Вылезая через окно, она снова упадет и ушибется и снова пойдет по извилистой тропке и наткнется на Гарри-разносчика, притаившегося в овраге; но теперь у нее уже не будет сил сопротивляться. Внизу на каменистом берегу люди ждут прилива, и корабль, плоский, как огромная черная черепаха, качается в своей морской колыбели. Мэри застонала и беспокойно задвигала головой; краешком глаза она увидела рядом с собою коричневую выцветшую стену и ржавую шляпку гвоздя, на котором когда-то висела табличка с цитатой из Библии.

Она лежала в своей спальне в трактире «Ямайка».

Ненавистная комната, холодная и тоскливая, по крайней мере защищала от ветра и дождя и от рук Гарри-разносчика. Шума моря она тоже не слышала. Рев волн больше не потревожит ее. Если сейчас к ней придет смерть, она будет желанной союзницей; жить больше не хотелось. Из нее и так уже выжали все соки, и тело, лежавшее на кровати, казалось Мэри чужим. Она утратила волю к жизни. Потрясение превратило ее в неподвижную куклу; на глаза навернулись слезы жалости к себе.

Потом к ней склонилось лицо, и Мэри отшатнулась, вжавшись в подушку и защищаясь выставленными вперед руками, ибо толстые губы и гнилые зубы разносчика не выходили у нее из головы.

Однако за руки ее взяли ласково, и глаза, смотревшие на нее, покраснели от слез, как и ее собственные; они были робкие и голубые.

Это оказалась тетя Пейшенс. Они прижались друг к другу, ища в близости утешение; и после того, как Мэри выплакала свое горе, отдавшись приливу чувств, она вновь стала собой и к ней вернулись силы и прежняя решимость.

— Ты знаешь, что случилось? — спросила Мэри, и тетя Пейшенс крепко сжала ей руки, так что их было не отнять; голубые глаза молча молили о прощении.

Она напоминала животное, наказанное за чужую провинность.

— Сколько я проспала? — спросила Мэри.

Оказалось, шел второй день. Минуту-другую Мэри молчала, обдумывая это сообщение, новое для нее и неожиданное: два дня — долгий срок для того, кто всего несколько минут назад смотрел, как на берегу занимается рассвет. Многое могло произойти за это время, пока она лежала здесь, в постели, беспомощная.

— Надо было меня разбудить, — резко сказала она, отталкивая льнущие к ней руки. — Я не ребенок, чтобы со мной нянчиться из-за нескольких синяков. Мне нужно многое сделать; ты не понимаешь.

Тетя Пейшенс погладила племянницу. Ласка была робкой и бесполезной.

— Ты не могла двигаться, — ответила она, всхлипнув. — Твое бедное тело было все в крови и ушибах. Я вымыла тебя, пока ты была без сознания; сперва я подумала, что они тебя изувечили, но, слава богу, ничего страшного не случилось. Ушибы пройдут, а долгий сон помог восстановить силы.

— Ты ведь знаешь, кто это сделал? Ты знаешь, куда они меня возили?

Горечь пережитого ожесточила Мэри. Она знала, что ее слова хлещут тетю, как плеть, но не могла остановиться. Она начала говорить о людях на берегу. Теперь пришел черед старшей женщины испугаться, и, когда Мэри увидела, как дергаются тонкие губы, с каким ужасом смотрят на нее выцветшие голубые глаза, она стала противна себе самой и умолкла. Мэри села на кровати и спустила ноги на пол; от этого усилия у нее закружилась голова и застучало в висках.

— Куда ты?

Тетя Пейшенс нервно ухватилась за нее, но Мэри высвободилась и принялась натягивать на себя одежду.

— Это мое дело, — резко ответила она.

— Дядя внизу. Он не даст тебе уйти из трактира.

— Я его не боюсь.

— Мэри, ради тебя, ради меня, не серди его больше. Вспомни, что тебе уже пришлось пережить. С тех самых пор, как дядя вернулся с тобой, он сидит внизу, бледный и страшный, с ружьем на коленях; все двери заперты. Я знаю: то, что ты видела, ужасно, это просто не выразить словами. Но, Мэри, неужели ты не понимаешь: если ты сейчас спустишься вниз, дядя может снова ударить тебя, а может, даже убить?.. Я никогда не видела его таким. Я ни за что сегодня не поручусь. Не ходи вниз, Мэри. Я на коленях тебя прошу — не ходи.

Пейшенс ползала по полу, цепляясь за юбку Мэри, хватая ее за руки и целуя их. Это жалкое зрелище отнимало решимость.

— Тетя Пейшенс, я достаточно натерпелась из-за преданности тебе. Ты не можешь требовать от меня большего. Чем бы ни был для тебя когда-то дядя Джосс, сейчас он — не человек. Все твои слезы не спасут его от правосудия; ты должна это понять. Он — зверь, взбесившийся от бренди и крови. На берегу он убивал беззащитных людей; неужели ты не понимаешь? Они тонули в море. Эта картина стоит у меня перед глазами. Я до самой смерти не смогу думать ни о чем другом.

Мэри возвысила голос; она была на грани истерики. От слабости ее мысли путались. Она представляла себе, как выбежит на большую дорогу и будет громко звать на помощь, которая, конечно, окажется рядом.

Тетя Пейшенс слишком поздно взмолилась о молчании; ее предостережение осталось втуне. Дверь открылась; хозяин трактира «Ямайка» стоял на пороге комнаты. Он нагнул голову под притолокой и смотрел на них. Вид у него был измученный и мрачный; порез над глазом все еще алел. Трактирщик был грязный и небритый, под глазами залегли черные тени.

— Мне показалось, что я слышу во дворе голоса, — сказал он. — Я подошел к щели в ставнях внизу, в гостиной, но никого не увидел. Вы что-нибудь слышали здесь, в этой комнате?

Никто не ответил. Тетя Пейшенс помотала головой; робкая нервная улыбка, которую она выдавливала из себя в присутствии мужа, неуверенно проползла по лицу помимо ее воли. Трактирщик сел на кровать, теребя руками одежду, беспокойно переводя глаза с окна на дверь.

— Он придет, — сказал дядя. — Он должен прийти. Я сам себе перерезал горло; я пошел против него. Он предупредил меня однажды, а я посмеялся над ним; я не послушался. Я