Синклер Льюис - Том 4. Элмер Гентри Страница 58

Весь Клонтар с его вытянувшимися на милю вдоль моря комфортабельными летними виллами и пряничными домиками отелей проявлял живейший интерес к скинии, а Торговая палата даже напечатала объявление:

«Рекомендуем каждому, кто приезжает на побережье Нью-Джерси, посетить это первоклассное религиозное заведение, которое только что пополнило собою многочисленные и разнообразные достопримечательности этого изысканнейшего из всех модных курортов».

Идею с хором в двести человек удалось осуществить — некоторые из участников даже согласились приобрести туники и шапочки за свой счет.

Молельня возвышалась неподалеку от песчаной дюны, на которой расположились Элмер и Шэрон, и на крыше ее медленно поворачивался электрический крест, бросая пятна света то на волны прибоя, то на бледный песок.

— И это мое! — трепетно промолвила Шэрон. — Моих рук дело! Четыре тысячи мест! И, кажется, это единственный христианский молитвенный дом, который стоит над самой водой! Элмер, мне даже страшно. Какая ответственность! Тысячи бедных смятенных душ тянутся ко мне за помощью, и если я не оправдаю их надежд, буду слабой, усталой, жадной, — я погублю эти души, стану убийцей. Мне почти что хочется сбежать домой, в Виргинию!

Ее голос звучал точно во сне, сливался с грозным рокотом волн, тонул в грохоте прибоя, звенел страстью в секунды затишья, а огромный светящийся крест все поворачивался — медленно, безостановочно.

— Я честолюбива, Элмер. Я это знаю. Мне хочется покорить весь мир. Но я понимаю, какая в этом кроется страшная опасность. И ведь меня некому было учить. Кто я? Никто. Без роду, без племени. Ни семьи, ни воспитания. До всего пришлось доходить самой, не считая того, что для меня сделал Сесиль, да ты, да еще один человек. Но это, пожалуй, пришло слишком поздно. Когда я была маленькая, некому было внушить мне, что такое честь, и я… — что я только не вытворяла!.. Маленькая Кэти Джонас с Рейлроуд-авеню, малышка Кэти в красной фланелевой юбчонке и рваных чулках дралась со всей уличной шпаной с Килларни-стрит и так заехала в нос Дворняге-Монану, что будь здоров! И ни цента, хотя бы на леденцы! А теперь это все мое, эта молельня, этот крест — да ты только взгляни на него! — этот хор, что там репетирует! Да-да, я — та самая Шэрон Фолконер, о которой пишут все газеты! А завтра… о, эти люди, что тянутся ко мне… я исцеляю их… Нет! Мне страшно! Это не может так продолжаться. Сделай, чтобы могло, Элмер! Сделай для меня! Не позволяй никому отнять у меня это все!

Она разрыдалась, уронив голову к нему на колени, и он неловко утешал ее. Ему было чуточку скучно. Она так тяжело навалилась на него, и потом — при всей его привязанности к ней — он предпочел бы, чтоб она не так часто повторяла эту историю Кэти Джонас из Ютики.

Она привстала на колени и протянула к нему руки: в голосе, что снова зазвучал сквозь шум прибоя, послышались истерические нотки:

— Нет, мне это не под силу. Но ты… Я только женщина. Я слаба. Я часто задаю себе вопрос: может быть, хватит смотреть на себя, как на чудо, отдать бразды правления в твои руки, а самой отойти на второй план и только помогать тебе? Быть может, это разумно?

Какое здравомыслие! Он был восхищен. Прочистив горло, он рассудительно заговорил:

— Ну, тогда я тебе скажу. Я никогда не заговаривал об этом первым, но раз уж ты подняла этот вопрос… Я никоим образом не собираюсь утверждать, будто обладаю большим организаторским или ораторским талантом, чем ты, — нет; вероятнее всего, мне до тебя далеко. Да и начала это дело ты, а я пришел на готовое. Но при всем том… временно женщина, конечно, может вести дело не хуже любого мужчины, — пожалуй, даже и лучше. Но она все-таки женщина, она не приспособлена к тому, чтобы всегда везти на своих плечах мужскую работу. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Будет ли лучше для дела господня, если я откажусь от своих честолюбивых стремлений и последую за тобой?

— Я не говорю, что будет лучше. Ты много сделала, родная. Я не собираюсь наводить критику. Но все же, по-моему, нам это следует обдумать.

Она затихла в той же позе — серебристое коленопреклоненное изваяние. Потом вдруг уронила голову ему на колени и воскликнула:

— Не могу! Я не могу отказаться! Неужели это необходимо?

Вспомнив, что вблизи прохаживаются гуляющие, он цыкнул:

— Ох, ради всего святого, Шэра, не голоси и не ломайся! Вдруг кто-нибудь услышит!

Она вскочила.

— О-о, какой дурак! Какой безмозглый чурбан!

И убежала по песку — через зыбкие полосы света — в темноту. Он в сердцах потерся спиной о песчаную дюну, бормоча:

— Пропади они, эти бабы! Все одинаковы, даже Шэра. Вечно закатывают истерики по пустякам. Но и я-то хорош, не сдержался — и как раз когда она заговорила о том, чтоб передать мне дело! Ну ничего, я еще к ней подъеду, только лаской!

Он снял ботинки, вытряхнул песок и стал, не торопясь, с удовольствием почесывать себе пятку одной ноги — ему пришла в голову мыслишка…

Если Шэрон намерена откалывать такие номера, надо ее проучить.

Спевка окончена. Почему бы не вернуться домой и не взглянуть, что сейчас поделывает Лили Андерсон?..

Вот это славная девочка! И как она им восхищается! Такая ни за что не позволила бы себе орать на него!

На цыпочках подошел он к двери девственной Лили и легонько постучал.

— Кто там?

Он не решился ответить. В этом огромном старом доме, который они сняли в Клонтаре, дверь в комнату Шэрон почти напротив. Он постучал еще раз и, когда Лили, в халатике, подошла к двери, зашептал:

— Шш! Все спят. Можно зайти на минутку? По важному делу!

Удивленная Лили, явно не без волнения, впустила его в комнату, убранную вышитыми салфеточками.

— Лили, я беспокоюсь. Не начать ли Эделберту завтра с гимна: «Господь — наша твердыня» — или еще чего-нибудь похлестче в исполнении хора? Чтобы овладеть вниманием аудитории? А уж потом самому затянуть что-нибудь волнующее?

— Право, мистер Гентри, думаю, что сейчас уже поздно менять программу.

— Да? Ну, ладно, неважно. Сядьте-ка, расскажите, как прошла вечерняя спевка. Хотя, что это я! Конечно, великолепно, раз барабанили по клавишам вы!

— Ну вот еще! Вы просто смеетесь надо мной, мистер Гентри!

Она легко присела на краешек кровати, а он уселся рядом и храбро произнес с довольным смешком:

— И я никогда не смогу добиться хотя бы того, чтобы вы назвали меня Элмером?

— О, я не смею, мистер Гентри! Мисс Фолконер меня бы так отчитала!

— Вы только скажите мне, Лили, если кто-нибудь хоть раз посмеет вас отчитать! Да как же так!.. Не знаю, достаточно ли это ценит Шэрон, но ведь вы так преподносите музыку, что ваша игра для наших собраний не менее важна, чем ее проповеди и все прочее…

— Нет, мистер Гентри! Вы мне льстите — вот и все! Да, кстати! И я вам могу отплатить той же монетой.

— Постойте-ка, дайте еще припомнить. Ага! Вот вам! Тот епископальный священник — ну, знаете, такой высокий, красивый, — так вот он говорил, что вам надо в концертах выступать: так вы талантливы!

— Ох, что вы, мистер Гентри! Вам подшутить надо мной захотелось, наверное!

— Честное слово! Ну, а что же вы припасли мне? Хотя больше хотелось бы услышать что-нибудь приятное от вас лично!

— Что ж вы теперь напрашиваетесь на комплименты?

— Еще бы! Из такого ротика!

— Ой, что вы только говорите! Ужас просто! — Смех — взрыв серебристого хохота, целый каскад… — А про вас говорила та солистка из оперы, которая будет петь на открытии. Говорит, вы такой сильный, что ей прямо страшно!..

— Да ну? Правда? А вам?.. А? Вам тоже страшно? Признавайтесь-ка!

Рука ее каким-то образом очутилась в его ладони, он сжал ее, а Лили, отвернувшись, заливаясь румянцем, наконец прошептала:

— Да… и мне…

Он едва сдержался, чтобы не обнять ее, — но не следовало слишком подгонять ход событий. И он заговорил обычным деловым тоном:

— М-да, так вернемся к Шэрон и нашей работе. Скромность, конечно, украшает человека, но вы все же должны понять, как бесконечно ваша игра способствует созданию возвышенной атмосферы на наших собраниях.

— Я очень рада, что вы так думаете… но серьезно — разве можно сравнивать меня с мисс Фолконер, когда речь идет о деле спасения душ… Да она же самый потрясающий человек на свете!

— Это верно. Так и есть.

— Только жаль, что она не думает, как вы. По совести говоря, она едва ли высокого мнения о моей игре.

— И совершенно напрасно! Я не хочу сказать о ней ничего дурного — надеюсь, вы понимаете. Она, безусловно, одна из величайших проповедниц нашего времени. И все же, между нами говоря, у нее есть один недостаток: она никого из нас не умеет ценить по-настоящему! Думает, что все держится на ней одной! Я уже сказал, что от души восхищаюсь ею, но, клянусь, просто больно иногда становится, что она совсем не ценит вашу игру, — то есть, я хочу сказать, не так, как следовало бы ценить. Вам ясно, что я хочу сказать?