Сатанинская трилогия - Шарль Фердинанд Рамю Страница 9

Браншю начинал смеяться:

— Ни Иисус, ни дьявол, где-то между, увы! Где-то между…

Лот в этот момент как-то странно посмотрел на него.

Понятное дело, никто уже не знал, что и думать, люди пока не свыклись с произошедшим. Как бы то ни было, Браншю вызывал теперь еще большее уважение и даже почитание. Во всяком случае, теперь говорили: «Он очень сведущ и скрывает это». С такими людьми надо быть обходительным. К тому же, он ведь хорошо все делает. Может, у него что-то на уме?

Никогда еще вино не лилось столь обильно. Всем, кто входил, сразу подносили стакан. Было жарко, стоял густой дым. Вокруг были только друзья и друзья друзей. Казалось, он рад, что все они здесь, и хочет их удержать, подливая вина (за исключением Лота, который не пил). Вечер затянулся. И в этот миг, словно нарочно, снова послышался голос, звучавший все ближе и ближе:

— Настал час последний!.. Он завлекает вас тихо, медленно, но я покажу, куда он вас завлекает, дабы успели вы от него укрыться…

Некоторые засмеялись. Лот же поднялся. И поскольку Браншю сделал ему знак сесть на прежнее место, заговорил:

— Нет! — Молвил он, покачав головой. — Нет, вы же видите, это несправедливо! Я повинуюсь вам, но это несправедливо…

— Давай, — ответил Браншю, — вспомни, о чем я тебе говорил.

И, делая вид, что хочет уладить дело, продолжил:

— В конце концов, он никому не причиняет вреда. Ну, может быть, только мне… И, конечно, для доброго имени деревни его следовало бы запереть, но никто с этим не торопит.

И так он говорил еще какое-то время, а затем пропал.

Как это произошло, никто никогда так и не узнал. В помещении было очень дымно, многие встали во время разговора, поскольку принялись обсуждать случай с Люком: может быть, Браншю воспользовался беспорядком, в то время как Люк остановился напротив харчевни:

— Эй, вы там! — Продолжал он. — Вы что, не слышите? Ведь я пришел ради вас, и ради тебя, Лот, в особенности, у тебя чистое сердце, но оно обратилось к ложным плодам. Так слушай, лучше бы твоя мать умерла, лучше бы она умерла, Лот, лишь тело…

Лот так быстро рванул к окну, что никто не успел его удержать, и, распахнув его, крикнул:

— Ну-ка повтори!

— И я повторю.

— А если я сейчас выйду?

— Я буду повторять, ибо это правда…

Далее происходило все очень быстро. Тот еще не закончил фразы, а Лот уже оказался на улице. Все ринулись за ним. Стояла темень, и никто не увидел, что приключилось, было лишь ясно, что двое мужчин разговаривают вблизи: «Это не он Сатана, а ты!» И послышался звук, какой бывает, когда падает тело, затем вновь голос Лота: «Эй, люди!..» Они подошли, все были взбудоражены. «Возьмем его за ноги!» — проговорил Лот. И все, гогоча, за исключением Лота, который вовсе не смеялся, прицепились к телу, словно кони впряглись в повозку. Но повозка была легкой, да и тело по тающему снегу скользит без препятствий. «Куда его? — К фонтану!» Фонтан бил совсем близко. Возле него был обустроен большой деревянный резервуар. Широкий, глубокий…

Так на девятый день умер от пневмонии единственный, кто, быть может, разбирался в подобных вещах, хотя и не принадлежал к числу местных умников и, наверное, видел все в ином свете.

III

В следующие дни все было спокойно, близилось Рождество. В доме Амфионов царила радость. Разнося в небе благую весть, звонили колокола, и они — муж и жена, — сидя у очага, беседовали о своем счастье. Живот Элоиз явственно увеличивался. И в этом не было ничего удивительного: она была на шестом месяце. Но Жозефу все еще не верилось, — он столько ждал, — они были женаты три года и уже все испробовали, даже отправились прошлой весной в паломничество в Сент- Клер.

Он говорил:

— Элоиз! Ах ты, такая-сякая! Я уже клял тебя на все лады из-за твоей засухи! Знаешь, если бы так продолжалось, я бы тебя разлюбил, это было уже невыносимо! Давай-ка, поцелуй меня поскорее…

Он подбросил в печь поленьев, взметнулось пламя, по черной от сажи стене полетели звездочки.

Она поцеловала его (даже дважды, если ему так угодно, сказала она); в небесной тиши — так бывает, когда дети идут из школы, — от колокольни разносился во все стороны перезвон.

Они вспоминали прошедшую жизнь, бесполезную прошедшую жизнь, пусть и скрашенную любовью, но ведь если вам чего-то недостает, это все затмевает. К счастью, все это в прошлом, а иначе бы и любовь долго не продержалась.

— И то правда, — продолжал он, смотря на нее, — сколько я ни старался зажать себя в кулак, я был на тебя в обиде. Дорожка эта вела в пропасть… Но ты вызволила меня оттуда! Тем, что у тебя появился этот милый толстый животик… Еще поцелуй!

Это был уже десятый или даже больше. Такие вечера прекрасны. На лице играют отблески горящих длинных буковых полешек, лицо это мило, знакомо. И никогда еще глаза так не смотрели в другие глаза. Подкладываешь полешко. Август, сентябрь, октябрь, ноябрь, декабрь, — всего пять месяцев.

Они продолжают. К этим пяти месяцам надо добавить еще четыре: январь, февраль, март, апрель, — получается почти год. Это случится, когда запоют птицы, а на ветвях появятся, словно коготки, маленькие зеленые почки.

Это было их общее счастье, и смотрели они друг на друга с радостью. Прежде они жили, отвернувшись от света, теперь для них начинался день новый.

Теперь, когда они видели его приближение, они строили планы, множество планов, было столько идей, что говорить можно часами, и то все не выговоришь. К примеру, то будет мальчик или девочка?

Он говорил:

— Ну, что думаю я?! Конечно же, мне бы хотелось, чтобы родился мальчик. Но если родится девочка, я все равно буду рад.

— А я — как ты. Главное, чтобы ты был доволен, тогда и я довольна.

— Неужели это правда? — Смеялся он.

Она кивала.

Он говорил:

— Это правда? Элоиз, это правда? Ну что ж, предположим, будет у нас мальчик, как мы его назовем?

— Надо поглядеть в святцы. — Она пошла за святцами. Теперь надо было узнать день. — Ищи между пятнадцатым и двадцать пятым.

— Пятнадцатого — святой Патерн.

— О, только не Патерн.

— Шестнадцатого — святой Фруктуоз.

Она покачала головой.

Семнадцатого — святой Аника… Восемнадцатого — святой Парфе, девятнадцатого — Квазимодо, двадцатого — святой Гаспар…

Он подумал: «Я что, весь вечер так буду читать?» Но двадцать