Кнут Гамсун - В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу (пер. Лютш) Страница 6

Я слышу рыданія и французскіе возгласы изъ купэ, занятаго новобрачными, дама съ брилліантовыми кольцами выходитъ блѣдная, заплаканная и разстроенная, она оборачивается и обнимаетъ въ дверяхъ кавалергарда, потомъ выпускаетъ его и спѣшитъ вонъ изъ поѣзда. Молодой человѣкъ, разстроенный и растроганный, летитъ къ окну.

Когда дама вступаетъ на платформу, ей отдаютъ честь оружіемъ. Она бросается въ объятія къ генералу, слышны веселыя привѣтствія на французскомъ языкѣ; затѣмъ она выпускаетъ генерала и переходитъ въ объятія молодого офицера, и всѣ трое обнимаются и цѣлуются въ сильнѣйшемъ волненіи. Что это, отецъ, дочь и братъ? Удивительно, что за возгласы вырываются у брата! Не плачь же больше, говорятъ оба, успокаивая и лаская ее. Но дама все продолжаетъ плакать, время отъ времени улыбаясь. Она разсказываетъ что лежала больная въ Москвѣ и только тогда хотѣла телеграфировать, когда будетъ совсѣмъ здорова и соберется въ путь. Молодой человѣкъ называетъ ее возлюбленной, восхищенъ ея геройскимъ мужествомъ въ болѣзни, ея молчаніемъ, а въ особенности ея душевнымъ величіемъ во всѣхъ отношеніяхъ. Инженеръ вскорѣ узналъ отъ одного изъ людей свиты, что это князь***, его дочь и женихъ дочери, и что молодые люди должны сегодня же обвѣнчаться; какъ разъ въ послѣднюю минуту невѣста выздоровѣла и вернулась домой, да благословитъ ее Господь!

И дама садится въ украшенный цвѣтами экипажъ, отецъ и женихъ ѣдутъ верхомъ по сторонамъ; они говорятъ все время, наклоняясь къ ней.

Когда же экипажъ, всадники и свита снова выѣзжаютъ на песчаную дорогу, дама киваетъ изъ экипажа назадъ — не то, чтобы киваетъ, нѣтъ, а какъ будто немного машетъ платкомъ.

Нашъ локомотивъ даетъ свистокъ, и мы двигаемся прочь отъ станціи.

Кавалергардъ же прижимается лицомъ къ оконному стеклу до тѣхъ поръ, пока еще можетъ слѣдитъ глазами за экипажемъ, украшеннымъ цвѣтами. Потомъ онъ запираетъ дверь своего купэ и сидитъ нѣсколько часовъ одинокимъ въ душной комнаткѣ.

Отворивъ дверь нашего купэ, мы попадаемъ въ отдѣленіе. Здѣсь усѣлся армянинъ. Онъ устроилъ себѣ ложе изъ подушекъ. Подъ нимъ вышитый, желтый шелковый матрацъ, а надъ нимъ покрышка изъ краснокоричневой шелковой матеріи. Въ такомъ великолѣпномъ убранствѣ лежитъ онъ самъ, вытянувшись у открытаго окна, окруженный облаками дыма. Онъ снялъ свои сапоги и шерстяные чулки на его ногахъ порядочно продырявлены, большіе пальцы высовываются изъ дыръ. Подъ головой у него двѣ подушки, наволочки очень грязны, но съ прошивками, черезъ отверстія которыхъ видны самыя подушки: онѣ обтянуты вышитой желтой шелковой матеріей.

Новые путники входятъ, и усаживаются рядомъ съ армяниномъ. Это кавказскіе татары. Жены ихъ съ закрытыми лицами одѣты въ платья изъ одноцвѣтнаго краснаго ситца и сидятъ тихо и безмолвно на своихъ подушкахъ. Мужчины съ темнымъ цвѣтомъ кожи, высоки ростомъ и одѣты въ сѣрые плащи сверхъ кафтана; разноцвѣтные шелковые шарфы служатъ имъ вмѣсто пояса. За шарфомъ заткнуть кинжалъ въ ножнахъ. Ихъ карманные часы висятъ на длинныхъ серебряныхъ цѣпочкахъ.

Нашъ локомотивъ отапливается теперь невыдѣланной Бакинской нефтью, и запахъ этого горючаго матеріала по сильной жарѣ гораздо противнѣе дыма отъ каменнаго угля.

