Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге Страница 64

Не верь танцам! — гласили они. — Нередко нога легко скользит в танце по гладкому полу, в то время как на сердце лежит свинцовая тяжесть. Весело и беззаботно кружилась в танце маленькая Черстин, и танцами погубила она свою юную жизнь.

Не верь шутке! — говорили они. — С шуткой на устах подходит иной к столу, а на самом деле он готов умереть от горя. Вон сидит юная Аделина и шутки ради милостиво выслушивает герцога Фрейденборга, предлагающего ей руку и сердце; несомненно эта шутка нужна ей только для того, чтобы собраться с духом и умереть.

О вы, старые песни, неужели же верить одним лишь слезам и горю? Легко заставить скорбные уста улыбаться, но веселый не может плакать.

Лишь слезам и вздохам верят старые песни, одному лишь горю, одной лишь печали. Горе неподдельно и непреодолимо. А радость — это то же самое горе, которое умеет притворяться. На земле, собственно, нет ничего, кроме горя.

«О вы, скорбные песни, — думала Марианна, — как слаба ваша дряхлая мудрость пред полнотой жизни!»

Она подошла к окну и выглянула в сад, где гуляли ее родители. Они ходили взад и вперед по широким аллеям и говорили обо всем, что попадалось им на глаза, — о травах земных и о птицах небесных.

«Вот, — подумала Марианна, — и здесь сердце вздыхает от горя, хотя никогда прежде не было оно таким счастливым!»

И тут она поняла, что все дело, пожалуй, в самом человеке, что ощущение горя или радости зависит от того, как сам человек смотрит на вещи. И она спросила себя о том, было ли счастьем, или несчастьем то, что произошло с ней в этом году. Едва ли она могла ответить на этот вопрос.

Много тяжелого ей пришлось пережить. Душа ее была истерзана. Глубокое унижение пригнуло ее к земле. Когда она вернулась домой, то сказала себе: «Я не буду помнить всего того зла, какое причинил мне отец». Но не то говорило ей сердце. «Он причинил мне непоправимое горе, — говорило оно, — он отнял у меня мою любовь, он довел меня до отчаяния, когда бил мою мать. Я не желаю ему зла, но я боюсь его». Она стала замечать, что с трудом выносит его присутствие. Одно желание владело ею: убежать от него. Она пыталась пересилить себя, она разговаривала с ним, как прежде, и старалась не избегать его общества. Она умела владеть собой, но страдала невыносимо. В конце концов все в нем стало ненавистно: его грубый и громкий голос, его тяжелая поступь, его большие руки, вся его атлетическая фигура. Она не желала ему зла и вряд ли хотела причинить ему вред, но, приближаясь к нему, она всегда испытывала страх и отвращение. Ее оскорбленное сердце мстило ей. «Ты не позволила мне любить, — словно говорило оно, — но все же я повелеваю тобой, и в конце концов ты будешь ненавидеть».

Она уже привыкла анализировать свои чувства и теперь замечала, как эта ненависть становилась все глубже, росла день ото дня. Вместе с тем ей казалось, что она будет навечно привязана к отчему дому. Она поняла, что самое лучшее для нее уехать и жить среди чужих людей, но теперь, после болезни, у нее не хватало на это сил. Будущее тоже не сулило ей ничего отрадного. Ей предстояли еще более тяжкие муки, и когда-нибудь самообладание оставит ее. Настанет день, и она не сможет больше сдерживать всей скопившейся в ее сердце горечи против отца, тогда начнутся раздоры и случится непоправимое.

Так прошла весна и начало лета. В июле она обручилась с бароном Адрианом, для того чтобы иметь наконец свой собственный дом.

В одно прекрасное утро барон Адриан верхом на великолепном коне прискакал к ним в усадьбу. Его гусарский ментик блестел на солнце, а шпоры и сабля на перевязи так и сверкали, не говоря уж о его собственном сияющем здоровьем лице и улыбающихся глазах. Мельхиор Синклер сам вышел на крыльцо, навстречу барону. Марианна сидела с шитьем у окна. Она видела, что приехал Адриан, и до нее доносилось каждое слово их разговора.

— Добрый день, рыцарь Ясное солнце! — приветствовал его заводчик. — Черт возьми, какой ты нарядный! Уж не свататься ли пожаловал?

— Ну конечно, дядюшка, именно за этим я и приехал, — отвечал тот со смехом.

— И тебе не стыдно, повеса? А есть у тебя чем кормить жену?

— Ничего, дядюшка, нет. Если бы у меня было хоть что-нибудь, черта с два я бы женился.

— Рассказывай, рассказывай, рыцарь Ясное солнце. А красивый ментик, как ты его приобрел?

— В долг, дядюшка.

— Ну а лошадь, на которой ты прискакал, она ведь стоит, с позволения сказать, немало денег. Откуда, братец, она у тебя?

— И лошадь не моя, дядюшка.

Это было уж слишком, и заводчик не выдержал.

