В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА Страница 61

— Не надо к фершалу, мама! Вот гляди, как.

Мишка после умывания быстро сел за стол и начал едой показывать, что с ним все в порядке. А какой уж тут порядок, язык во рту был как деревянный.

Мать чуть успокоилась:

— Отпустили аль убежал?

— Убежал, — честно сказал парень.

— Полезай-ко, батюшко, вдругорядь на печь да и усни. А ты, мамка, не скутывай печь-то, — сказала Дуня старухе. — Пар-нишко весь перемерз, никуды больше не отпущу.

Девчонки, забыв про сочни, испуганно притихли. Пришлось Мишке рассказать все подряд. Как решил убежать домой на лошади счетоводки, как Вега испугалась машины, когда отъезжал от барака, как попался волк на дороге.

Так разговорился, что домашние заслушались Мишку. Бабка забыла посолить картошку, она только всплескивала руками. Мишка даже почувствовал себя хозяином и начал говорить подробности. Заикнулся разок о школе, но мать не захотела его и слушать, ушла в сочельник лен трепать.

Мишка рассказывал теперь только сестрам и бабушке:

— Эти машины хуже всего! Фырчат своей газочуркой, глазами мигают, пищат голосом, а лошади и без того их боятся! Хорошо, что у меня шлея не лопнула!

Так Мишка почувствовал себя мужиком, что даже кое-где прихвастнул, бабушка только охала. Рассказал ей, что значит газочурка. Этой газочурке Устинья особенно подивилась:

— Дак она чево, березовая? Аль еловая?

— Всякая!

— И для бани годится?

Мишка показал, какой длины полешки, которые набивают в машину, сказал, где и кто их пилит, почему шоферы перешли на дрова вместо бензина. Так разговорился, что потерял всякую бдительность и сболтнул что-то про немецкие матюги. Ладно, что вовремя опомнился и начал рассказывать о встрече с волком:

— Лесом-то ехать тепло, я и в снегу больно не накупался и не замерз ни разику. Знай наяриваю! Кобылу и торопить было не надо! Домой-то она сама бежит. Вдруг она уперлась. Что, думаю, пошто остановилась? Гляжу, а на дороге сидит собака.

В эту минуту Манька дыханием оттаяла на стекле порядочный пятачок, она успевала и Мишку слушать, и лед на раме оттаивать.

— Ой, бабушка, Беспалой идет! К нам свернул! Устинья перепугалась, не зная, что делать:

— Неужто к нам несет его нечистая сила? Куда бы Мишке-то от Беспалого спрятаться? Полезай-ко, батюшко, в подполье. Нет, погоди, в подполье-то и вода мерзнет. Полезай на полати.

— Полезай, Миска, на поляти! — подтвердила Кланька, а бабка спланировала второпях:

— Мы тебя завалим шобунями, скажем, что в школу ушел!

Так и сделать успели. Когда половицы в коридоре начали

скрипеть и жаловаться, Мишка был уже надежно замаскирован.

Беспалый вошел в избу большим начальником. Не здороваясь, сел у стола, кисет из кармана выложил и начал закуривать.

— Так, так. Где у тебя мужик-то, товарищ Лаврухина?

— Мужик на войне, больше ему и быть негде! — отрезала бабка.

— Я про Мишку спрашиваю, а не про Митьку. Митька, знамо, на войне. Это во-первых. А во-вторых. Михайло убежал из лесу, распряг кобылу да упряжь на снег бросил. Где он сейчас на данный момент?

— В школу ушел! — сказала Устинья. — Где малолетку быть, кроме школы? Он и так сколько дён пропустил.

Манька с Кланькой сидели напуганные, как мышата. Неизвестно, что было бы далее, не приди на обед сама Дуня Ротиха. Она поздоровалась с начальником по отчеству и забрякала умывальником. Пыль после трепки льна набивается в нос и уши. Беспалый жег вонючую цигарку и строго произнес:

— Вот как мы на деле выполняем указания товарища Сталина! Не хочете добром обратно в лесопункт, будете отвечать перед милицией!

Дуня промолчала.

— Отправляю Михаила обратно.

— Нет, не отправишь!

— Тогда сама поедешь.

— С чего это я поеду? Тьфу на твою и милицию. Может, и старуху пошлешь ели валить? Парню пятнадцать годов, старухе семьдесят. Что вы, разве с ума сошли? Бесстыжая харя, ты пошто в дом пришел? Неси тебя водяной! Думаешь, баба без мужика — дак все и можно?

Особенно возмутило Дуню упоминание про милицию.

— Никуда парня не отпущу, приводи хоть Сталина, хоть болотного лешова! Не пущу! Хоть Кочерягин, хоть раскочерягин. У парня и обутка с дырой, и туфайчонка с дырами. Куды без тулупа?

— Тулуп выдам артельный, — сказал председатель.

Но это подхлестнуло Дуню еще больше. Она встала перед председателем руки в боки. Закричала:

— Подавись лучше тулупом-то! Выдай его своей бабе либо Леюшке-счетоводке! Пусть оне и хрястают. У парня и катаники измолоты ишшо в ту зиму. Кто их мне подошьет? У меня и шила нету подшивать.

