Евгений Гришковец - Письма к Андрею Страница 8

Необходимо признать, что самого произведения искусства достаточно для того, чтобы чудо переживания и сопереживания возникло. Всё, что находится за пределами произведения, будь то события, связанные с созданием оного, эпоха его создания и даже личные человеческие качества автора являются лишними, ничего в суть произведения не добавляющими. Если быть совсем точным, то даже имени самого автора нет необходимости знать для того, чтобы получить то впечатление, на которое направлено его произведение.

Но изучение жизни авторов – дело интересное и увлекательное. Судьбы художников часто запутаны и сложны. В них много волнующих, роковых подробностей, удивительных случайностей, почти мистических знаков и необъяснимых, кажущихся волшебными, событий.

Исследователи и историки искусства с азартом берутся за белые или тёмные пятна биографий художников. Работа литературных историков чрезвычайно интересна! Она похожа на детективные расследования. Исследователи, изучая тайны и загадочные страницы жизни авторов, как бы идут по следу замыслов тех или иных произведений, совершенно забывая и даже отвергая чудесность рождения искусства.

А если сами исследователи счастливы от своих исследований, значит, эта деятельность не бесполезна! К тому же в результате этой деятельности появляются увлекательные, почти детективные работы, которые могут порадовать ещё и многих любознательных читателей. Не исключён тот факт, что истории жизней художников, жизнеописания их удивительных судеб и талант исследователей, написавших эти жизнеописания, привлекут и привлекают людей к искусству самих авторов. Каким бы путём человек ни пришёл к встрече с искусством, главное, чтобы эта встреча случилась.

А скольких зрителей и читателей приобщил к искусству сам азарт, сама страсть и талант исследователей истории искусств! Честь им за это и хвала! Их же практические выводы и конкретные толкования произведений пусть останутся на их совести в виде вознаграждения им за труды. Видит Бог, они имеют на это право, несмотря на то количество дров, которые наломали.

Есть и другие исследователи. Это по сути совершенно другие люди. Они исследуют только и сугубо сами произведения. Они ставят перед собой задачи, по их мнению, высшего порядка, чем те, что ставят перед собой историки. Они занимаются анализом только и исключительно созданного текста, фильма, спектакля. Всё, что находится за пределами, за границами произведения искусства, ими отвергается как лишняя информация. Само определение и выявление таких границ – это уже важно, ценно и мужественно! Такое определение и утверждение верно, потому что ведёт к пониманию произведения как самоценного и самодостаточного явления.

Однако таким исследователям в массе своей и чаще всего недостаточно признания того, что то, что хотел сказать автор, это и есть само его произведение от первой буквы до последней или от первого кадра до финальных титров. Они хотят добраться до глубин иного уровня и качества. Им интересен способ создания произведения. Они жаждут его выяснить на молекулярном уровне. Их интересует чуть ли не химический состав каждой детали художественного произведения.

Такие исследователи приходят к поразительным выводам! А гениальные произведения искусства обладая, как и сама жизнь, бесконечностью, многозначностью и многослойностью, позволяют делать любые выводы и подтверждать практически любые концепции.

Чего только не находят теоретики в произведениях искусства!!! С какой бы концепцией они ни приступили к анализу оных, любая найдёт в тексте или в фильме своё подтверждение.

Ищет теоретик в произведении мифы и аллюзии – найдёт и мифы и аллюзии. Интересует исследователя оппозиции чёрного и белого, статичного и подвижного, чётного и нечётного в том или ином романе – и вот уже весь текст романа вдруг окажется насыщен этими оппозициями. Мало того, покажется, что автор только и думал о том, чтобы наполнить своё произведение соотношениями чёрного и белого, подвижного и статичного. Исследователь легко сведёт всю многозначность произведения к той концепции, с которой он взялся за его анализ.

Исследователь-теоретик если хочет найти символы, он их найдёт и докажет. Он обнаружит метафоры даже в описании пейзажа или в эпизоде фильма, где на экране только струится вода, колышатся водоросли и больше ничего. Или, увидев в кадре собаку, такой теоретик обоснует её появление всей возможной историей участия образа собаки в мировом искусстве, мифологии и религии.

