Гюстав Флобер - Искушение святого Антония Страница 7

Антоний. И все же страдание — благословенно. Херувимы склоняются, приемля кровь исповедников.

Иларион. Восхищайся тогда монтанистами: они всех превзошли.

Антоний. Но ведь истина учения порождает мученичество!

Иларион. Как может оно доказать его истинность, раз оно одинаково свидетельствует и о заблуждении?

Антоний. Умолкнешь ты, ехидна!

Иларион. Да оно, может быть, не так уж и трудно. Увещевания друзей, особое удовольствие, что оскорбляешь народные чувства, данная клятва, известное опьянение, — тысяча обстоятельств тут помогают им.

Антоний отходит от Илариона Иларион следует за ним.

К тому же, этот вид смерти влечет за собой великие беспорядки. Дионисий, Киприан и Григорий избегали его. Петр Александрийский порицал его, а Эльвирский собор…

Антоний затыкает уши.

Не слушаю больше!

Иларион, повышая голос:

Вот ты впадаешь в свой привычный грех — леность. Невежество — накипь гордости. Говорят: «Таково мое убеждение, — о чем спорить?» и презирают учителей, философов, предание, наконец, даже букву Закона, которого и не знают. Ты так уверен, что владеешь всей мудростью?

Антоний. Я всегда слышу голос ее! Гремящие ее слова оглушают меня.

Иларион. Усилия постигнуть божество возвышеннее твоих самоистязаний ради того, чтобы его умилостивить. Вся наша заслуга лишь в жажде Истины. Религия одна не истолкует всего, и разрешение вопросов, которых ты не признаешь, может сделать ее более неуязвимой и более высокой. Итак, для ее спасения нужно общаться с братьями — иначе церковь, как собрание верующих, была бы лишь пустым словом — и выслушивать все доводы, не гнушаясь ничем и никем. Волхв Ваалам, поэт Эсхил и Кумекая сивилла предрекли Спасителя… Дионисий Александрийский получил свыше веление читать все книги. Святой Климент повелевает нам хранить и изучать греческую письменность. Гермас был обращен призраком некогда любимой женщины.

Антоний. Что за властный вид! И ты словно становишься выше…

Действительно, Иларион все больше и больше вырастает, и Антоний, боясь смотреть на него, закрывает глаза.

Иларион. Успокойся, добрый отшельник!

Давай сядем вон там, на большом камне, — как прежде, когда при первом проблеске утра я приветствовал тебя, называя «ясной денницей», и ты тотчас же приступал к своим наставлениям. Они еще не закончены. Луна нам достаточно светит. Я внемлю тебе.

Он вынул из-за пояса калам и, скрестив ноги на земле, держа в руке папирус, подымает взор на святого Антония, который сидит возле него, склонив голову.

Помолчав, Иларион продолжает:

Ведь слово божие подтверждено нам чудесами, — не так ли? Однако фараоновы волхвы производили их; да и другие обманщики могут производить их; люди впадают тут в заблуждение. Итак, что же такое чудо? Явление, которое нам кажется вне пределов природы. Но знаем ли мы все ее могущество? и из того, что нечто обыденное не изумляет нас, следует ли, что мы его понимаем?

Антоний. Пустое! надо верить Писанию.

Иларион. Святой Павел, Ориген и многие другие понимали его не дословно; однако, если его изъяснять аллегориями, оно становится достоянием немногих, и очевидность истины исчезает. Что же делать?

Антоний. Положиться на церковь.

Иларион. Итак, Писание бесполезно?

Антоний. Вовсе нет! хотя в Ветхом завете, признаю, есть… темные места… Но Новый сияет чистым светом.

Иларион Однако ангел-благовеститель, по Матфею, является Иосифу, а по Луке — Марии. Помазание Иисуса женщиной происходит, по первому евангелию, в начале его служения, а согласно трем остальным — за несколько дней до его смерти. Питье, предлагаемое ему на кресте, по Матфею, — уксус с желчью, по Марку — вино и мирра. Согласно Луке и Матфею, апостолы не должны иметь ни серебра, ни сумы, ни даже сандалий и посоха; у Марка, напротив, Иисус запрещает им брать с собой что-либо, кроме сандалий и посоха. Я теряюсь!..

Антоний с изумлением:

Правда ведь… правда ведь…

Иларион Когда до него дотронулась кровоточивая, Иисус обернулся и спросил: «Кто прикоснулся ко мне?» Итак, он не знал, кто прикоснулся к нему? Это противоречит всеведению Иисуса Если гробница охранялась стражами, женам нечего было беспокоиться о помощнике, чтобы отвалить камень с нее. Итак, стражи отсутствовали или же святые жены не были там. В Эммаусе он вкушает пишу с учениками и дает им потрогать свои раны. Это — человеческое тело, нечто вещественное, весомое и, однако, проходящее сквозь стены. Возможно ли это?

Антоний. Много понадобилось бы времени, чтобы тебе ответить!

Иларион. Зачем сходит на него Святой дух, раз он — бог-сын? Для чего ему нужно крещение, если он — Слово? Как мог дьявол искушать его, бога? Разве эти мысли никогда не приходили тебе в голову?

Антоний. Да!.. часто! Заглушенные или неистовствующие, они живут в моем сознании. Я подавляю их, — они возрождаются, душат меня; и временами мне думается, что я проклят.

Иларион. Тогда тебе нечего служить богу!

Антоний. У меня всегда потребность поклоняться ему!

После долгого молчания Иларион продолжает:

Но вне догмы нам предоставлена полная свобода исканий Желаешь ты знать иерархию ангелов, силу чисел, смысл зарождений и метаморфоз?

Антоний. Да, да! мысль моя бьется, чтобы вырваться из тюрьмы. Мне кажется, что, собравшись с силами, я преуспею в этом. Иной раз даже, на мгновение ока, я словно повисаю над землей; ' потом снова падаю.

Иларион. Тайна, которою ты хотел бы обладать, хранится мудрецами. Они живут в далекой стране, восседая под гигантскими деревьями, в белых одеждах, спокойные, как боги. Теплый воздух питает их. Леопарды бродят кругом по лужайкам. Журчанье ручьев и ржание единорогов сливается с их голосами. Ты их услышишь — и лик Неведомого разоблачится!

Антоний, вздыхая:

Путь долог, а я стар!

Иларион. О! о! знающие люди не редки! Они даже совсем близко от тебя, здесь! Войдем!

IV

И Антоний видит перед собой огромную базилику.

Из глубины ее льется дивный свет, как бы от некоего многоцветного солнца. Он освещает бесчисленные головы толпы, которая заполняет неф и стремится между колонн к боковым приделам, где в деревянных помещениях виднеются алтари, ложа, цепочки из голубых камешков и изображения созвездий на стенах.

Среди этой колышущейся толпы остановились тут и там группы людей. Одни, стоя на скамьях, проповедуют, подняв палец; другие молятся, скрестив руки, лежат на земле, поют гимны или пьют вино; вокруг стола верные творят вечерю, мученики распеленываются, показывая свои раны; старики, опершись на посохи, рассказывают о своих странствованиях.

Есть тут пришельцы из земли германцев, из Фракии и из Галлии, из Скифии и из Индии, с бородами в снегу, с перьями в волосах, с колючками в бахроме одежд, с темными от пыли сандалиями, с кожей, обожженной солнцем. Мелькают всевозможные одеяния — пурпуровые мантии и холщовые платья, расшитые далматики, шерстяные кафтаны, матросские шапки, епископские митры. Глаза у всех необычайно сверкают. У них вид палачей или евнухов.

Иларион входит в толпу. Все его приветствуют. Прижавшись к его плечу, Антоний их наблюдает. Он замечает много женщин. Некоторые одеты по-мужски, с наголо остриженными головами; ему страшно.

Иларион. Это христианки, обратившие своих мужей. Впрочем, женщины всегда за Иисуса, даже язычницы, — свидетельство тому — Прокула, жена Пилата, и Поппея, наложница Нерона. Не трепещи! вперед!

Появляются все новые и новые лица.

Они множатся, раздвигаются, легкие, как тени, испуская громкие крики, в которых слышатся и рычания ярости, и возгласы любви, и славословия, и проклятия.

Антоний, понизив голос:

Чего они хотят?

Иларион Господь сказал: «Еще многое имею сказать вам». Они знают это многое.

И он толкает его к золотому трону о пяти ступенях, где, окруженный девяносто пятью худыми и очень бледными учениками, умащенными маслом, восседает пророк Манес, прекрасный как архангел, недвижимый как статуя, в индийском одеянии, с карбункулами в заплетенных волосах; б левой его руке — книга с цветными рисунками, а под правой — глобус. Рисунки изображают создания, дремавшие в хаосе. Антоний наклоняется, чтобы разглядеть их. Затем:

Манес поворачивает глобус и, соразмеряя слова с лирой, издающей кристальные звуки, говорит:

Земля небесная у высшего предела, земля смертная у низшего предела. Ее поддерживают два ангела — Сплендитененс и Омофор с шестью ликами. На вершине высшего неба пребывает бесстрастное божество; внизу, лицом к лицу, — Сын божий и Князь тьмы.

Когда тьма продвинулась до его царства, бог извлек из своей сущности силу, которая произвела первого человека; и он окружил ее пятью стихиями. Но демоны тьмы похитили у него одну часть, и эта часть есть душа.

Есть лишь одна единая душа, разлитая повсеместно, как вода реки, разветвленной на многие рукава. Она вздыхает в ветре, скрежещет в мраморе под пилой, воет голосом моря, и она плачет млечными слезами, когда обрывают листья смоковницы.