Александр Фельдман - День Сме Страница 3

Под звуки «прекрасного голубого Дуная» в волшебном исполнении венского оперного оркестра гости входили в раскрываемые разрумяненными лакеями залы и окунались в атмосферу летней Вены, несмотря на наряженные разных форм и размеров рождественские ели, расположенные в укромных уголках, на лестнице и внизу, в гардеробе, где гости избавлялись от ненужной верхней одежды; казалось, что лютая зима, оставшаяся за окнами, сейчас пребывает далеко от торжества, приглашенные же так и трепетали под теплым дунайским ветерком, зажмуриваясь, прислушивались к штраусовским волнам, накрывавших присутствовавших приятностью доброты и неги. Вскорости, «голубой Дунай» сменили «южные розы», и теперь уже разноцветные лепестки услаждали слух всё новых и новых участников маскарада; и светлые залы, украшенные массивными зеркалами и гирляндами, заполнило множество Пьеро, Коломбин, Арлекинов, мирно и весело гогочущих промеж собой; сам хозяин – Никита Толстой – облачился в расшитый золотом и серебром камзол флибустьера, с треуголкой, повязкой на глазу и, пыша трубкой, здоровался с приехавшими, сверля их насквозь единственным открытым глазом; его молодая жена, выбрав наряд восточной красавицы, расположилась подле мужа, тем самым, эта пара создавала впечатление пирата и его азиатской пленницы. Смернов решил предстать на маскараде в образе Тартальи, для этого он еще в Петербурге заказал себе черные панталоны, такого же цвета блузу, плащ и берет; всё это сочеталось с черными как смоль, невероятного размера усами, которые Александр Феофилактович специально для праздника завил причудливым образом, кипенным кружевным воротником и белоснежными манжетами, вся композиция венчалась страусиным пером, хотя в этом одеянии его с легкостью можно было бы принять за некого завоевателя шестнадцатого века, к примеру, Кортеса, и всё же он был, как впрочем, и всегда, совершенно неотразим.

Войдя в залу и жмурясь от яркого света тысяч свечей люстр, еще и отражавшихся в огромных зеркалах, создавая эффект перенасыщенности, Смернов встал в растянувшуюся по всей парадной лестнице очередь разноцветных костюмов, стремящихся засвидетельствовать свое почтение хозяину и хозяйке дома; подойдя к Толстому, он поклонился, а Никита, не раздумывая, заключил его в свои объятья, представил супруге и повел знакомить с гостями – был здесь и особый умысел, многих знатных персон ему удалось заманить на праздник, исключительно пообещав познакомить с неуловимым для них полковником; среди прочих была в этом заинтересована и чета князей Поликарповых. Их старшая дочь, Елизавета, была обручена с маркизом де Вре, служащим во французском посольстве при дворе Их Императорского Величества, младшую же, Екатерину, родители хотели бы видеть замужем за доблестным военным, поэтому приехали на бал всей семьей в сопровождении будущего родственника – маркиза. Толстой представил знатному семейству Смернова; сам князь возникнул на маскараде в образе незнакомца – в черном сюртуке, шляпе и летучей мышью на лорнете; его жена, княгиня Поликарпова, была облачена в великолепное открытое сиреневое платье с салатовыми отворотами и блестками, в одной руке у нее был веер под цвет наряда, которым она беспрестанно обмахивала раскрасневшееся от духоты еще привлекательное лицо, другой же она поддерживала блестящую летучую мышь на лорнете; дочери, подражая матери, также в открытых, но гораздо менее откровенных, обнажающих лишь тонкие плечи, декольтированных однотонных розового цвета туалетах обмахивались веерами и не отводили летучих мышей от глаз; лишь де Вре смотрелся инородным телом в этом обществе лорнетных масок – он предпочел прийти на маскарад в образе Пьеро, видимо, осыпанный целым пудом пудры; Александр Феофилактович поклонился со всей огромной стати своего роста князю, а Поликарпов представил ему свою жену, дочерей, которые не удержались и прыснули, когда полковник поочередно приложился к их ручкам, и маркиза де Вре, попутно сообщив, что это жених его старшей дочери. Толстой оставил Смернова наедине с княжеским семейством и удалился обратно на парадную лестницу для встречи гостей; оркестр заиграл «вино, женщину и песню», чем не преминул воспользоваться Александр Феофилактович, пригласив княгиню на тур вальса; но Поликарпова безотлагательно отказалась танцевать, сославшись на больную спину и вынудив составить компанию полковнику в вальсе свою старшую дочь; лорнетная маска сильно мешала Елизавете, поэтому была беспощадно отброшена, тем более что на смену вальсу пришла быстрая «трик-трак полька»; Смернов внимательно вглядывался в по-детски непосредственное и трогательное лицо старшей княжны: светлые, хотя немного жидкие волосы окаймляли продолговатое лицо с остро вычерченным подбородком, нижняя губа слегка приоткрытого рта была чуть полнее совсем тонкой верхней, курносый заметно вздернутый нос, тонкие светлые брови, легкий румянец на щеках, необыкновенно длинная и белая шея, раскосые серо-голубые глаза – всё это он, казалось, уже где-то видел, был знаком с этим обликом; возможно, она ему снилась или представлялась в мечтах о совершенной женщине, которая только и могла обрести законное право стать его супругой; сейчас Смернов понял, Елизавета – тот женский идеал, о котором он мечтал всю жизнь, без нее теперь ему уже не представлялось возможным жить и когда-либо обрести счастье; прошло несколько вальсов и полек, а полковник и княжна всё не расставались и танцевали, танцевали, поглощая друг друга взглядом так, что не удержался маркиз: сказавшись нездоровым, он сухо попрощался с князем, приложился к ручкам княгини и младшей княжны и с видом явно оскорбленным покинул бал-маскарад, однако этого не приметили ни Смернов, ни старшая княжна – так они были увлечены захлестнувшим их чувством. Спустя некоторое время, ощутив всю неприличность подобной ситуации, Александр Феофилактович вернул Елизавету на место и пригласил на еще одну шнель-польку ее младшую сестру; на протяжении танца он старался найти в Екатерине хотя бы одну из тех черт, что так вскружили голову в ее сестре, но не смог – младшая княжна не вызывала в его сердце никаких чувств, а производила впечатление безликого и бесполого существа, даже обладая превосходным чувством воображения, очень трудно было себе представить, что это сложившаяся женщина, что она способна любить, быть матерью; неуловимость, худоба и угловатость черт лица еще более усугубляли мнение полковника об этой юной особе. Для Поликарповых бал был непоправимо испорчен; и дело даже не в маркизе де Вре и не в Смернове, а в пренебрежении и попрании всех традиций и устоев этикета старшей дочерью, тем более, что скандал грозил вылиться за пределы их семьи и нанести урон безупречной репутации князя и княгини. Вместе с тем, маскарад подходил к своему апогею: лакеи в позолоченных ливреях и пышных париках проникли стройною толпой в сердце танцующего зала; в то время как оркестр заиграл Радецкий марш, они стали кружиться и осыпать аплодирующих гостей золотым конфетти и мишурой; после такого красочного события активность оркестра и участников празднества снизилась, и бал, сам собой плывший по течению вечера, оказался недалеко от устья, после которого, не глядя на оставшийся осадок, Поликарповы проявили такт и позволили проводить себя Смернову до особняка; Александр Феофилактович, занявший в экипаже место улизнувшего маркиза, оказался как раз напротив Елизаветы; но она вела себя с ним намного холодней после недвусмысленных внушений княгини, не отвечая на выразительные взгляды как бы невзначай, которые время от времени бросал полковник и притворяясь совершенно уставшей, мечтавшей исключительно о последнем пристанище дня в объятиях Морфея.

В номерах Смернова ждала бессонная ночь, окутанная сизым дымом и тихим треском поленьев в камине; завернувшись в махровый арабесковый халат, держа в руке бокал Бордо, потягивая сигару, Александр Феофилактович увлеченно мечтал об иной жизни, нежели военное, полное одиночества существование, которое угнетало его последнее время; он представил, что будет обитать не в столице, а в тихой уединенной усадьбе на речке; жена подарит ему двух наследников – сына и дочь, которых он будет учить ездить верхом, плавать и прививать так необходимую всем дисциплину, а по вечерам читать им перед сном Пушкина; «Как же всё это хорошо! – воскликнул полковник, – Просто страсть как замечательно! Женюсь, ей-богу, женюсь на ней, не будь я – Александр Смернов, кавалер ордена святого Георгия!» Полковник сей же час написал два письма: одно отправил брату с извинениями за невозможность приезда на эти рождественские праздники и выражением надежды, что когда-нибудь, возможно даже совсем вскорости, они всё равно встретятся и обязательно поохотятся, но только не теперь, когда в его жизни должны были произойти судьбоносные изменения; другое же, после некоторых раздумий он адресовал старшей княжне Поликарповой, заключив его в форму английского сонета: