Кнут Гамсун - Вечерняя заря Страница 7

Тарэ. Мы не помѣшали?

Карено стоитъ у письменнаго стола, дрожитъ отъ волненія. Добро пожаловать, господа! Взгляните на меня: вы видите передъ собой человѣка, который снова обрѣлъ себя. Я сдѣлаю все, о чемъ вы меня просите.

Тарэ. Браво!

Карено. Моя непоколебимость не сломлена, и моя сила въ полномъ расцвѣтѣ. Чего требуете вы отъ меня? Дорогіе друзья, я горю желаніемъ сразиться. Развѣ я старикъ?

Ропотъ среди мужчинъ.

Карено. Подъ моимъ пепломъ тлѣетъ еще огонь. Меня заманиваютъ почестями и должностями — меня, меня! Господа, вино не лимонадъ. Смѣхъ. Я просилъ о стипендіи — я ее не получилъ.

Нѣкоторые. О!

Карено. Меня хотѣли переплавить и подо мной зажгли костеръ. Сколько времени горѣли дрова? Двадцать лѣтъ. Слетались вороны, сбѣгались собаки, тыкались мордами въ дымъ, чихали и убирались назадъ со слезящимися глазами. Господа, моя душа трещала по всѣмъ швамъ!

Хойбро 52-хъ лѣтъ, блѣдный и запуганный, съ длинными, сѣрыми волосами и большой бородой. Но она не сдалась.

Остальные. Нѣтъ!

Карено, топая о полъ ногой. Нѣтъ.

Всѣ. Браво! Браво!

Карено возбужденный. Сегодня я тотъ же, какимъ былъ прежде. Я снова стою у Царскихъ вратъ — и не вхожу въ нихъ. Беретъ со стола рукопись, обернутую въ золотую бумагу. Вотъ моя работа; мнѣ предлагали за нее деньги; она золотая внутри, какъ и снаружи. О чемъ написана эта работа? О всѣхъ прекрасныхъ вещахъ на свѣтѣ, о великолѣпномъ земномъ шарѣ и небесахъ, гдѣ обитаютъ звѣзды. Смѣхъ. За нее дадутъ деньги, цѣлую кучу банковыхъ билетовъ. Но я не печатаю ее. Такъ что же я сдѣлаю съ ней? Я сжигаю ее. Быстро мнетъ рукопись и бросаетъ ее по направленію къ печи съ силой. Я сжигаю ее.

Всѣ. Браво! Браво!

Карено. Земной шаръ! Я высоко цѣню землю, какъ твердое основаніе для моихъ положеній. А звѣзды! Ахъ, звѣзды — слѣды отъ куриныхъ лапокъ, золотыя штучки, которыми Богъ разукрасилъ потолокъ, — господа, не будемъ больше говорить о звѣздахъ. Вытираетъ потъ со лба. Шопотъ и смѣхъ. Вы перешоптываетесь? Я сказалъ слишкомъ много?

Хойбро. Мы говоримъ не объ этомъ.

Карено. Нѣтъ, нѣтъ, я самъ чувствую, что говорю сегодня слишкомъ много. У меня такое ощущеніе, точно кто-то, предостерегая, ударяетъ меня по плечу… Скажите вы, Тарэ.

Тарэ. Что же я могу сказать?

Карено. Что-нибудь сильное, юношеское, что снова воспламенило бы меня, если я потускнѣю.

Одинъ. Вы не нуждаетесь, чтобы васъ воспламеняли.

Тарэ. Да, въ этомъ вы не нуждаетесь. Вы просили о маленькой, ничтожной стипендіи на путешествіе. Вы еще разъ дали случай нашему научному міру постучать къ вамъ въ двери и найти васъ дома, — нашъ научный міръ не воспользовался этой минутой. Ну, и что же, учитель? Сжимаетъ кулаки. Вы протянули открытую руку, — и отдергиваете ее назадъ, зажавъ кулакъ.

Карено. Браво!

Хойбро. Скажите что-нибудь о самомъ господинѣ Карено, Тарэ.

Карено. Да, что-нибудь о томъ, что я написалъ еще въ юности.

Тарэ. Если бы я только зналъ, что вамъ пріятно вспомнить въ эту минуту.

Карено. Правда? Какъ это хорошо! Да, я знаю, это было сказано отъ души. Выберите сами, что хотите.

Тарэ. Мнѣ вспоминается одно мѣсто изъ вашей статьи о четвертой заповѣди. «Чему вы хотите научить юность?» пишете вы. «Почитать старость. Почему? Это ученіе — выдумка самой старости, сдѣлавшейся безсильной. Когда старость не можетъ стоять дольше во главѣ жизненной борьбы, — отходитъ она въ сторону и скрывается? Нѣтъ, она разсаживается на высотахъ и приказываетъ юности оказывать ей почести и подчиненіе. И когда юноши подчиняются, старцы, какъ громадные скелеты птицъ, сидятъ на вершинахъ и радостно киваютъ покорнымъ. Слушайте, вы, юноши! Низвергайте старыхъ и занимайте ихъ мѣста. Вамъ принадлежитъ могущество и слава въ вѣчности».

Карено. Это писалъ я?

