Марк Твен - Сыскные подвиги Тома Соуэра в передаче Гекка Финна Страница 7

Мы просидели так, покуривая, грызя арбуз и толкуя, часа два, может быть; было довольно поздно, и когда мы воротились домой, там было совсем темно и тихо: все спали.

Том всегда замечал решительно все; он заметил и теперь, что старого зеленого фризового сюртука дяди Силаса и было на стене; между тем, по его словам, он висел тут по нашем уходе. Это показалось нам странным, но мы спешили к себе, чтобы лечь.

Бенни долго ходила у себя в комнате, которая была рядом с нашей; мы понимали, что она тревожится о своем отце и не может уснуть. Да и нам не спалось; мы курили довольно долго и разговаривали вполголоса; нам было жутко и грустно; мы не могли не толковать об убитом и об его тени, и это нагоняло на нас такую тоску, что сон и на ум не шел.

Когда стало еще позднее и все звуки стали голосами ночи, всегда такими страшными, Том подтолкнул меня и шепнул: «Смотри!..» Я посмотрел и вижу, что по двору бродит человек, который как будто сам не знает, что ему надо. Было так сумрачно, что мы не могли разглядеть всего хорошенько. Но, когда он направился к изгороди и стал перелезать через нее, луна осветила его фигуру и мы увидели, что на плечо у него вскинут заступ, а на спине старого рабочего сюртука выступает беловатое пятно.

— Это он во сне ходит, — сказал Том. — Хотелось бы мне пойти за ним и увидать, что он делает. Он побрел через табачное поле… Вот его и не видно уже. Ужасно жалко, что он не может и ночи провести спокойно.

Мы ждали долго, но он не возвращался или, может быть, прошел другою дорогою; наконец, мы устали и легли спать. Только нас мучили всякие кошмары, а перед рассветом разбудила страшная буря: гром и молния наводили страх, ветер клонил и ломал деревья, дождь лил, как из ведра, и все канавки превратились в потоки. Том сказал мне:

— Слушай, Гекк, я замечу тебе любопытную вещь. До той самой минуты, когда мы с тобою вышли вчера, в семье Джэка Дендана не могли знать о его убийстве. Но те люди, что гнались за Клэйтоном и Диксоном, распространят весть повсюду в какие-нибудь полчаса, и всякий, кто услышит ее, кинется от одной фермы к другой, стараясь сообщить раньше других подобную новость. Еще бы! В продолжение лет тридцати не приходилось им и двух раз рассказывать что-нибудь такое любопытное. Эта страсть передавать новости замечательна; но я ее не понимаю.

Он ждал с нетерпением, чтобы дождь перестал и нам можно было бы выйти и повстречать людей, чтобы посмотреть, как и что будут они нам рассказывать. А он говорил, что мы должны притвориться очень изумленными и испуганными.

Мы вышли тотчас, как перестал дождь. Был уже белый день; мы выбрались на большую дорогу и нам встречались разные лица, которые останавливали нас, здоровались, расспрашивали, когда мы приехали, как поживают наши там, долго ли мы здесь пробудем, словом, говорилось все обычное, но никто не заикнулся о случившемся. Это было даже изумительно! Том полагал, что, если мы пойдем в рощу, к смоковницам, то увидим, что труп лежит одиноко, нет ни души около него. Он говорил, что люди, гнавшиеся за ворами, могли забежать за ними слишком далеко в глубь леса, чем злодеи воспользовались, чтобы убить и их, так что некому было и рассказывать о случившемся.

И не успев еще одуматься, мы шли уже, куда надо, и очутились у смоковниц. У меня мороз по коже пробегал, и я объявил, что шагу не ступлю далее, несмотря на все просьбы Тома. Но он не мог удержаться: ему хотелось удостовериться, целы ли сапоги, не сняты ли они с мертвеца. И он полез в чащу, но через минуту показался опять, глаза у него были выпучены, он страшно волновался и крикнул мне:

— Гекк, он ушел!

Я был поражен и сказал:

— Том, ты врешь.

— Честное слово, его нет. И никакого следа! Земля, правда, утоптана, но если была видна кровь, то ее смыло дождем. Здесь только грязь и слякоть.

Я согласился подойти, наконец, чтобы убедиться своими глазами. Том не лгал: не было и помину о трупе!

— Плохи дела, — сказал я — Бриллианты-то улизнули. Можно полагать, что мошенники тихонько воротились и утащили убитого… Как ты думаешь?

— Похоже на то. Весьма даже вероятно. Но куда они его запрятали?

— Не знаю… да и знать не хочу, — сказал я с досадой. — Для меня имеет значение только то, что они взяли себе сапоги. Пусть себе лежит здесь в лесу где-нибудь, я искать не пойду.

