Мария Федотова - Шалунья Нулгынэт Страница 7

– За что ребёнка обидели?

– Щенка мучает, – сказал брат.

Старушка ласково коснулась моей мокрой щеки.

– Ну-ну, не плачь! Пойдёшь к нам?

– Пойду!

Я собрала свое игрушечное «хозяйство», надела поверх домашнего платья новое нарядное, взяла свою чашку и тарелку. Ни разу не взглянула на мать и брата. У двери сказала:

– Свою собаку Юрюмэ с собой забираю.

И вот мы с Юрюмэ зашли в соседский чум.

– О-о, Нулгынэт к нам в гости пришла! – обрадовался старик.

– Я не в гости, я насовсем к вам переселилась. Теперь вашей дочкой буду.

Старик заулыбался:

– Вот и славно! Будет теперь, кому дрова рубить, таскать, печь топить, лёд носить, а то ведь я-то старый стал!

– Новую дочку оладьями с сахаром угощу! – засуетилась старушка Ачча.

Я сидела между стариками, пила чай с молоком и вела с ними разговоры о жизни. О том, что я к ним переехала – ни слова.

После сытной еды и приятной беседы мне захотелось спать. А спать-то и не на чем. Постель дома осталась.

– Ой, нет у меня тут ни одеяла, ни подушки, – закручинилась я.

– За чем дело стало? – говорят старики. – Иди да принеси.

Но я уже поняла, что даже если принесу свою постель, всё равно не смогу спать в чужом чуме. Поэтому сказала:

– Меня побили, это правда, но всё-таки я, пожалуй, домой пойду. Может, не выгонят. В сторону их щенка ни разу не посмотрю.

Старики тихо засмеялись. Я собрала вещи, и мы с Юрюмэ отправились обратно.

Мы бежали со всех ног, поэтому у входа я упала, и мои вещи рассыпались по полу. Мама и брат разом вскочили, убрали игрушки. Я поставила чашку с тарелкой на стол, легла на свою постель и сразу уснула.

Орёл

Брат привёз подстреленного кем-то слепого орла. Он был очень умный. Я поила, кормила его, и он стал повсюду ходить за мной. Собаки к нам даже приблизиться боялись.

Однажды я хорошенько обследовала голову птицы. Вся она была в шрамах.

– Вечером твой брат приедет, и попробуем извлечь пулю, – вздохнула мама.

– Тогда орёл прозреет?

– Если получится.

Приготовились после ужина к операции. Зажгли несколько свечей. Брат завернул птицу в простыню, крепко закрутил верёвкой, я завязала глаза орла бинтом. Мама выдрала из его хвоста два пёрышка. Орёл переносил всё спокойно, будто понимал, что мы делаем доброе дело. Только тяжело и часто дышал.

Накалив над свечой ножницы, мама раскрыла шрам на его лбу. Из надреза выкатились две дробинки. Брат перевернул орла на другую сторону. В затылке тоже оказалась дробь. Ополоснув рот, брат принялся высасывать кровь из ранок. Высасывал и выплевывал, пока кровь не посветлела. Мне велели налить большую кружку горячего густого чая, сильно посолить его, и брат прополоскал рот солёным чаем.

Мама подожгла перья и смешала полученную сажу с жиром. Этой мазью густо покрыла ранки. Брат перевязал голову и глаза птицы чистой белой тряпицей, освободил из пут и осторожно опустил на пол. Мой питомец целую неделю ходил с перевязанной головой, как раненный командир.

И вот всё зажило. Мы вынесли орла на улицу. Он огляделся вокруг и радостно взмахнул крыльями. Увидел меня, подбежал, прижался лбом к моей ноге… А я-то боялась, что огонь в его глазах совсем потух! Нет, орёл словно очнулся от плохого сна. Вдруг он издал красивый клекот и… взлетел!

– Летит! – закричали мы втроём.

Ночью я спала плохо. Всё мне казалось, сейчас подойдёт ко мне мой красавец. Не стала завтракать, забилась в угол палатки и заплакала. Родные сделали вид, что не видят моих страданий. Все занимались своими делами и не обращали на меня внимания. Разговаривали между собой.

– Какой он красивый в небе!

– Смотришь – прямо дух захватывает…

– Гордая птица. Не игрушка для ребёнка.

– Да уж, не какой-то щенок.

Не смотрят в мою сторону. Я понимаю – воспитывают.

– Когда пойду в школу, покормите, если прилетит, – сказала, вытерев слёзы.

Но больше мы нашего орла не видели…

Как небо трескалось

– Ох, похолодало! – сказал, ёжась, вошедший с улицы брат. – Неба не видно, так и трещит от мороза.

Я поняла буквально – что небо трескается. Обрадовалась. Никогда такого не видела. Выбежала в восторге. Мама вслед:

– Эй, оденься!

Куда там! Я её не слышу. Вглядываюсь в небо: никаких трещин. Кое-где звёзды проклёвываются. Месяц тонкий, вот-вот исчезнет… Уши замёрзли, пришлось прижать к ним ладони и бежать обратно.

– Опять пропустила самое интересное! Брат, почему ты меня не позвал, когда небо трескалось? Расскажи, что ты в трещинах видел!

Он засмеялся.

– А ты не застала? Там чего не было – сады райские!

Пастухи захохотали. Эрчэни серьёзно сказал:

– Я, бывало, от этих трещин глаз отвести не могу. Красота! Только слишком быстро закрываются, всласть не насмотришься.

– О-о, вот я невезучая! – расстроилась я. – А как часто так бывает?

– Раз в год всего. Ну, не переживай, ты маленькая, наглядишься ещё на небесные дырки.

Слышу, как хихикают остальные: «Вот девчонка! Что-нибудь да учудит!»

Видя, что сейчас заплачу от огорчения, брат подзывает меня:

– Иди сюда, в карты научу играть!

Я сразу забываю о райских садах. Меня учат играть в «барыш» и «дурака». В отсутствие пастухов я учу цифры и названия карт. Иногда мама соглашается поиграть, но предупреждает:

– В школу пойдёшь, учти: учителям не нравятся девочки, играющие в карты.

В школе

Мама с братом везут меня в посёлок. Скоро я пойду в школу. Брат учит правильно называть имена мамы и отца, которого давно нет с нами. Играя в карты, я научилась решать в уме задачи на сложение и вычитание, но ещё плохо знаю, как цифры пишутся на бумаге.

– Ноль – как буква «о» и лицо, – говорю я.

– Единица – как стоящий человек с поникшей головой, – продолжает брат. – А двойка – как бегущий.

В посёлке мне купили новую одежду, а портфеля в магазине не оказалось. Мама сшила сумку из оленьей шкуры. На ногах у меня чёрные ботинки, жёсткие, будто картон. Подошвы толстые, подошвам никакие камни не страшны. Платье длинное, я наступаю на подол, но длина – это красиво, я не дала маме обрезать.

– Ты теперь ученица. Не бегай, ходи степенно, – наказывает мать.

– Ладно, – соглашаюсь я, и тут же убегаю вприпрыжку.

Боясь опоздать, утром встала рано. Попрощалась с игрушками:

– Ведите себя хорошо, чтобы я за вас не стыдилась. Я стала школьницей.

Детей в школе много. На крыльцо вышел дяденька и звякнул оленьим колокольчиком.

– Звонок прозвенел, – сказал какой-то мальчик.

– Не звонок, а олений колокольчик, – поправила я.

– Звонок! – мальчик шлёпнул меня портфелем по спине.

– Олений колокольчик! – я тоже стукнула его сумкой.

Нас развели в стороны и поставили в шеренги. Напротив стоят учителя, говорят о чём-то громко и много. Первоклассникам выдали тетради и карандаши, завели в комнаты – классы и посадили за покатые столы – парты. Оказавшись за одной партой с драчливым мальчиком, я показала ему язык. Он погрозил кулаком.

Учитель сказал, что будет учить нас счёту, письму и чтению. Спросил имена – наши и родителей. Спросил, что мы умеем делать. Я спела эвенскую песню и спросила, не рассказать ли мне о волках.

– Потом расскажешь, Нулгынэт, – сказал учитель.

Когда снова задребезжал олений колокольчик, все выбежали из класса. Я схватила сумку и побежала домой. Мой сосед по парте закричал:

– Удрала, удрала! Ловите!

Меня поймали и вернули в школу. Оказывается, школа на этом не закончилась.

У меня хорошее прозвище

Я решила все примеры и задачи в учебнике, поэтому мне разрешили уходить домой, когда идёт урок арифметики.

– Кто учил тебя решать? – спрашивают ребята.

– Все, – осторожно отвечаю я. Опасаюсь признаться в карточных играх. Прошлой зимой Никус проиграл в карты несколько оленей, и его за это ужасно ругали на колхозном собрании. Отобрали несколько карточных колод. У меня тоже есть старенькие потрепанные карты. Боюсь, что могут отобрать. Играю в них, прячась в укромном месте.

Однажды одноклассница Татка выследила меня и увидела мою игру в карты. Пришла я утром в школу, а там уже все известно, и учителю рассказать успели. Анатолий Васильевич завёл меня в учительскую.

– Ни взрослым, ни тем более ребенку играть в карты нельзя.

– Знаю… Больше не буду…

На перемене я поколотила ябеду Татку.

– Карточница! – крикнула она.

Меня стали дразнить «карточницей» и почему-то «яблоком». На первое прозвище я обижалась, от второго приходила в ярость. Я не знала, что это за слово, и подозревала худшее, вроде выражения «плохой человек». Сейчас думаю, что дразнили меня потому, что я была круглощёкой и румяной.

В школе мне нравилась русская учительница Любовь Ивановна. Она не знала по-якутски, поэтому дети иногда над ней смеялись. Ко мне учительница относилась очень хорошо, и я решилась спросить: