Анатолий Приставкин - Тихая Балтия. Латышский дневник Страница 8

А вот то, что я говорил, обращаясь к солдатам.

«Я хочу обратиться к вам, я ведь служил здесь в Риге, и я солдат. Мой отец воевал в Отечественную и тоже был солдатом. Мой дед воевал в первую империалистическую, и он солдат. Поколение моих предков все солдаты. Мы знаем, что для солдата является святыней: его земля, его дом, который он защищает, его родня, его дети, его близкие и друзья. Но никогда, ни-ког-да ! солдат не может быть насильником, солдат не может убивать гражданское население. Этого нет в присяге. А в присягах других иностранных армий прямо есть параграф, где солдат не может выполнять противозаконные приказы. И я обращаюсь к своим собратьям-солдатам, я не в таком возрасте, но я обращаюсь к ним: пусть подумают они о тех близких, которых я назвал, о своей родне… Уничтожая гражданское население, детей, стреляя в них, вы стреляете в себя. Потому что другой солдат таким же образом придет в ваш дом…» (Мое выступление, напечатанное на листовке и подаренное мне друзьями).

Рудольф, чтобы немного меня развлечь, подвел к окну: — Смотрите, какой брейгелевский пейзаж! В дымке наступающих голубоватых сумерек сквозь сетку оголенных ветвей, и правда, как на известной рождественской картинке Брейгеля, там даже ракурс выбран как бы с высоты, виднелось огромное зеркало темной реки и противоположный берег с размытыми силуэтами домов… Светились первые зажженные окна.

Такая прекрасная, невиданная мной никогда Рига!

Вдруг подумалось: Господи! За что им такое! В чем они провинились, разве только в одном, что не хотят они жить рабами, как прежде, а хотят жить как все нормальные люди и без большевиков!

Так и получилось мое выступление, это было как мольба о мире для этой красивой дивной страны.

Когда пробирались мы через толпу, в холле, на первом этаже, услышали информацию по радио, что десант, по всей вероятности, готовится с воздуха, и просьба ко всем, кто пришел защищать нашу телестудию, не вступать с десантниками в противоборство и не провоцировать насилия… — Ваши жизни, — так сказали по радио, — нужны для будущего страны…

Уже отъехали, но долго в машине молчали.

Не скоро Рудольф спросил:

— Неужели это возможно?

— А в Литве это возможно… Было?

— Да, я вроде понимаю, — сказал он. — До конца никак осознать не могу.

А Сильвия со вздохом произнесла:

— Мы так хорошо начали, и так работалось… И крах. Ну, зачем тогда жить?

Это потом я буду слышать повсюду:

— Дайте нам жить.

Даже в Риге на заборе будет такая надпись.

ДАЙТЕ НАМ ЖИТЬ.

Не дадут.

Большевики не могут в нормальных условиях жить. Как не может жить моль в проветривае-мой и светлой комнате. Им нужна экстремальная обстановка, борьба со всякими буржуазными, классовыми и прочими невидимыми врагами, чтобы запугать людей и заставить их быть рабами. Их коммунистическая система направлена против жизни, как таковой. А поскольку нормально-му человеку свойственно именно стремление к этой самой жизни, большевики борются с этим человеком, они объявили ему террор. И пока они у власти (а они у власти), человеку, любому (любому!) и в любой точке земли угрожает опасность для его существования.

Я пишу о ТИХОЙ Балтии.

Но думаю я и о ТИХОЙ Швеции, и о ТИХОЙ Норвегии, о ТИХОЙ Финляндии…

О любой из ТИХИХ стран в мире, где завтра может наступить то же самое, что я увидел здесь.

УБИТЬ МЕРЗОСТЬ ЛИЧНОГО «Я»

О чем мы вспоминаем, когда слышим слово: «терроризм»? Об угнанных самолетах, о подвигах «красных бригад» в Италии, о бомбах, подложенных в Ерусалимском храме, об убитых в автобусе израильских школьниках… Ну, конечно, о разбойниках, таких как Хусейн или Арафат…

Все это во времена моей молодости живописно и не без удовольствия смаковали международники, а в нашем чистом незамутненном сознании это сливалось в единую картину гибели капитализма… Там и наркомания, и проституция, и безработица, и кризис и, конечно же, терроризм.

Или даже так: оттого и терроризм, что все остальное плохо.

Да что заглядывать и прошлое, вот уж в наши дни телевидение вернулось к привычным картинам, да и международники будто возникли из небытия те же самые, и потянулись по экрану потоком демонстрации протеста (а их там всегда много!), а еще ураганы, землетрясения, наводнения, катастрофы, а еще бездомные и голодающие… И как-то было приятно вновь убедиться, что не только нам сегодня худо, а если и им худо, то нам уже как-то легче!