— Спаси тебя бог, братец мой! — сказал он. — Да тебе и впрямь нужна такая жена, у которой хоть что-нибудь да есть за душой. Что ж, если сумеешь, бери Марианну!

Таким образом, все дело было улажено еще до того, как барон Адриан успел сойти с коня. Мельхиор Синклер отлично знал, что он делает, так как барон Адриан был славный малый.

Вслед за этим будущий жених пошел к Марианне и тотчас же изложил ей все дело:

— О Марианна, милая Марианна! Я уже говорил с твоим отцом. Я бы очень хотел, чтобы ты стала моей женой. Скажи, Марианна, ты согласна?

Она быстро выведала у него всю правду. Старый барон, его отец, куда-то ездил и снова дал себя одурачить, купив несколько пустых рудников. Старый барон всю свою жизнь покупал рудники и никогда ничего в них не находил. Мать Адриана очень встревожена всем этим, а сам он наделал долгов, и вот теперь ему приходится свататься к ней, чтобы спасти родовое имение и гусарский ментик.

Его имение Хедебю было расположено на противоположном берегу Лёвена, почти напротив Бьёрне. Марианна хорошо знала эту семью, они с Адрианом были сверстниками и друзьями детства.

— Почему бы тебе не выйти за меня замуж, Марианна? Я влачу такую жалкую жизнь: я езжу на чужих лошадях и даже не могу расплатиться с портным. Дальше так продолжаться не может. Мне придется уйти в отставку, и я тогда застрелюсь.

— Но подумай, Адриан, что это будет за пара? Мы ведь нисколько не влюблены друг в друга.

— Ну, эта чепуха меня ни капельки не интересует, — объявил он. — Я люблю ездить на хорошей лошади и охотиться, но я вовсе не томный вздыхатель, а труженик. Раздобыть бы мне немного денег, чтобы освободить от долгов наше имение и обеспечить маме покой, и тогда все будет в порядке. Я бы тогда стал пахать и сеять, потому что люблю работу.

Он смотрел на нее своими честными глазами, и она знала, что Адриан говорит правду, что на него можно положиться. Она обручилась с ним главным образом для того, чтобы уйти из родного дома, а еще потому, что он всегда нравился ей.

Но никогда она не могла забыть месяца, последовавшего за тем августовским вечером, когда было объявлено об их помолвке.

Барон Адриан с каждым днем становился все озабоченней и молчаливей. Он, правда, часто приезжал в Бьёрне, иногда по нескольку раз в день, но она каждый раз замечала, как что-то гнетет его. В обществе других людей он еще мог шутить, но наедине с ней он становился просто невыносимым: воплощение молчания и скуки. Она понимала, что с ним происходит. Не так-то легко было жениться на безобразной женщине. И вот уже теперь она ему стала просто противна. Никто лучше ее не знал, как она безобразна. Она, правда, с самого начала дала ему понять, что не ждет от него ни ласк, ни иных проявлений любви, но сознание того, что она должна была стать его женой, все-таки мучило его, и с каждым днем он чувствовал это все более остро.

Но зачем он мучает себя? Почему не разрывает помолвки? Она достаточно ясно намекала ему на это. Сама она была бессильна что-либо сделать. Ее отец решительно заявил, что для ее пострадавшей репутации отказ от обручения он считает недопустимым. Тогда она стала глубоко презирать их обоих и готова была пойти на что угодно, лишь бы избавиться от своих повелителей.

Но не прошло и двух дней после большого праздника в честь обручения, как неожиданный случай спутал все карты.

На главной аллее, прямо перед крыльцом усадьбы Бьёрне, лежал большой камень, который доставлял всем много неприятностей и хлопот. Экипажи наезжали на него, лошади и люди спотыкались, служанки с тяжелыми подойниками натыкались на него и проливали молоко, но камень оставался на том самом месте, где лежал уже многие годы. Он ведь лежал здесь еще и в те времена, когда были живы родители Мельхиора Синклера, еще до того, как выстроили поместье Бьёрне. И заводчик решил, что пусть камень лежит, где лежал.

Но в один из последних дней августа две служанки, неся тяжелый ушат, споткнулись о камень, упали и сильно расшиблись. Все проклинали камень.

Заводчик ушел на утреннюю прогулку, но так как с восьми до девяти было время завтрака и все работники были еще дома, фру Гюстав приказала убрать большой камень.

С помощью ломов и лопат несколько работников выкопали старого нарушителя покоя из его ямы и отнесли его на задний двор. Работы хватило на шестерых.

Едва они успели убрать камень, как заводчик вернулся домой и тотчас же заметил, что камня нет на прежнем месте. Можно себе представить, как он рассердился. Ему казалось, что это не его двор. И кто только посмел убрать камень? Ах вот как, фру Гюстав распорядилась. Ох, уж эти бабы! Да есть ли у них сердце? Разве фру Гюстав не знает, как дорог ему этот камень?