Тарэ. «Чѣмъ старцы выше васъ?» говорили вы. «Опытомъ. Во всей его жалкой, блеклой наготѣ опытомъ. Къ чему поможетъ опытъ вамъ, когда вы все-таки должны все познать сами, когда каждый долженъ лицомъ къ лицу столкнуться съ жизнью. Ахъ, никогда еще мой опытъ не оказывалъ тебѣ услуги, о которой ты толкуешь. Низвергайте старую ложь». Карено отираетъ лобъ. «Когда говоритъ старецъ, юноша долженъ молчать. Почему? Потому что такъ сказала старость. Итакъ, старость ведетъ спокойную, беззаботную жизнь на счетъ юности. Старыя сердца умерли для всего, кромѣ ненависти ко всему новому и юношескому. А въ истощенномъ мозгу хватаетъ силы только для одной мысли, для одной злой лжи; юность должна почитать беззубыхъ старцевъ. Въ то время какъ юность мучительно ежится и страдаетъ подъ игомъ этого циничнаго ученія, побѣдители радостно улыбаются своей изобрѣтательности и считаютъ, что міръ устроенъ превосходно».

Карено. И это написалъ я?

Тарэ. И дальше: «Человѣкъ становится психически и физически старикомъ, достигнувъ пятидесяти лѣтъ. Онъ дышитъ съ трудомъ, когда шнуруетъ башмаки, и долженъ отдыхать, написавъ книгу. Если у него есть имя, то онъ долженъ имѣть агентовъ, чтобы распространять его дальше. У него есть соучастники за границей, агенты въ Германіи, Англіи и Франціи; но особенно важенъ нѣмецкій агентъ. А самъ онъ воображаетъ, что еще молодъ. Чтобы не отстать отъ времени, онъ приноравливается къ юности и тайкомъ читаетъ ея книги. И это онъ дѣлаетъ не для того, чтобы въ душѣ порадоваться тому новому, что онъ встрѣтитъ, но единственно, чтобы научиться и позаимствовать — слава и честь ему за: это! Если юноши найдутъ новый путь, старецъ начнетъ самъ себѣ нашоптывать на ухо: „и ты можешь итти этой дорогой“. А если нѣмецкій агентъ — человѣкъ, знающій свою обязанность, то онъ немедленно оповѣстить въ широко распространенныхъ газетахъ, что именно этотъ прекрасный старецъ первый — прежде всѣхъ — и нашелъ новый путь. И старецъ, имѣя за собой полсотни лѣтъ, будетъ себя чувствовать въ высшей степени прекрасно»…

Карено прерываетъ его. Нѣтъ, я написалъ это слишкомъ опрометчиво. Почему вы цитируете именно это мѣсто? Что это значитъ? Это безумныя мысли. Съ тѣхъ поръ я сталъ зрѣлымъ человѣкомъ. Неужели я это дѣйствительно писалъ?

Тарэ. Да, но двадцать лѣтъ тому назадъ.

Карено. Какія глупости! Пятьдесятъ лѣтъ еще не старость. Я, вѣроятно, написалъ «шестьдесятъ»?

Тарэ. Вы написали «пятьдесятъ». Заключеніе гласитъ такъ. Сжимая кулаки. «Зачѣмъ переносите ложь, вы, юноши? Почему не идете вы на улицу, не ищете человѣка пятидесяти лѣтъ и не говорите ему: «прочь съ дороги, старикъ! Мы моложе тебя. Твоя жизнь кончена, дай мѣсто нашей. Умирай съ Богомъ».

Нѣкоторые. Браво! Браво!

Карено. Теперь они гремятъ. О, замолчите… Нѣтъ, это было написано не подумавъ. Вытираетъ лобъ. Коротко и ясно: чего вы требуете отъ меня, господа? Вы вѣдь знаете, что мнѣ самому пятьдесятъ лѣтъ.

Тарэ. Тѣмъ-то вы и велики, что вамъ пятьдесятъ лѣтъ и вы еще молоды.

Карено. Да, я еще молодъ. Не правда ли, вы тоже такъ думаете? Но я созрѣлъ противъ прежняго.

Хойбро. Итакъ, на выборахъ мы можемъ на васъ разсчитывать?

Тарэ. Пст! Это само собой разумѣется! Къ Карено. Весьма возможно, что теперь вы стали опытнѣе, чѣмъ раньше; я не могу судить объ этомъ. Но во всякомъ случаѣ мы дорожимъ вами такимъ, какимъ вы были прежде. Вы не звучали за одно съ хоромъ глупцовъ, вы были драгоцѣннымъ диссонансомъ нашей страны.

Карено. Да, такъ когда-то было. Въ Персіи есть поговорка: Я спрашиваю своего муленка: «Мой быстрый скакунъ, можешь ли ты перенести меня въ городъ?» И муленокъ встаетъ на дыбы и говоритъ: «Да». Черезъ двадцать лѣтъ я спрашиваю того же муленка: «Послушай, муленокъ, мой гнѣдой скакунъ, можешь ли ты перенести меня въ городъ?» И онъ падаетъ ницъ и хрипитъ: «Да».

Хойбро. Что это значитъ?

Карено. Это значитъ, любезный Хиіібро, что воля человѣка не свободна.

Хойбро. Ахъ, такъ.

Карено безпокойно. Развѣ раньше, когда я былъ молодъ, я не говорилъ этого?

Тарэ. Вы учили: «Жизнь — это свободный подарокъ творенію, которое черезъ это становится несвободнымъ».

Карено облегченно. Ну да, это то же самое: «которое черезъ это становится несвободнымъ» Благодарю васъ, Тарэ. Мой теперешній взглядъ не противорѣчитъ прежнему.

Хойбро. Надо ли это понимать такъ, что въ день выбора ваша воля будетъ несвободна?

Тарэ вопросительно. Нѣтъ, вѣдь мы невѣрно поняли васъ?

Карено. Вы все съ вашими вѣчными выборами, Хойбро. Горячо. Взгляните на мои сѣдые волосы, господа. Мнѣ уже пятьдесятъ лѣтъ. Неужели вы снова хотите изгнать меня?