Лопе де Вега - Благоразумная месть Страница 6

Их письма друг к другу превратились в привычную переписку, и любовь постепенно стала стремиться к менее честным целям. Все это случилось потому, что Марсело не был истинным влюбленным и не обладал искусством внушать любовь, как и некоторые другие люди, которые не придают этому значения и считают, что все достигается знатностью имени, забывая, что женатому человеку следует заботиться одновременно о двух вещах: он должен быть мужем и должен быть также возлюбленным, чтобы выполнять свои обязанности и быть всегда уверенным в успехе. Я уже слышу, как ваша милость восклицает: «О, сколь многим вам обязаны женщины!» Но я заверяю вас, что мною руководит более разум, чем склонность, и, если бы это было возможно, я бы учредил целую науку о супружестве, которой обучались бы те, кому с мальчишеских лет предназначено быть мужем; и как теперь родители часто говорят друг другу: «Этот мальчик УЧИТСЯ, чтобы стать монахом, этот – священником» и так далее, – тогда стали бы говорить: «Этот юноша учится, чтобы стать мужем». И не было бы невежды, который бы считал, что женщина, раз она замужем, сделана из другого теста и что больше нет надобности служить ей и делать ей подарки, потому что она уже принадлежит ему по закону, как если бы ее ему продали, и что он имеет право заглядываться на множество других женщин, не уделяя внимания, – а между тем это было бы лишь справедливо, – той, которая доверила ему все лучшее, чем владеет душа, а именно: свою честь, жизнь, спокойствие и еще многое другое. А ведь сколько мужей оттого только, что не думают об этом, теряют своих жен! Скажите же теперь, ваша милость, умоляю вас, похожа ли эта новелла на проповедь?

Нет, сеньора, отвечу я вам с уверенностью, потому, что я не читаю проповедей на кастильском языке, как это уже становится принятым в обществе, и потому, что рассуждение это пришло мне на ум само собой и я всегда считал его справедливым.

Лисардо не терзался больше мыслью о том, что он утратил Лауру, ибо ему казалось, что никак нельзя назвать утратой близость к тому, что стоило ему стольких лет страданий: ведь если любовные желания, как бы ни выражались они, всегда имеют определенную цель, то если даже эта цель может быть достигнута лишь с помощью мимолетного воровства и под угрозой чужого бесчестия и собственной опасности, к ней все же стремятся и ее достигают.

Лисардо любил, видя, что его поощряют; Лаура, предоставленная свободе и забывшая о собственном долге, не задумывалась о том, к чему приводит подобная вольность. Антандро был их поверенным, а Фениса наперсницей. Влюбленные нежно поглядывали друг на друга в церкви, на улице они обменивались любезностями, за городом вели беседы, а иной раз переговаривались через оконную решетку в то время, когда Марсело спал. Иногда Лисардо становился еще смелее, и тогда Фабио вместе со своим другом, нарушив тишину и спокойствие ночи, пели что-нибудь в таком роде:

Душа моя Белиса,У глаз твоих прелестныхДолжно учиться солнце,Как свет струить на землю.

Белиса, ты прекраснейЗари на ясном небе,Светлей его лазури,Нежней звезды вечерней,

Которая в долинеУ нас теперь известнаСкорее под названьемБелисы, чем Венеры.

Хотя твоей красоюЯ упоен безмерно,Хочу я славить толькоТвой разум несравненный.

Кто отрицать дерзнул бы,Что вложен провиденьемДух ангельски высокийВ твое, богиня, тело?

Я счастлив тем, что сталаТы госпожой моею.Хоть жизнь и смерть с собоюПриносит мне надежда:

Жизнь – ибо побуждаетИдти к заветной цели;Смерть – ибо раздуваетОгонь желаний тщетных.

Слыхал, моя Белиса,Я жалобы нередко,Что для людей проходитЧрезмерно быстро время.

А я грущу при мысли,Что время так неспешно,Что для меня годамиОно стоит на месте.

Любовникам так частоСлужил Тантал примером.Но мне в моей высокойЛюбви сравниться не с кем.

Затем, что в целом миреЯ только ей владею,Что все мои деянья —Лишь в тайных помышленьях.

Любовь меня сковалаЦепями так надежно,Что я, хоть цель и близко,Не досягаю цели.

Кто перенес, Белиса,Чистейший перл небесный.Тебя в долину нашуИз царства сновидений?

Ведь стоит мне подумать,Что стала ты моею,И я, очнувшись, вижу.Что ты, как сон, исчезла.

Любовь моя родиласьНа свет с твоим рожденьем.О госпожа, с тобоюОна росла и крепла.

Теперь она огромна,Но ей, равно как прежде,В моей груди просторно,В твоей же – слишком тесно.

Надежда мне приноситЛишь новые мученья:Последнее теряешь,Ее посулам веря.

Ах, чем сильней желанья,Тем призрачней надежда:Она в них утопает,Как в море неисчерпном.

Как мало упованийИз бездны их извлек я!Недаром тот, кто любит,Всегда недолговечен.