Мы останавливаемся вдругъ у крохотнаго станціоннаго домика въ степи. Здѣсь должны мы встрѣтиться съ поѣздомъ изъ Владикавказа. Въ ожиданіи его, выходимъ изъ вагоновъ и расправляемъ члены. Солнце слегка припекаетъ, и цѣлый рой пассажировъ снуетъ съ пѣснями и шумной болтовней на мѣстѣ остановки. Здѣсь я опять вижу стараго знакомаго: кавалергарда. Онъ уже не груститъ, — одинокіе часы, проведенные имъ въ своемъ запертомъ купэ, снова подняли его духъ; Богъ вѣсть, не предавался ли онъ въ теченіе этихъ часовъ крѣпительному сну? Онъ прогуливается теперь съ молодой дамой, которая куритъ папироску. Она гуляетъ безъ шляпы, подставляя свои роскошные волосы жгучимъ лучамъ солнца. Они не умолкая разговариваютъ по-французски, ихъ смѣхъ весело звучитъ. А княжна, дама съ брилліантовыми кольцами, стоитъ, можетъ быть, въ это мгновеніе съ другимъ передъ алтаремъ.

Человѣкъ съ узелкомъ въ рукѣ выпрыгиваетъ изъ вагона, у него желто-коричневый цвѣтъ лица и блестящіе волосы цвѣта воронова крыла. Это персіянинъ. Отыскавъ небольшое мѣстечко на землѣ, онъ развязываетъ уголокъ и разстилаетъ на травѣ два платка Затѣмъ онъ снимаетъ башмаки. Я предполагаю, что этотъ человѣкъ собирается продѣлывать какія-нибудь фокусы съ ножами и шарами; однако, я ошибаюсь: персіянинъ собирается совершить свою молитву. Онъ вынимаетъ изъ кармана пару камешковъ и кладетъ ихъ на платки, потомъ оборачивается лицомъ къ солнцу и начинаетъ свои церемоніи. Сначала онъ долго стоить выпрямившись. Съ этой минуты онъ не видитъ болѣе ни одного человѣка изо всей толпы, его окружающей, устремивъ взоръ только на оба камешка и весь погружаясь въ молитву. Потомъ онъ бросается на колѣни и пригибается нѣсколько разъ къ землѣ. При этомъ онъ перемѣщаетъ камешки на платкѣ, передвигая болѣе отдаленный поближе и лѣвѣе. Затѣмъ онъ поднимается, раскидываетъ руки и шевелитъ губами. Вдругъ пролетаетъ мимо Владикавказскій поѣздъ, и нашъ локомотивъ начинаетъ подавать сигналы; но персіянинъ не обращаетъ на это вниманія: поѣздъ, конечно, не уйдетъ, пока онъ не кончитъ, а если и уйдетъ, то такова воля Аллаха. Снова бросается онъ на землю, снова перемѣщаетъ свои камешки, но теперь уже такъ перемѣшиваетъ, что я не могу ихъ отличать одинъ отъ другого. Всѣ пассажиры уже заняли свои мѣста, кромѣ его одного.

«Да торопитесь же»! думаю я. Но онъ дѣлаетъ еще пару поклоновъ, вытягивая руки впередъ. Поѣздъ трогается, персіянинъ стоитъ еще мгновеніе выпрямившись и обратя лицо къ солнцу, — потомъ собираетъ платки, камешки и башмаки и входитъ въ вагонъ. При этомъ во всѣхъ его движеніяхъ ни тѣни поспѣшности. Нѣкоторые изъ зрителей на платформѣ говорятъ ему нѣчто вродѣ «браво», но невозмутимый магометанинъ не обращаетъ вниманія на слова «невѣрныхъ собакъ», онъ неторопливо проходитъ къ своему мѣсту.

На одной станціи, гдѣ паровозъ набираетъ воду, я замѣчаю, наконецъ, вновь того служащаго, который собирался вывести стеаринъ съ моей куртки. Онъ стоитъ на платформѣ, вагона за два впереди меня. Я киваю ему и улыбаюсь при этомъ, чтобы опять не спугнуть его, твердо намѣреваясь наконецъ поймать его, а когда я подхожу совсѣмъ близко, то улыбаюсь во всю и посматриваю очень добродушно. Онъ также киваетъ мнѣ и смѣется. Увидавъ же бѣлую полосу стеарина на моей курткѣ, хватается обѣими руками за голову, что-то говорить и бросается затѣмъ въ свое отдѣленіе при поѣздѣ. «Ну, теперь онъ побѣжалъ доставать жидкости и горячіе утюги», думаю я. Я не понялъ, что онъ сказалъ, но вѣроятнѣе всего, что онъ вернется черезъ минуту къ господину графу! И я поджидалъ. Локомотивъ взялъ воды, засвисталъ и тронулся; дальше я уже не могъ ждать…

