Айша. Возвращение Айши. Дочь Мудрости - Генри Райдер Хаггард Страница 43

— Будь проклята дщерь Нила за красоту ее совратительную! Будь проклята за то, что ее волшба восторжествовала надо мной!

Будь проклята за то, что встала между мной и возлюбленным моим!

И вновь пламя съежилось и поникло.

Она закрыла глаза руками и заговорила уже не шепотом, а громко, во весь голос:

— Но что проку в этих запоздалых проклятьях? Она победила меня — и ушла навсегда!

И тут же, с еще большим неистовством, Она возобновила проклятья:

— Будь она проклята, где бы ни была! Пусть мои проклятья настигнут ее, где бы она ни была, пусть нарушат ее загробный покой!

Пусть мои проклятья вознесутся до звездных сфер! Да будет проклята ее тень!

Пусть даже там изведает она мое могущество!

Пусть даже там услышит меня! Пусть спрячется в черноте беспросветной!

Пусть погрузится в бездну отчаяния, рано или поздно я все равно сыщу ее!

Вновь пламя понизилось — и вновь она прикрыла лицо руками.

— Но что проку в моих проклятьях, что проку? — застонала она. — Чей голос может достичь спящих вечным сном? Даже мой не может!

Нечестивый обряд продолжался.

— Да поразит ее мое проклятье, когда она возродится. Да родится она на свет проклятой!

Да преследует ее мое проклятье всю жизнь — с первого дня возрождения и до последнего дня!

Да будет она проклята! Мое возмездие настигнет и уничтожит ее и в новом существовании!

Пламя все вздымалось и опадало, отражаясь в ее полных боли глазах; чудовищные, произнесенные свистящим шепотом проклятья — не могу даже передать, особенно на бумаге, как жутко они звучали, — ударяясь о стены, рассыпались на множество отголосков и затихали; на неподвижное тело под саваном попеременно падали то яростный блеск огня, то глубокая тень.

Наконец — видимо, в полном изнеможении — она смолкла. Уселась на каменный пол, тряхнула головой так, что ее прекрасные волосы плотной завесой легли на лицо и грудь, и зарыдала в беспредельном отчаянии.

— Две тысячи лет, — стонала она, — две тысячи лет я терпеливо ожидаю его прихода; век проползает за веком, но боль воспоминаний все так же сильна, все так же слаб луч надежды. Две тысячи лет — все это время, изо дня в день, страсть сжигает мое сердце; ни на миг не забываю я о совершенном мною грехе! Забвение — не для меня. О, как мучительно долго тянулись годы и как мучительно долго будут еще тянуться, кажется, им никогда не будет конца!

О мой любимый! Мой любимый! Мой любимый! Этот иноземец разбередил мою душу! Целых пятьсот лет не страдала я так невыносимо... Если и виновна перед тобой, неужто же не искупила я свой грех? Когда же ты возвратишься ко мне? Я обладаю всем, чего можно пожелать, но без тебя все это — ничто! Что же мне делать? Что? Что? Что? Кто знает, может быть... может быть, эта египтянка сейчас находится там же, где и ты, и потешается над моими мучениями. Почему я не умерла вместе с тобой, я, твоя убийца? Но ведь я, увы, бессмертна, не могу умереть, даже если бы захотела. — Она распростерлась на полу и рыдала в таком безудержном горе, какого не выдержало бы сердце ни одного смертного.

Вдруг она прекратила рыдать, встала, поправила платье и, нетерпеливым движением закинув длинные локоны за спину, быстро подошла к прикрытому саваном телу.

— О Калликрат! — воззвала она, и я вздрогнул, услышав это имя. — Я хочу вновь взглянуть на твое лицо, каких бы мук это мне ни стоило. Прошло уже около полувека с тех пор, как я в последний раз смотрела на тебя — тебя, убитого моей собственной рукой. — Дрожащими пальцами она схватила угол савана и замолчала. Видимо, ей пришла в голову мысль, которая ужаснула ее саму, потому что она заговорила странно испуганным шепотом.

— Что, если я подниму тебя? — Очевидно, она обращалась к мертвецу. — Так, чтобы ты стоял передо мной, как встарь. Я могу это сделать. — Она вытянула руки, все ее тело напряглось так, что страшно было смотреть, глаза застыли и потускнели.

Я в ужасе отпрянул за шторами, волосы у меня встали дыбом; я увидел — а может быть, это была лишь игра моей фантазии, — как мерно заколыхался саван, словно он лежал на груди спящего. Она отдернула руки, и колыхание сразу же прекратилось.

— Для чего, — сказала она, — для чего возвращать видимость жизни, если я не могу возвратить дух? Даже если бы ты стоял передо мной, ты не узнал бы меня и делал бы только то, что я повелю. Ты жил бы моей жизнью, а не своей собственной, Калликрат.

Она стояла, размышляя, затем пала перед мертвецом на колени, прижала губы к савану и зарыдала. Смотреть, как эта женщина изливает свою страсть на мертвеца, было поистине ужасно — куда ужаснее, чем все до тех пор происходившее; я повернулся и, весь дрожа, крадучись направился обратно по темному коридору; у меня было такое впечатление, будто я видел душу, горящую в адском пламени.

Я шел, спотыкаясь на каждом шагу. Дважды упал, однажды свернул по ошибке в поперечный проход, но вовремя спохватился. Минут двадцать я тихо брел по коридору и только тогда понял, что, должно быть, уже миновал небольшую лестницу, по которой спускался. Все еще смертельно усталый, так и не оправясь от пережитого страха, я распростерся на каменном полу и тут же погрузился в забытье.

Когда я наконец очнулся, то заметил позади себя слабый луч света. Вернувшись, я нашел ту самую лестницу, освещенную слабым сиянием зари. Я поднялся по ней, благополучно достиг своей каморки, бросился на каменное ложе и сразу же провалился в сон, который правильнее было бы назвать мертвым оцепенением.

Глава XV.

АЙША ВЫНОСИТ ПРИГОВОР

Когда наконец я очнулся и открыл глаза, я увидел Джоба, который успел уже оправиться от лихорадки. В слабом дневном свете, который просачивался через окошко вверху, он, за неимением щетки, вытряхивал мои одежды, аккуратно их сворачивал и складывал у меня в изножье. Покончив с этой работой, он достал из моей сумки дорожный несессер, открыл его и положил рядом с одеждой. Затем, опасаясь, по всей видимости, как бы я не спихнул его случайно, переложил несессер на леопардовую шкуру, разостланную на полу, отошел шага на