Попав в довольно зрелом возрасте на Запад, в Париж (до этого не выпускали), первые дня два ходил я с оглядкой, ожидая непременной стрельбы, провокаций и, конечно, террористов, которые ожидали, должны ожидать нас на каждом углу… Настолько верил всем этим бредням, что мне дома внушили. И лишь убедившись в своей безопасности, безоглядно, без сна, несколько ночей подряд до счастливого головокружения, пока носили ноги, бродил по городу, и никто ко мне не пристал…

Попробовали бы вы побродить ночью по Москве!

А, кстати, бродил-то я по улицам и площадям прекрасного Парижа, узнавая памятные по истории места первой французской революции, такие, например, как Пляс де ля Революсьон, где Робеспьер казнил своих врагов и друзей и где в конце концов казнили его самого. Именно здесь в конце 18 века на волне революции родился ТЕРРОР как основа, как действующая главная сила этой революции и, судя по всему, всякой революции вообще.

А вспомнил я о французской революции вовсе не из любви к ней, и даже не любопытства, а из уважения к великой нации, которая смогла, встав на этот путь, быстро его отвергнуть. К счастью для нее самой.

Стоит заглянуть в энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, и мы найдем все о терроре.

Так вот, из протоколов революционных комитетов известно, кто осуществлял террор: негодные элементы общества, люди, выбившиеся из колеи, сумасброды и негодяи всякого рода и слоя, особенно низшего, завистливые и злобные подчиненные, мелкие торгаши, запутавшиеся в долгах, пьянствующие и слоняющиеся без дела рабочие, уличные и деревенские бродяги, мужчины, подбираемые полицией, разгульные женщины… Одним словом — все антисоциаль-ные паразиты, среди сбора которых несколько фанатиков, в чьем поврежденном мозгу легко укоренилась модная теория; все остальные в гораздо большем числе — простые хищники, эксплуатирующие водворившийся порядок и усвоившие революционную догму только потому, что она обещает удовлетворить всем их похотям…

Это написано историком задолго до октябрьского переворота в России в 17 году, но как не разглядеть родную до боли картину НАШЕЙ революции и не узнать ее фанатиков-вождей с модной идеей и «поврежденном мозгу», но еще и тех, кто принял революцию как догму для удовлетворения своих низменных страстей… От сталинского уголовного окружения до самых сегодняшних каких-нибудь поизмельчавших, но вполне еще реальных Полозковых, Нинандреевых или Рубиксов…

Как же осуществлялся террор во времена французской революции? Да как у нас, при помощи тех же самых «комитетов общественной безопасности» — похоже? Которые «обладали самой произвольной и бесконтрольной властью над свободой и жизнью людей…» Главные лозунги террора такие: если мы добродетель (а мы, конечно, добродетель!), то каждый противник преступен, и его надо уничтожать.

Прямо по М. Горькому!

Противник тот, кто думает не так, как мы. Ему-то и объявляем наш справедливый, наш народный, наш… и пр. и пр. террор.

Этот террор одержим идеей расправы над любым инакомыслием при помощи СТРАХА и УЖАСА.

TERREUR — обозначает именно эти два понятия: страх и ужас, которые проявлены по отношению к своим врагам.

Слово родилось в далекие дни конца 18 века, но как оно оказалось живуче в наше время и особенно в нашей стране. А если и у других, то обязательно у тех, с кем мы дружим, у эфиопов, скажем, у арабов… Таких как Хусейн, который нам в чем-то даже родственен.

И лексикончик тот же, уголовный, и манеры, и наклонности.

Оттого сегодня и тужим, что не можем его спасти. Уж очень, парниша, зарвался. Ну, резал бы своих при помощи своих же омоновцев, стращал бы их бронемашинами и патрулями, врывался бы в разные частные конторы для проверки, проводил бы по приказу референдумы с путаными вопросами, которых все равно никто не поймет… В крайнем случае организовывал бы по провинции разные там комитеты спасения… Чего ему надо было в Литве… То бишь, в Кувейте?

Но вернемся к французам. А как организовывался у них террор? Да при помощи революционных трибуналов и чрезвычайных… чуть было не сказал: комиссий…

Это у нас «чрезвычайные комиссии» — ЧК, а у них, у французов это были: «чрезвычайные суды». Но, думаю, не лучше наших «комиссий»! Суды проходили без всяких там формальнос-тей, без адвокатов и свидетелей, достаточно было «внутреннего убеждения судей». А убеждение их, как и наших, было однозначным: смерть. Вот только до ГУЛАГа они, кажется, тогда еще не додумались. А жаль! Сколько бы каналов понастроили! Сколько бы поэтических книг об этом создали! Наш Союз писателей умер бы от зависти.