Анализирующий произведение исследователь, оснащённый культурно-философско-художественным багажом и инструментарием, извлечёт вам из организма произведения такие подробности его происхождения, что диву можно даться. Он обнаружит и убедительнейшим образом подтвердит, например, связь облика и имени героя современного произведения с античными героями, а то и с героями более древних мифов. Обнаружит, докажет и объяснит тем самым его поведение и поступки.

Теоретики могут доказать не только неслучайность и продуманность каждого слова в тексте или кадре каждого произведения искусства, но обнаружат и обоснуют тайну его происхождения и появления.

От результата работы таких исследователей у любого человека, просто любящего искусство и живущего впечатлениями, возникает страх перед этим самым искусством, а также ощущение своей убогости, дремучести и неспособности со своим жалким впечатлением постичь все глубины и бесконечные смыслы того произведения, которое он просто и по-человечески любит. В результате деятельности таких теоретиков автор, к которому читатель или зритель прежде относился просто с почтением, доверием и любовью, вдруг начнёт вызывать благоговейный ужас и отторжение как гигант ума и духа.

Как были бы потрясены авторы, будь у них возможность прочитать те диссертации и материалы разнообразных литературоведческих конференций, которые написаны и пишутся по их книгам. Они были бы потрясены той продуманностью и той невероятной изощрённостью, которую им приписали аналитики их произведений.

Рьяные теоретики не согласятся с простотой и ясностью автора. С той простотой и ясностью, из которой происходит бесконечность искусства и его неуловимость. Они, теоретики, скорее сведут простоту к сложной системе взаимоотношений того, из чего создано и соткано произведение. В ясности они выявят символы и к ним опять же всё сведут.

Символ же в этом случае – не что иное, как зашифрованный, но конкретный смысл. И пусть в глазах теоретика чистое, ясное произведение предстанет как целая гора сложнейших символов, переплетённых между собой аллюзий и многоуровневая пирамида смыслов, устроенная чрезвычайно сложно, но системно… главное, чтобы его можно было проанализировать и понять.

Исследователь и в этом случае стремится к пониманию. Ибо исследователь – теоретик искусства – считает и видит себя учёным. Ему нужен ясный результат. Понимание, как я уже говорил в предыдущих записях, – это желанный и ясный результат. А понимание произведения пусть даже как невероятно сложного устройства – это всё равно понимание. Такому исследователю необходимо, можно сказать, жизненно необходимо, выяснить механику устройства произведения искусства.

Но самое, даже чрезмерно сложное, многофигурное и поликомпонентное устройство космически, бесконечно проще чуда. Даже утверждая гениальность конструкции произведения и тем самым убеждаясь в гениальности автора как невероятно мастеровитого создателя сложнейшей конструкции, теоретик искусства как бы отвергает непостижимую человеком многозначность произведения искусства. Теоретик не признаёт неформулируемого. Он поёт гимн уму опыту мастерству познаниям, трудолюбию и пр. автора… Или же находит у автора ошибки и указывает на них.

Вот только почему произведение одного автора вызывает любовь, слёзы и непостижимое впечатление, а произведение другого, пусть более образованного, умного, мастеровитого, опытного, имеющего школу и учеников, автора учебников и монографий, происходящего из прекрасной, давно культурной или даже аристократической семьи, ничего, кроме уважения и интереса, не вызывает. А то не вызывает и этого. Связи символов и аллюзий в произведении второго, может быть, намного больше. Смыслы его могут быть много глубже. Но наличие в нём искусства или его отсутствие останутся неформулируемы и таинственны.

Однако неугомонному теоретику это не важно! Он может проанализировать и расшифровать что угодно. Для него в этом смысле искусства и не существует. Есть текст или есть фильм – значит, можно работать.

Если такая деятельность им нравится, если это доставляет им радость – пусть будут счастливы! Не надо им мешать! В конце концов, они же возвеличивают, воспевают труд художников-творцов! Они создают им имидж умнейших и продуманнейших людей.