Александр Петров - Дети света Страница 8

За пригорком открылся дивный пейзаж. Среди степи, прижавшись к реке, стояло обширное селение. Пожалуй, не стояло, а лежало. Так возлегали наши предки на пирах: сытно, вальяжно и сонно. На полном марше, не снижая скорости продвижения, вступили они в населенный пункт. Он еще не догадался, что его взяли. Он еще наслаждался покоем, не подозревая, что это плен.

«А мальчишка-то встал в нерешительности, – мысленно потирал руки Борис. – Мой немой диктатор встал пнем и, головы не подняв кочерыжку, стоит, переминаясь с ноги на ногу.» Вслух же он сказал:

– Итак, населенный пункт. Что мы имеем? Грязного, немытого пацана с пузом объевшегося удава и серьезного солидного мужчину в цветущем возрасте. Перед нами альтернатива: или я опускаюсь до помойного уровня, или общими усилиями его уровень поднимаем до моего. Ваши соображения, молодой человек? Не слышу?

Немой стоял, опустив голову. И поверженно сопел. «Вот таким, значит, образом, молодой человек!» Взял мальчика за грязную руку и потащил в магазин.

Торговцы ― народ особенный. По своей наивности думаешь, ты один знаешь, где твой кошелек и сколько в нем дензнаков. А также, в каком ботинке твоя кредитная карточка, и сколько на ней числится в наших и заокеанских условных единицах. Не тут-то было, господа нувориши. То, что знает один, знает другой, если это, конечно, торговец. По каким-то неуловимым признакам – по форме ушей, носа или по глубине вашего бегающего взгляда – этот народ безошибочно определяет уровень вашего достатка. А также, сколько от него отломится лично ему. И вот тому подтверждение: не успели путешественники войти в торговый зал, как рядом выросла гибкая в талии фигура и замерла в почтительном полупоклоне. Борис подбородком указал на мальчика и скомандовал:

– Вот это переодеть в самое лучшее.

Спустя пять минут из-за ширмы примерочной вышел юный ковбой в джинсовом костюме самой крутой для этих мест фирмы «Моторс». На ногах – кроссовки, разумеется, «Адидас». На груди его широкой – футболка, заметьте, «Дизель». И если бы не чумазая физиономия над тканью цвета индиго, его можно было бы принять за столичного денди.

Пока продавец бесстыдно разорял Бориса на астрономическую, для этих мест, сумму, – мальчишка бережно укладывал в пакет рваные обноски. Вероятно, на память о былых подзаборных подвигах. Наконец он поднял на благодетеля присмиревшие, но по-прежнему хитрющие глаза:

– Благодарю. Ваш дружеский жест оценен по достоинству.

– А по уху?

– Думаю, преждевременно. Предлагаю продолжить экскурсию по городу.

– Как прикажете-с.

Дальше их путь пролегал мимо парикмахерского салона с загадочным названием «У дяди Зямы». Только Борис задумчиво провел пальцами по заросшему подбородку, как дверь перед ними открылась, и цепкая рука швырнула его в кресло. На соседнем устроили мальчугана, тщательно укутывая в серую простынь в бурых пятнах. Их умывали, мыли головы, стригли и укладывали; старшего еще побрили и ошпарили паровым компрессом. Время от времени в трясущихся старческих руках сверкало хищное лезвие бритвы «золинген», что придавало ощущениям клиентов особую пикантность. Но не только вытаращенные глаза постригаемых следили за фехтовальными взмахами безжалостной стали. В углу в позе сфинкса лежал толстый кот и с явно гастрономическим интересом наблюдал, как лезвие бритвы порхает вблизи хрящеватых ушей. В это время слух клиентов услаждался беседой на тему: «чем отличается великий парикмахер дядя Зяма от всех иных прочих». Из этой лекции следовал единственно правильный вывод: стричься у кого-нибудь другого – это форменное самоубийство.

Когда хлопающий взмах полотенца развеял пар от компресса, первое, что увидел Борис, – встающего из соседнего кресла юного господина, будто на часок отлучившегося из почтенного дома от занудных, но весьма знатных родителей. Впрочем, если эта версия подтвердится, он, пожалуй, не очень-то удивится. Породу и харизму, как известно, никакими обносками не скроешь. А иные утверждают, что и не пропьешь… Впрочем, эта тема для отдельного диспута.

Поздний вечер застал их на балконе номера-люкс центральной поселковой гостиницы. Вероятно, сработал нажитый годами рефлекс Бориса. Ужин прошел в дружественной теплой обстановке при полном молчании сторон. «С тех пор, как я встретил этого парнишку, – думал Борис, попивая чай с пирожным, – постоянно пытаюсь доказать ему, что я не верблюд. Изо всех сил демонстрирую какому-то грязному щенку свои возможности, а он снисходительно их оценивает. Я ему готовил еду, кормил, стриг, одевал и поселил в люксе, осыпая щедрыми дарами. А этот заморыш всего-то не отказывался их принимать. Во всяком случае, пока».

– Ладно, безымянный соседушка. Застилай свой диван. Спокойной ночи.

Ушел он в свою комнату и лег в постель. Вроде, впечатлений масса, и ноги гудели от непривычно долгой ходьбы, только сон к Борису прийти не спешил.

«Что за напасть такая – всю жизнь быть кому-то рабом! – вздыхал он. – Сначала в родительском доме, потом в школе, институте, в армии, на работе – везде я поступал не как хотел, а как требовали мои господа. Взялся за бизнес – стал рабом денег, престижа и власти. Может быть, натура у меня такая, рабская? Вот и мальчугану этому служу. Так кто я, в конце концов, «тварь дрожащая или право имею»? А, товарищ Раскольников? Не поможете? И почему этот мальчуган как-то естественно встал во главе колонны и возглавил шествие, в котором я оказался в хвосте?»

В соседней комнате раздался звук, похожий на треск. Борис вскочил, удивляясь почти отеческой заботливости. Даже в дверь из вежливости постучал. Но, увы. В пустой комнате пузырилась штора от душистого ветерка, льющегося с улицы. Вышел на балкон – никого. В черноте южной ночи только звезды мигали где-то очень высоко. Дальше трех шагов от здания гостиницы ничего не видно: освещения улиц здесь не предусмотрено. Вернулся в комнату, оглянулся. На стуле аккуратно висели купленные вещи. Значит, парень удрал в своих обносках.

«Ну не бежать же вдогонку, в конце концов. Поди, найди Маугли в ночных джунглях. Ладно, беги, малыш, беги. Сколько волчонка не корми…» Он вернулся в свою комнату, лег в постель. И сразу уснул. Во сне Борис бегал вприпрыжку по лесу вслед убегающему мальчишке, покрытому то ли волчьей шерстью, то ли казацкой буркой.

Утром, как ни в чем не бывало, мальчик встретил Бориса ироничной улыбкой. Он снова был одет в джинсовый костюм. И даже умыт и причесан. Пай-мальчик из престижного пансиона, да и только! Старший сурово молчал, будто ничего не случилось. Напевая под нос простенькую мелодию из Девятой симфонии герр Бетховена, занимался привычными утренними делами: душ, кофе, махровый халат, телевизор, курс доллара, а вместо собаки выгуливал мальчика. Или он Бориса?..

Шли они по уютной улочке, похожей на старосветский шлях какого-нибудь Полтавского Миргорода. Патриархальные домики, утопающие в сочной зелени; заборчики, сонные собаки и задумчивые куры. И вдруг – звон! Колокольный звон поднял голубей с крыш и, взметнувшись ввысь, закружил, зафонтанировал упругими воздушными струями. Все живое встрепенулось. Благодарно улыбнулось и рвануло навстречу звенящему истоку. Пошли и они.

Вот он, храм. Тоже зеленый, в конце старинной липовой аллеи. В золотистых куполах, устремленных в звонкое синее небо. Вошли в распахнутые ворота. Борис положил поклоны, заметив боковым зрением, что мальчик уверенно повторил его крестопоклонные движения. Написали записки. Он подглядел в листочки мальчика. Почерк ровный, с недетскими завихрениями вверх. «Так, значит, как минимум, первый класс парнишка закончил», – констатировал он. Взял свечи, половину отдал мальчику. Обошли иконы в тяжелых остекленных киотах с кружевной фольгой внутри и блеклыми пластмассовыми цветами. Почему-то эти сельские, вроде безвкусные, иконки вызвали у Бориса сладкие детские воспоминания про бабушку и леденцы на палочке.

Священник молодой, с нерастраченным семинарским старанием, служил звонко и весело. Ладан его благоухал детской ванилью и апельсином. Рядом с ними стоял папа с тремя сыновьями-погодками от пяти до восьми лет. И его, и Бориса – мальчишки стояли, вытянув шеи, пытливым вниманием соучаствуя в службе. После отпуста Борис подошел к батюшке и попросил окрестить мальчика. Тот согласно кивнул и предложил принести купель со двора. Кряхтя, Борис принес довольно тяжелое оцинкованное корыто и поставил в левом приделе. Священник серьезно разговаривал с крещаемым, тот внимательно кивал.

Бориса заставили читать Символ веры. Он почему-то сильно волновался и даже пару раз запнулся. Мальчик стоял в купели и зябко поеживался. Энергично и увлеченно троекратно плевал в своего врага, от которого отрекался навек. Наконец у него на груди заблестел крестик. Его помазали миром и причастили. Сейчас мальчик стал весь новенький и чистый, как ангел. Интересно, понял он это?