Я нѣсколько разъ встрѣчался со вчерашнимъ офицеромъ, нашимъ предполагаемымъ спутникомъ черезъ горы. Онъ меня больше не узнаетъ, я оскорбилъ его, слава Богу. На одной станціи, гдѣ мы ужинали, онъ сидѣлъ рядомъ со мной, положивъ свой толстый кошелекъ подлѣ себя на видномъ мѣстѣ. Разумѣется, это было сдѣлано не только съ цѣлью ввести меня въ искушеніе украсть кошелекъ, сколько для того, чтобы показать мнѣ красующуюся на немъ серебряную корону. Но Богъ вѣсть была ли серебряная ворона настоящей, и имѣлъ ли онъ вообще право имѣть корону. Когда я расплатился, онъ не сказалъ ни слова и не принялъ никакихъ мѣръ; но господинъ, сидѣвшій у меня съ другой стороны, обратилъ мое вниманіе на то, что я получилъ слишкомъ мало сдачи. Онъ провѣрилъ ошибку у кельнера, и я тотчасъ же получилъ свои деньги. Я всталъ и поклонился этому господину, благодаря его. Мы рѣшили не принимать офицера въ качествѣ спутника и ускользнуть отъ него во Владикавказѣ.

Въ девять часовъ вечера уже совершенно темно. Изъ деревушекъ въ степи мерцаютъ лишь огоньки больше ничего не видно. Время отъ времени проѣзжаемъ мы мимо одинокаго маленькаго огонька, свѣтящагося въ крытой соломой лачужкѣ, гдѣ навѣрно живутъ страшно бѣдные люди.

Вечеръ тепелъ, душенъ и теменъ. Я стою въ корридорѣ у открытаго окна, пріотворивъ еще къ тому же дверь на наружную площадку, но, не смотря на это, такъ тепло, что я долженъ все время держать въ рукѣ платокъ и обтирать потъ съ лица. Изъ отдѣленія, занятаго армянскими евреями, въ задней части вагона несется пѣніе, жирный старый еврей и жирный евнухъ поютъ поперемѣнно. Шумъ этотъ длится безконечно долго, цѣлыхъ два часа; то одинъ, то другой смѣются надъ тѣмъ, что они спѣли, и начинаютъ затѣмъ снова свое монотонное пѣніе. Голосъ евнуха похожъ скорѣе на птичій, чѣмъ на человѣческій.

Ночью проѣзжаемъ мы большой городъ Ростовъ, — вслѣдствіе темноты почти ничего не видно. Многіе изъ нашихъ спутниковъ здѣсь выходятъ.

Мнѣ удалось увидать на платформѣ толпу киргизовъ. Какъ могли они забрести сюда изъ степей востока, я не знаю; но я слышалъ, что это были дѣйствительно киргизы. Въ моихъ глазахъ они очень мало отличаются отъ татаръ. Это кочевой народъ, гоняющій своихъ овецъ и коровъ съ мѣста на мѣсто и пасущій ихъ по степямъ. Овца ихъ денежная единица, другой нѣтъ у нихъ; за жену платятъ они четыре овцы, за корову восемь овецъ. За лошадь даютъ они четырехъ коровъ, а за ружье трехъ лошадей: это я гдѣ-то читалъ. Я гляжу на темно-желтыхъ, косоглазыхъ людей, и киваю имъ; они киваютъ мнѣ въ отвѣть и смѣются. Я дарю имъ пару мелкихъ монетъ, они радуются и благодарятъ. Вотъ насъ двое европейцевъ, стоящихъ и смотрящихъ на нихъ; сосѣдъ мой знаетъ немного ихъ языкъ. Они не красивы по нашимъ понятіямъ, но во взглядѣ ихъ есть что-то дѣтское; руки ихъ необыкновенно малы, я сказалъ бы даже безпомощны. У всѣхъ мужчинъ овчины и зеленые или красные башмаки съ загнутыми носками, въ качествѣ оружія носятъ они кинжалъ и копье. Женщины одѣты въ пестрыя ситцевыя платья; на одной надѣта соломенная шляпа, отдѣланная лисьимъ мѣхомъ. Онѣ безъ всякихъ украшеній и кажутся очень бѣдными. Европеецъ, стоящій подлѣ меня, даетъ имъ рубль, они снова благодарятъ и завязываютъ подарокъ въ платокъ.