Том потерял тоже всякий интерес к делу и если хотел знать, куда девался убитый, то лишь из простого любопытства. Но он говорил, что нам все же надо быть тише воды, ниже травы, потому что собаки или какие-нибудь люди непременно наткнутся на труп в скором времени.

Мы воротились домой в завтраку, раздосадованные и упав духом. Никогда еще не приходилось мне так горевать до сих пор ни об одном покойнике!

VIII

Не весело было у нас за завтраком. Тетя Салли как-то осунулась, казалась измученной, даже не унимала детей, которые очень возились и шумели, а она как будто и не замечала этого, что было вовсе не в ее привычках; нам с Томом было о чем подумать и без разговоров; Бенни видимо не выспалась и, когда поднимала голову, чтобы взглянуть украдкою на отца, я подмечал у нее слезинки на глазах. Сам старик сидел перед своею непочатою тарелкою, и кушанье на ней стыло, а он и не замечал, что оно ему подано; он все думал и думал о чем-то, не говоря ни слова и не проглатывая ни куска.

В то время, как у нас стояла мертвая тишина, тот негр высунул опять из дверей свою голову, говоря, что масса Брэс очень беспокоится о массе Юпитере, которого нет до сих пор… И если бы массе Силасу было угодно…

Он смотрел на дядю Силаса при этой речи, но не договорил: слова так и замерли у него на языке, потому что дядя Силас поднялся, шатаясь, уперся одною рукою о стол, а другою раза два потер себе грудь, точно задыхаясь. Наконец, все не сводя глаз с негра, он прошептал с великим трудом:

— Что же он… он думает… Что он воображает такое?.. Скажи ему… скажи…

Он упал опять в изнеможении в свое кресло и произнес чуть слышно:

— Уходи… уходи…

Перепуганный негр исчез, а мы все почувствовали… Собственно не знаю, что это было за чувство, только очень тяжелое; наш старик едва переводил дух, глаза у него закатились; казалось, что он умирает. Мы не смели пошевельнуться, но Бенни встала тихонько, подошла к нему вся в слезах, прижала к себе его седую голову и стала ее поглаживать и ласкать, а нам сделала знак уходить. Мы повиновались и выбрались вон осторожно, словно тут был покойник.

Мы с Томом отправились в лес, очень грустные, и рассуждали о том, как все не походило теперь на то, что было здесь прошлым летом, когда мы тоже гостили у дяди Силаса. Так было все мирно, тихо и благополучно; дядя Силас пользовался общим уважением, был такой веселый, простодушный, недалекий, но добренький… А теперь, посмотрите на него! Если он еще не совсем помешался, то очень близок к тому. Мы это видели хорошо.

День был чудный, ясный, солнечный, и чем далее поднимались мы по холму, идя к лугам, тем красивее и красивее становились деревья и цветы, и тем страннее и как бы греховнее казались нам всякие смуты в подобном мире! Вдруг, я так и обмер, схватил Тома за руку, а сердце во мне и все мои печенки и легкие и что там еще во мне есть, так и упало.

— Вот она! — сказал я. — Мы отпрянули назад, за кусты, все дрожа, а Том шепнул мне:

— Шш… Не шуми.

Она сидела, задумавшись, на большом пне в конце лужайки. Я хотел увести Тома прочь, но он не соглашался, а я без него не мог тронуться с места. Он говорил, что нам может не представиться другого случая видеть тень, и он хотел насмотреться вдоволь на эту, хотя бы пришлось умереть. Ну, стал смотреть и я, хотя от этого едва чувств не лишился. А Тому не терпелось, он все болтал, шепотом, разумеется.

— Бедняга Джэк, — говорил он, — все-то на себя напялил, как и намеревался. Мы не были уверены насчет его волос, так вот, посмотри, они у него уже не длинные, а подстрижены коротко, как он и хотел. Гекк, я не видывал ничего натуральнее этой тени!

— И я тоже, — сказал я. — Я узнал бы его, где хочешь.

— Я тоже скажу. Призрак, а смотрит таким крепким, неподельным… Ну, совсем Джэк, каким он был перед смертью.

Мы продолжали смотреть. Вдруг Том говорит:

— Однако, Гекк, странная вещь. Тени как будто и не полагается бродить днем.

— Верно, Том. Я никогда не слыхивал, чтобы это делалось.

— То-то и есть; они выходят только по ночам, да и то лишь после полуночи. Тут что-нибудь да не ладно, припомни мои слова! Не может быть, чтобы только этой тени дали право разгуливать днем. Между тем, чего ее натуральнее! Но, знаешь, Джэк хотел притвориться глухонемым для того, чтобы соседи не узнали его по голосу. Как думаешь, представится он таким, если мы к нему обратимся?

— Господь с тобою, Том! Что ты говоришь! Если ты окликнешь его, я умру тут на месте!

— Ну, не бойся, не стану окликать… Однако, смотри, Гекк, он чешет себе в голове… Видишь?