Энтони Троллоп - Марион Фай Страница 59

— Полагаю, что предпринять тут ничего нельзя, — сказал мистер Гринвуд.

— Что ж можно предпринять? Если вы не сейчас уходите, то присядьте. Мне тяжело видеть, как вы стоите посреди комнаты.

— Не удивляюсь, что вам тяжело, — сказал он, усаживаясь, но опять на край стула. — Что мне тяжело, я знаю. Никто никогда не скажет мне утешительного слова. Что я буду делать, в случае чего?

— Мистер Гринвуд, что пользы в этих разговорах?

— Что бы вы сказали, лэди Кинсбёри, если б вам пришлось доживать век за проценты с одной тысячи фунтов?

— Я тут не при чем. Я совершенно не вмешивалась в ваши переговоры с лордом Кинсбёри. Вы очень хорошо знаете, что я даже не смею упомянуть ваше имя при нем, чтоб он не приказал выгнать вас из дома.

— Выгнать из дома! — воскликнул он, вскакивая со стула с живостью, совершенно ему несвойственной. — Выгнать из дома? Точно я собака! Никто не вынесет таких речей!

— Вы очень хорошо знаете, что я всегда была вам другом, — сказала перепуганная маркиза.

— И вы говорите мне, что меня выгонят из дома!

— Я говорю только, что лучше было бы ко упоминать вашего имени при нем. Теперь мне пора идти, он будет меня ждать.

— Он к вам совершенно равнодушен, совершенно.

— Мистер Гринвуд!

— Он только и любит сына и дочь, сына и дочь от первой жены; эту подлую молодежь, которая, как вы часто говорили, совершенно недостойна своего имени.

— Мистер Гринвуд, с этим я не могу согласиться.

— Разве вы этого не повторили многое множество раз? Разве вы не говорили: «Как славно было бы, если б лорд Гэмпстед умер!» Вы не можете отречься от всего этого, лэди Кинсбёри.

— Мне пора, мистер Гринвуд, — сказала она в смущении, выходя из комнаты. Он окончательно напугал ее и, сходя с лестницы, она решила, что она, во что бы ни стало, должна избавить себя от дальнейших интимных бесед с капелланом.

Мистер Гринвуд, оставшись один, не тотчас вышел из комнаты. Он снова сел, и сидел, продолжая смотреть в одну точку, как будто ему было на кого смотреть, продолжая сидеть на кончике стула, точно в комнате был кто-нибудь, кто мог бы заметить притворное смирение его позы. Все это делалось бессознательно, мысли его теперь были поглощены оскорблением, какое нанесла ему маркиза. Она покидала его в самую решительную минуту. Само собою разумеется, что когда он выражал ей сочувствие по поводу обид, причиненных «голубкам», он надеялся, что и она сочувственно отнесется к невзгодам, которым подвергали его. Но ей не было никакого дела до его невзгод, она жаждала одного: изгладить самое воспоминание о своих резких отзывах о детях мужа. Этого не должно быть! Нельзя ей дать ускользнуть от него таким образом. Раз составилась компания, ни один из компанионов не имеет права выйти из нее, когда вздумает, оставив бремя всех долгов на плечах другого. Разве все эти мысли, которые так тяжело ложились ему на душу в минуты получения телеграммы, не дело ее рук? Разве самую мысль подала не она? А теперь она его покидает. Ему казалось, что он сумеет так устроит дело, но ей не удастся сделать этого безнаказанно. Обдумав все это, он встал и медленно направился в свою комнату. Завтракал он у себя, а затем принялся за чтение романа, чему обыкновенно посвящал этот час дня. Не могло быть человека более аккуратного в ежедневных занятиях, чем мистер Гринвуд. После завтрака всегда являлся на сцену роман; но, перевернув несколько страниц, старик обыкновенно засыпал и с часок наслаждался безмятежным покоем, потом отправлялся на прогулку, после которой снова брался за книгу, пока не наставало время пить чай с милэди. Сегодня он совсем не читал, но и уснул не сразу…

Когда он проснулся и вышел пройтись, то почувствовал, что на сердце у него стало легко. Прохаживаясь взад и вперед по дороге, он уверил себя, что, в сущности, никогда ничего и не замышлял. Как бы то ни было на деле, тяжкое бремя свалилось у него с плеч.

В пять часов сам дворецкий доложил ему, что милэди, чувствуя себя не совсем хорошо, извиняется, что не может пригласить его пить чай, прибавив от себя, что, коли угодно, можно и сюда подать.

— Пожалуй, выпью чашку, Гаррис, — сказал капеллан. — Скажите, Гаррис, видели вы милорда сегодня?

Гаррис объявил, что видел милорда, тоном, дававшим понять, что его, по крайней мере, не согнали с глаз долой.

— Как вы его нашли?

Гаррису показалось, что маркиз нынче чуть-чуть больше на себя похож, чем за последние три дня.

— Отлично. Очень рад это слышать. Приезд лорда Гэмпстеда будет для него большим утешением.

— Так точно, — сказал Гаррис, который был совершенно на стороне лорда Гэмпстеда, в семейных распрях.

— Не худо было бы, если б он приехал в несколько более удобный час, — с улыбкой сказал мистер Гринвуд.

Но Гаррис находил, что час очень удобный. Милорд очень часто приезжает в такое время, в этом нет ничего дурного.

Последние слова Гаррис проговорил, держась за ручку двери, чем и обнаружил, что не жаждет продолжительной беседы с капелланом.

III. Леди Франсес видится с женихом

В понедельник на этой неделе, мистрисс Винсент необыкновенно долго засиделась в Парадиз-Роу. Так как она ездила туда всегда по понедельникам, то ни Клара Демиджон, ни мистрисс Дуффер не были особенно удивлены; тем не менее они заметили, что коляска простояла во дворе таверны часом долее обыкновенного, причем, конечно, не обошлось без нескольких замечаний.

— Она обыкновенно так аккуратна, — сказала Клара. Но мистрисс Дуффер заметила, что так как гостья засиделась долее часа, который обыкновенно посвящала своей приятельнице, то, вероятно, решилась уж просидеть другой. — На всех этих биржах за полчаса платы не берут, — сказала Гэмпстед Дуффер. Но длинный визит мистрисс Винсент имел гораздо большее значение. Им с кузиной пришлось обсудить многое. Последствием этого разговора было предложение, которое мистрисс Роден, в тот же вечер, сделала сыну, чем последний был крайне удивлен. Она желала, в самом непродолжительном времени, поехать в Италию и желала, чтоб он сопровождал ее.

— Что это значит, матушка? — спросил он, когда она попросила его сопутствовать ей, не объясняя причины, делавшей путешествие это необходимым. Она призадумалась, точно соображая: исполнить ли его просьбу, раскрыть ли ему всю тайну его жизни, которую она, до сих пор, скрывала от него.

— Само собой разумеется, что я не буду настаивать, — сказал он, — если вы находите, что не можете довериться мне.

— О, Джордж, это не хорошо с твоей стороны.

— Как же мне иначе выразиться? Возможно ли, чтоб я пустился в такой далекий путь, или позволил вам это сделать, не спросив даже о причине такого решения? Что я могу предположить, если вы откажетесь мне ответить, как не то, что существует какая-то причина, по которой вы не должны доверяться мне?

— Ты знаешь, что я доверяю тебе. Никакая мать никогда больше не доверяла сыну. Ты должен это знать. Тут дело не в доверии. Могут быть тайны, которых нельзя сообщить лучшему другу. Если б я дала слово, не хотел ли бы ты, чтоб я сдержала его?

— Таких обещаний не следует ни требовать, ни давать.

— Но если потребовали и дали? Исполни теперь мою просьбу; вероятно, что раньше, чем мы вернемся, все станет тебе ясно, по крайней мере так же ясно, как мне.

После этого он решился, без дальнейших расспросов, исполнить желание матери. Он тотчас стал хлопотать о необходимых приготовлениях к отъезду с таким удовольствием, точно путешествие это затевалось по его инициативе. Решено было, что они выедут в пятницу, проедут через Францию и туннель Мон-Сени в Турин, а оттуда в Милан. О том, что ожидало их далее, он в это время ничего не знал. Прежде всего ему было необходимо получил отпуск от сэра Бореаса; Роден сильно сомневался в успехе, так как в этом году уже пользовался отпуском. Эол оказался очень любезен.

— Как, в Италию? — сказал сэр Бореас. — Прелестно там, когда доберешься, по правде сказать, но скверное время года для путешествия. Неожиданные дела, говорите вы? С матушкой ехать! Не годится даме путешествовать одной. На долго ли? Сами не знаете? Что ж, возвращайтесь как можно скорей и только. А Крокера вы не прихватите ли с собой?

В это время Крокер уже подвергся новым нареканиям по поводу несовершенства своего почерка. Ему обещали, что простят ему какую-то вину, вызвавшую жалобу, под условием, что он прочтет страницу, писанную его собственной рукой. Но в этой попытке он потерпел полную неудачу. Роден не думал, чтоб ему можно было взять Крокера с собой в Италию, но устроил собственное дело и без этого.

Был другой вопрос, также требовавший разрешения. Шесть недель прошло с того дня, как он, с лордом Гэмпстедом, сделал полдороги из Галловэя в Гендон и приятель его потребовал, чтоб он не посещал лэди Франсес во время пребывания ее в Гендон-Голле. Роден ответил отказом, но до сих пор соображался с духом этой просьбы. В настоящую минуту, как ему казалось, настало время, когда ему необходимо было посетить ее. Они не переписывались со времени первых дней пребывании в Кенигсграфе, вследствие принятого ею самой решения. Теперь, как он часто повторял себе, они были также всецело разлучены, как если б каждый положил никогда больше не встречаться с другим. Он был человек терпеливый, сдержанный и от природы способный вынести такое испытание без громогласных жалоб; но он всегда помнил, как близко они друг от друга, и часто говорил себе, что едва ли может надеяться на ее постоянство, если не примет каких-нибудь мер, чтоб доказать ей свою верность. Думая обо всем этом, он решил, что употребит все старания, чтоб повидаться с ней перед отъездом в Италию. Если б его не приняли в Гендон-Голле, тогда он напишет.