Белиса, я не в силах,Покуда мы не вместе,Ни быть влюбленным больше,Ни встречи жаждать меньше.

Так жил, питаясь надеждами, Лисардо, порою веселый, а порою и грустный. Лаура, получая от него письма и другие знаки внимания, то отдаляла его от себя, то внушала ему уверенность; и все свои сомнения и желания он выразил однажды в таких стихах:

Нет, не думай, мысль, что мнеТы наносишь оскорбленье:Я тебе за поношеньеЛишь признателен вдвойне,Ибо вправе ты вполнеВ гневный спор со мной пускаться,Если ветреной казатьсяМною ты принуждена:Ведь надежда не данаТем, что к цели не стремятся.

Ты и я теперь полныСтоль высокою мечтою,Что друг к другу мы с тобоюРевновать подчас должны,Хоть мы все-таки дружны,Ибо с помощью твоеюЕю я во снах владею.Ты ж, в бесстрастии своем,Мне упрек бросаешь в том,Что ее я вожделею.

Обвинением такимВновь отсрочен миг счастливый,Как ни рвусь, нетерпеливый,Я скорей упиться им.Так жестоко я томимЭтой долгой мукой крестной,Лишь тебе одной известной,Что не будь ты – мысль моя,Не отважился бы яВ ней тебе признаться честно.

Втайне я свершить страшусьТо, чего желаю страстно;Ожиданием напрасноОбмануть себя я тщусь;Я колеблюсь и бешусь,Хоть решил без колебаньяДомогаться обладаньяТем, чего алкать устал.Ибо я, как царь Тантал, —Пленник своего желанья.

Огорчительней всего,Что награды избегаетТот, кто счастья достигает.Но не заслужил его.Из-за горя моегоВеря в то, в чем ложь я чую,Я болезнь на миг врачую,Чтобы заболеть опятьИ лишиться сил желать,Хоть еще желать хочу я.

За былое, госпожа,Ты сполна воздашь мне скороТой тревогою, в которойЯ живу, тебе служа.Смерть зову я, то дрожа,То с отчаяньем холоднымВ лабиринте безысходном,Ибо выхода назадЯ не нахожу, хоть радБыл бы снова стать свободным.

В этих стихах Лисардо был менее почтителен и любезен, чем в других случаях, так как в них он вел разговор со своей мыслью. Итак, он признавался, что старался найти выход, как если бы не был знаком со словами Сенеки, который говорил, что попасть в лабиринт любви легко, а выбраться из него трудно. Не знаю, может ли служить извинением нашему кабальеро мнение величайшего из философов,[19] утверждавшего, что любовь не имеет целью обладание любимым существом, но вместе с тем не может без этого жить. Я бы с удовольствием попросил его разъяснить мне эти слова, если бы он жил сейчас, даже если бы для этого мне нужно было съездить в Грецию, так как мне кажется, что между этими двумя положениями имеется некоторое противоречие. Мне думается все же, что он хотел этим сказать, что истинной может быть и любовь, мечтающая об обладании, и та, которая не стремится к нему. Пусть ваша милость решит, какая именно любовь владеет ее умом, и простит молодости Лисардо то, что он не любил Лауру платонической любовью.

Итак, переходя от одной черты к другой, Лисардо стал близок к последней из тех пяти черт влюбленного, которые Теренций описал в «Андриянке». И в ответ на его страстные уговоры Лаура написала ему следующее:

«Если бы ваша любовь была истинной, мой Лисардо, она бы удовольствовалась тем положением, в котором вы, вернувшись из Индий, нашли мою честь; ведь вам хорошо известно, что я вышла замуж потому, что меня обманули, что я ждала вас, надеясь на вашу верность, и оплакивала вашу женитьбу. Как вы можете желать, чтобы я нарушила свой долг перед родителями, надругалась над честью мужа и подвергла опасности свою добрую славу? Ведь все эти доводы настолько важны, что о каком бы из них я ни задумалась, мне делается ясно, что ваше удовольствие вам дороже, чем любой из них в отдельности или даже все они, вместе взятые. Мои родители благородного происхождения, мой муж своей любовью и своими подарками делает меня ему обязанной, и мое доброе имя – лучшее мое украшение. Что же станет со мной, если я все это утрачу из-за вашего безрассудного желания? Смогут ли мои родители восстановить общее к ним уважение, муж мой – свое честное имя, а я – свою честь? Будьте же довольны, сеньор, тем, что я полюбила вас сильнее, чем люблю моих родителей, моего повелителя и себя, и не говорите мне, что если бы это в самом деле было так, то я бы для вас всем пожертвовала. Признаюсь, что, на первый взгляд, такой довод кажется справедливым, но если подумать над ним, то становится ясно, что он ложен, ибо я могу вам на это ответить, что если вы не в силах пожертвовать для меня тем, что вы сами можете при желании в себе подавить, то как же вы хотите, чтобы я пожертвовала тем, что, будучи отдано мною вам однажды, никогда уже больше ко мне не вернется.