Энтони Троллоп - Марион Фай Страница 60

В четверг утром он отправился в Гендон из Лондона и прямо спросил лэди Франсес. Лэди Франсес была дома и одна — буквально одна, так как во время отсутствия брата при ней не было никого. Слуга, отворивший дверь, тот самый, который впустил бедного Крокера и видел, как сильно испугалась его молодая госпожа, когда доложили о почтамтском клерке, не решился прямо впустить в дом второго такого же клерка.

— Пойду, узнаю, — сказал он, предоставляя Родену сесть в зале или оставаться на ногах, по усмотрению. Затем лакей, с проницательностью, делавшей ему честь, обошел кругом, чтобы влюбленный не знал, что одна дверь отделяет его от «предмета».

— Джентльмен в зале? — сказала лэди Франсес.

— Мистер Роден, милэди, — сказал слуга.

— Просите, — сказала леди Франсес, давая себе минуту на размышление, минуту, настолько короткую, что она надеялась, что колебание было незаметно. А между тем она сильно колебалась. Она категорически объяснила брату, что не давала никакого обещания. Она никогда никому не обещала, что не примет жениха, если бы он навестил ее. Она не хотела признать, чтобы даже брат, даже отец был вправе требовать от нее подобного обещания. Но мысли брата, на этот счет, были ей известны. Она сознавала также, насколько она ему обязана. Но и она настрадалась от долгой разлуки. Она находила, что иметь жениха, которого никогда не видишь и от которого никогда не получаешь известий, почти все равно, что не иметь никакого. Она точно в клетке билась, думая об этой жестокой разлуке. Она также размышляла о том, какое небольшое расстояние отделяет Гендон от Галловэя. Она, может быть, даже думала, что будь он ей так же верен, как она ему, он не посмотрел бы ни на отца, ни на брата. Теперь, когда он был у дверей, она не могла прогнать его.

Все это она обдумала так быстро, что приказание «просить» было отдано после едва заметной паузы. Через полминуты Роден был в комнате.

Должен ли летописец говорить, что они были в объятиях друг друга прежде, чем успели выговорить слово? Первая заговорила она.

— О, Джордж, как долго.

— Мне показалось очень долго.

— Но, наконец, ты пришел.

— Разве ты ждала меня раньше? Разве вы не согласились с Гэмпстедом и с твоим отцом, что мне не следует бывать?

— Оставим это. Теперь ты здесь. Знаешь, бедный папа очень болен. Может быть, мне придется туда ехать. Джон теперь там.

— Неужели ему так дурно?

— Джон уехал вчера вечером. Мы хорошенько не знаем, в каком он положении. Он сам не пишет, а мы сомневаемся, чтобы нам говорили правду. Я чуть-чуть не уехала с ним, и тогда, сэр, вы не видели бы меня… вовсе.

— Еще месяц, шесть недель, год, нисколько бы не изменяли моей веры в твою верность.

— С твоей стороны очень мило это говорить.

— Ни, я думаю, твоей веры в мою верность.

— Конечно, я обязана не отставать от тебя в любезности. Но зачем ты приехал теперь? Тебе не следовало приезжать, когда Джон оставил меня совсем одну.

— Я не знал, что ты здесь одна.

— Тогда, пожалуй, не приехал бы? Но тебе не следовало приезжать. Почему ты не попросил позволения?

— Потому что получил бы отказ. Ведь получил бы? Неправда ли?

— Конечно.

— Но так как я особенно желал тебя видеть…

— Почему, особенно? Я постоянно желала тебя видеть. То же должен был бы чувствовать и ты, если б ты был мне так же верен как я тебе.

— Но я еду.

— Едешь! Куда? Не на всегда же! Ты хочешь сказать, что переезжаешь из Галловэя, или оставляешь почтамт?

Тут он объяснил ей, что, насколько ему известно, путешествие будет непродолжительное. Он не оставляет своего департамента, но получил отпуск, чтобы ехать с матерью в Милан.

— Зачем, я даже и не могу себе вообразить, — сказал он, смеясь. — У матушки какая-то великая тайна, никаких подробностей которой она никогда еще мне не открывала. Все, что я знаю, это что я родился в Италии.

— Ты итальянец?

— Этого я не говорил. Я даже наверное не знаю, что и родился в Италии, хотя почему-то уверен в этом. Об отце моем я никогда ничего не слыхал, — кроме того, что он, без сомнения, был дурным мужем для моей матери. Теперь я, может быть, все узнаю.

Дальнейших подробностей их свидания незачем сообщать читателю.

Для нее это был день необычайно радостный. Жених в Китае или воюющий с зулусами — несчастие. Жених должен находиться под рукой, во всякую минуту, чтобы его можно было целовать или бранить, чтобы он ухаживал за вами или, что гораздо приятнее, позволял вам ухаживать за собой, как случится. Но жених в Китае лучше жениха в соседней улице или в ближайшем приходе, или в расстоянии нескольких миль, по железной дороге, — с которым вам запрещено видеться. Леди Франсес много страдала. Теперь несколько прояснело. Она посмотрела на него, слышала его голос, нашла утешение в его уверениях, насладилась давно желанным случаем повторить свои собственные.

— Ничто, ничто, ничто не может изменить меня, — говорила она. — Ни время, ничто, что может сказать отец, ничто, что может сделать Джон, не окажет никакого действия. Что касается до леди Кинсбёри, ты, конечно, знаешь, что она совершенно отказалась от меня.

Он объявил, что ему совершенно все равно, кто бы от нее ни отказался. Получив ее обещание, он был в силах ждать. На этом они расстались. Когда он ушел, она, не смотря на свою радость, не была спокойна и решила, что ей необходимо сейчас же написать брату, чтобы сообщить ему о случившемся.

Она села и написала следующее:

«Дорогой Джон,

С нетерпением жду вестей из Траффорда, хочется узнать, как ты нашел папа. Мне все думается, что если б он был очень болен, кто-нибудь сообщил бы нам истину. Хотя мистер Гринвуд сварлив и дерзок, он едва ли бы скрыл от нас правду.

Теперь я должна сообщить тебе новость; надеюсь, что она не очень рассердит тебя. Я тут не причем; не знаю, как я могла бы избежать этого. Твой приятель, Джордж Роден, был сегодня здесь и пожелал меня видеть. Конечно, я могла бы отказать. Он был в зале, когда Ричард доложил о нем, я, пожалуй, могла послать сказать, что меня нет дома. Но, мне кажется, ты поймешь, что это было невозможно. Как солгать человеку, когда питаешь к нему такие чувства, как мои к Джорджу? Как могла я позволить слугам подумать, что способна поступить с ним так жестоко? Понятно, что о наших отношениях все знают. Я сама хочу, чтобы все знали и раз навсегда поняли, что я нисколько не стыжусь того, что намерена сделать.

Когда ты узнаешь, зачем он был, то не думаю, чтобы ты стал сердиться, даже на него. Он должен, почему-то, немедленно ехать с матерью в Италию. Завтра они выезжают в Милан; он сам не знает, когда ему удастся вернуться. Ему пришлось просить отпуска, но этот сэр Бореас, о котором он часто говорить, кажется, очень добродушно разрешил его. Он спросил его, не прихватит ли он, с собой в Италию мистера Крокера; но это, понятно, была шутка. Кажется, мистер Крокер, в почтамте, всем так же не мил, как тебе. Зачем мистрисс Роден едет, Джордж не знает. Все, что ему известно, это — что существует какая-то тайна, которая раскроется ему ранее его возвращения домой.

Я серьезно думаю, что ты не вправе удивляться тому, что он навестил меня, отправляясь в такой дальний путь. Что бы я подумала, если бы услыхала, что он уехал, не сказав мне ни слова?

А потому надеюсь, что ты не будешь сердиться ни на него, ни на меня. Тем не менее я сознаю, что, пожалуй, поставила тебя в неловкое положение перед папа́. Я нисколько не забочусь о лэди Кинсбёри, которая не имеет никакого права вмешиваться в это дело. Она так вела себя, что, мне кажется, между нами все кончено. Но мне, право, будет очень жаль, если папа рассердится, и очень прискорбно, если он скажет тебе что-нибудь неприятное, после всего, что ты для меня сделал.

IV. Ощущения мистера Гринвуда

В эту ночь мистер Гринвуд мало спал. Возможно сомневаться, чтоб глаза его смежились хоть раз. Он, правда, не совершил дела, которое теперь казалось ему таким ужасным, что он с трудом верил, чтоб он действительно замышлял его; тем не менее он знал — знал, что в течение нескольких часов в душе его таилось намерение совершить его! Он силился уверить себя, что, в сущности, это было не более как праздная мечта, что определенного намерения у него не было, что он только забавлялся, соображая, как бы он обделал это дельце так, чтоб не попасться. Он просто мысленно останавливался на чужих промахах, на слепоте людей, которые так неискусно вели свое дело, что оставляли явные следы для глаз и умов посторонних наблюдателей; убеждался, что он сумел бы лучше распорядиться, если б ему представилась необходимость решиться на это. И только. Без всякого сомнения он ненавидел лорда Гэмпстеда, и имел на это основание. Но не довела же его ненависть до «намерения совершить убийство».