— Поедешь сама!

— Ох, стельная рожа! Пошли еще и Устинью в придачу!

Дуня Ротиха была мастерица ругаться. Не зря было дано ей такое прозвище!

— К лешему, к лешему, к водяному всю вашу контору и вашу лесозаготовку! Возьму вот ухват на беспалого пса! Марш из избы, охламон! Чтобы духу твоего тут больше не было!

Дуня схватила от шестка ухват, председатель поспешно отступил в сени. Он еще приоткрыл двери, заглянул из сеней:

— Пойдешь в сельсовет, там будешь перед милицией отчитываться!

Холод волной пошел от порога.

— Неси леший, не выстужай квартеру! Простуди у меня ребенка-то.

Мишка лежал на полатях ни жив ни мертв, потел под рядниной и тятиным полушубком, боялся шевельнуться. Наконец председатель убрался на улицу.

— Сотона белоглазой! — не могла успокоиться Дуня Ротиха. — Ишь, тилигрим, Сталина спомянул. Не было такого указу от Сталина, чтобы малолетков в лес посылать. Не было, бес болотной!

— Не ругайся, Овдотьюшка, матушка, не ругайся. С его тоже требуют.

— А ты, мамка, сиди, тебя не спрашивают!

Манька и Кланька заревели от материнского крика. Особенно жалко им было бабушку. И про Мишку забыли. Мишка вылез из духоты. Ему было обидно, что так и не успел дорассказать сестрам про настоящего волка. До настоящих немцев дело тоже не дошло.

Мать поревела-поревела и затихла. Мишку она заставила пилить и колоть дрова. Лучковая пила стала для него хуже горькой редьки. У Мишки в горле вскипели слезы. Пришлось идти. Проголодался с этими дровами, как в лесопункте, но бараньего студню в обед все равно бабушка не дала, сказала, что пост. (Девчонки-то в обед этот холодец получили.) Слезы сами и текли из глаз.

— Ну-ко! — прикрикнула на Мишку Дуня. — Пореви у меня!

Может, Мишка и заревел бы, но Манька неожиданно завопила:

— Мама, мама, ряженые! Вон ходят, вон! Много! Все бросились к окнам. Но окна еще не успели оттаять. Никто ничего не увидел. Одна Манька.

— Да ведь сочельник, — сказал Устинья. — Рождество ешшо завтра, только потом Святки. Одне дураки в сочельник-то в личинах ходят.

— К нам, к нам, бавшня! — сообщила в восторге Манька.

В коридоре и впрямь загремели мерзлые половицы. Нахлынула, выстудила Дунину избу большая оравушка настоящих ряженых. Было ясно, что их снарядила счетоводка Лея. Нарядилась Лея попом, и ее сразу узнала востроглазая Манька. На гармонье, не будучи ряженым, отвори да затвори — играл Мишкин сверстник Володька. Начали отгадывать остальных. Не сразу и отгадаешь, кто был кто! Плясали все по-разному, некоторые топотали как придется. Обиды Мишкины как ветром сдуло.

Особенно интересно плясала одна личина, даже дробить пробовала, хотя дробь сквозь валенки у нее получалась неважная.

Вывернутая наизнанку шуба, мужские портки, хоть и стираные, но в заплатах, обтягивали толстые, явно не мужские ягодицы. Выряженка была женского пола. Если б она спела частушку во время пляски, ее сразу бы узнали по голосу. На желтой берестине вырезаны дырки для глаз, брови подмалеваны печным углем. Щеки нарумянены свеклой, большой нос пришит посредине. Под носом свисала кудельная борода. Младшая Кланька еле не заревела, так перепугалась, когда «шуба» подскочила поближе. Гармонист Володька весь измаялся, но играл, старался. Гармонь всегда была Мишкиной мечтой. Покойником нарядится тоже Мишкин товарищ.

— Серьга! Серьга! — узнал его Мишка.

Оставался неузнанным черт, еще какой-то неражий плясун да латаные портки на толстой заднице. У всех во рту из репы вырезанные зубы, все размалеваны. Поп с бородой вдруг дал знак гармонисту Володьке. И Володька раз в двери! За гармонистом и вся команда заторопилась в следующую избу. Навеселили всех — и на улицу. Манька начала искать валенки, чтобы успеть следом за ряжеными. Кланьку мать не пустила. Мишка тоже остался дома. Начали гадать, кто кем вырядился. Попом была, конечно же, счетоводка. Дуня Ротиха признала бы счетоводку и по пляске.

— А кого чертом-то нарядили? — недоумевала Дуня. — Экой страшной, напугал и нас с бавшкой, не одну Кланяшку. Не плакай, андели, не плакай, мы и ворота уж заперли. Мишка, беги поверни завертышки.

Только после этих материнских слов Кланька успокоилась.

Долго обсуждали событие с выряженками. Черта все еще не могли определить ни Мишка, ни сама Дуня. Устинья пришла из хлева, она ходила давать корове сена. Пришла и сказала: