Джон Пристли - Дядя Ник и варьете Страница 66

— Хорошо, инспектор.

— Отлично. Теперь о Даффилде, каково ваше мнение о нем?

— Я мало его знаю. И не люблю его, потому что он всю работу валит на сестру, а сам только принимает аплодисменты.

— Совершенно верно. Хотя она ему не сестра. Это старая погасшая звезда. Идти ей некуда. Любит собак. Вот если бы убили его, тут мы бы знали, где искать виновного. Он уже однажды попался на том, что сбывал поддельные чеки. Но он всегда находит женщину — такие это умеют. Зачем ему душить какую-то девицу?

— Не знаю. Я вообще не понимаю, зачем это кому-нибудь нужно.

— А с вами не бывало такого, что девушка доведет вас до белого каления, а потом насмеется, так что действительно захочется ее убить?

— Нет. Мне никогда не хотелось никого убивать.

— Верю.

— Благодарю вас. Кстати, — пусть это покажется глупым, но я только что вспомнил, — а как насчет самих Кольмаров?

Крабб сокрушенно покачал головой.

— Это было бы так просто и мило. Еще бы: иностранцы, и убили свою же. Мы с Фарнессом задали им жару. Но у них алиби, не хуже вашего. И никаких мотивов. Двое молодых — пустые пижоны, а тот, что постарше — ее дядя, — чуть с ума не сошел от горя и гнева. Он много говорил. Обвинял всех подряд, в том числе и вашего карлика.

— Барни? Что за чепуха! Он же просто дурачок.

— Так я и понял. И в тот вечер он ушел рано, с двумя другими парнями из вашей группы. Теперь Мерген, пианист Лили Фэррис. Вы его знаете?

— Да. И недолюбливаю. Как и ее, впрочем.

— Правильно, мистер Хернкасл. До меня докатились кое-какие слухи. И за Мергеном тоже числятся грязные делишки. Но я не допускаю, чтобы он задушил эту девушку.

— Я тоже. Он слишком елейный и мягкий.

— И осторожный. А тот, кто это сделал, внезапно обезумел от ярости. Вы можете вообразить Берта или Тэда Лаусонов обезумевшими от ярости? Они, кстати, не родные братья, а двоюродные. И оба обручены, хотя это, конечно, ничего не доказывает. Но я не представляю себе, что это дело рук одного из них, а вы как считаете, мистер Хернкасл?

— Нет. Я даже рассерженными вообразить их не могу. Они оба страшно скучные — и на сцене, и в жизни.

— Я того же мнения. Далее, как насчет трех молодых американцев?

Тут в комнату заглянул дядя Ник.

— Ричард, ты мне нужен.

— Добрый вечер, мистер Оллантон, — сказал Крабб. — Очень мне понравился ваш номер. Лучший во всей программе.

— Рад слышать, — коротко ответил дядя Ник. — Не копайся, Ричард, ты мне нужен немедленно. — И он большими шагами пошел по коридору — внушительная фигура в одеянии Гэнги Дана.

— Мы еще встретимся, мистер Хернкасл, — сказал Крабб. — Но не сегодня.

Как только я вслед за дядей Ником вошел в его уборную и закрыл за собой дверь, он сказал:

— Не вздумай приважить этого типа, малыш.

— Я и не собираюсь. Но он говорит, что вынужден беседовать со мной, так как вы не даете ему этой возможности.

— Ну, если я могу сказать «нет», то почему ты не можешь?

— По-вашему, это удачная мысль?

Я ждал, что он ответит утвердительно, — дядя Ник обычно ценил свои мысли, — но на этот раз он не настаивал.

— Нет, пожалуй, ты прав. Только не приваживай его, и все. — Он понизил голос почти до шепота. — Открой-ка дверь, тихо, но быстро, — просто рвани ее.

Я так и сделал, но поблизости никого не оказалось.

— Вы считаете, что Крабб станет нас подслушивать? — спросил я, после того как дверь была снова закрыта. — По-моему, он для этого слишком хитер и ловок.

— Знаю. Но все-таки хотел еще раз увериться. — Он помолчал. — Я получил от Питтера телеграмму, что новый карлик, Филипп Тьюби, будет здесь завтра. Поезд приходит в четыре, и я хочу, чтобы ты его встретил.

— А куда его отвезти? Ведь если искать берлогу, то ничего…

— Знаю, знаю, малыш. — Он говорил по-прежнему тихо, но голос стал резким, и глаза сердито вспыхнули. — Нечего объяснять мне, что город переполнен. Твое дело слушать. Я договорился с одной старой знакомой. Она найдет для него угол. Вот ее имя и адрес.

Он протянул мне клочок бумаги.

— Хорошо, я доставляю его по этому адресу, — ответил я с раздражением. — А дальше что?

И тут дядя Ник снова удивил меня. Вместо того чтобы еще больше распалиться и сверкать очами, он вдруг задумался и пробормотал:

— Правильный вопрос. Что же дальше? Ему надо несколько раз посмотреть наш номер. Но я не хочу пускать его за кулисы. Сначала надо кое-что подготовить. Послушай, объясни ему, где мы остановились, и скажи, чтобы он пришел ко мне в половине двенадцатого, в среду утром, разумеется. И еще одно, пока я не забыл. Сам ты изволь убраться из дому в одиннадцать. Пригласи, что ли, погулять одну из девиц. Словом, чтобы и духу твоего там не было. А если пожелаешь пройтись с твоим другом инспектором Краббом, то по мне лучшего и придумать нельзя. Ну, Ричард, теперь ты знаешь, что надо делать. Кажется, уже наш выход?

— Да, я иду. И знаю, что надо делать. — Но я не двигался с места, хотя он уже повернулся к зеркалу, чтобы поправить грим. — Еще одно слово, дядя. К чему все это?

— Это мое дело. Может быть, мне просто нужен еще один карлик, вот и все. Не зазнавайся, малыш. Скоро ты начнешь учить меня, как делать номер. А теперь вытряхивайся.

В тот вечер я был рад, когда к ужину в комнату весело вбежали Пегги и Мэйзи, которые обычно кончали позже нас. Когда мне бывало грустно, я имел привычку замыкаться в долгом угрюмом молчании — привычка дурная, от которой я до сих пор стараюсь избавиться. И когда так случалось, дядя Ник был последним из тех, кто добрым словом попытался бы вывести меня из этого состояния. Оба мы нуждались в женском щебетанье, а девушки, наконец освободившиеся после долгого рабочего дня, одинаково охотно готовы были и поесть, и поболтать.

— Опять ветчина, — сказала Пегги. — Нигде не едят столько ветчины, как в этом городе. Может, это от нее они так отупели. У нас сегодня была такая глупая публика, как никогда. Вот уж темнота! Бедняга Сид Бакстер — это наш комик, и, право, очень остроумный — опустился до бульварных шуток, болтал о постояльцах, волокитах, пьяницах и отпускал клозетные остроты. А для него это смерть.

— Пегги, я тебе рассказывала? — воскликнула Мэйзи. — Когда он пришел за кулисы после скетча, он все кашлял и кашлял, и на платке у него была кровь. Лорна, его жена, — пояснила она, — наша певица… страшно забеспокоилась и плакала в своей уборной.

— Скверная штука — жизнь, — объявила Пегги. — Не вижу в ней ничего хорошего. Теперь я ее узнала, и мне она совсем не правится. Она с вызовом посмотрела на нас.

— Принеси стаканы, Ричард, — сказал дядя Ник. — Может быть, молодые леди выпьют со мной шампанского.

— Большое спасибо, мистер Оллантон, — сказала Мэйзи, — от стаканчика не откажусь.

— Я тоже, — сказала Пегги. Спасибо. Ну так как, мистер Оллантон? Ваш номер — лучший, ангажирован на сто лет вперед… денег куча, — жизнь, наверно, кажется вам замечательной?

— Вовсе нет. — Дядя Ник нахмурился и некоторое время сидел молча. — У меня нет такого отвращения к жизни, как у вас. Вы, видно, чувствуете себя точно рыба, вынутая из воды. А я не таков. Я на своем месте, там, где хочу быть, и делаю то, что хочу делать. И при всем том не нахожу в жизни ничего замечательного. Большую часть времени живешь, как бы это сказать, точно в клетке со львом. Сегодня ты заставляешь его прыгать сквозь крут и даже ездишь на нем верхом, но стоит потерять бдительность, один ложный шаг, — и вот он уже загнал тебя в угол и отгрыз руку.

— Когда же у вас бывает легко на душе? — спросила Мэйзи.

— Никогда.

Я знал, что он говорит правду. И тут же подумал, как это странно, что он — великий маг и волшебник на сцене, — в силу особенностей своей натуры совсем не замечает магии жизни, не умеет ей радоваться, не видит очарования любви, красоты — тут он глух и слеп. И кто знает, может быть, именно чтобы возместить эту потерю, он и вознес так высоко замок своей гордыни.

Пегги снова подала голос.

— Я скажу все, как есть, и черт с ним, с девичьим стыдом. Я — не подарок, но зато умею часами колотить по клавишам, вести счета, готовить, шить, если надо — скрести пол, и меня не смутит, если придется раздеться…

— Милочка, что ты говоришь! — воскликнула Мэйзи.

— Заткнись и слушай. Такова я, и все тут. И еще я знаю, что, если мне сделает предложение человек порядочный, трезвый, добрый, способный с гарантией заработать четыреста фунтов в год, я его не упущу. Как насчет этого, мистер Оллантон?

— Мне очень жаль, мисс Кэнфорд. Начнем с того, что я женат…

— Мы можем жить во грехе…

— И кроме того, вы мне не подходите. Вы чересчур умны.

— Слышишь, Мэйзи, он отказывается, а твои шансы растут. Неужели вы не любите умных женщин?

— Я не люблю с ними жить. Я предпочитаю, чтобы ум был у меня. Вот Ричард, он совсем другого склада…