Услышь нас, Боже - Малькольм Лаури Страница 11

«Вот Пресвятая Дева, покровительница всякому, кто есть один как перст»[31].

«Никто туда не шел, только тот, который есть один как перст».

«Пресвятая Дева, покровительница всякому, кто есть один как перст».

«Тьма, как в могиле, где лежит мой друг». Где теперь его девушка, которой он писал письма на стенах старого монастыря? Нам надо бы ее разыскать.

Песня для маримбы

или

В заскорузлом борделе ансамбль играет не в склад

и не в лад

Оа-ха-ка! Оа-ха-ка!

Оа-ха-ка! Оа-ха-ка!

Как содрогание

раз-би-то-го

сердца в ночи.

Сплошь заскорузлые лица в ночи.

Сплошь заскорузлые лица в ночи.

И сердца заскорузлые – вдребезги

В темной ночи.

Лимерик

Молодой человек из Оахаки

Все мечтал побывать на Минтаке

И жить в «Орионе»,

А не в «Лионе»,

В баре, где он напивался до краха.

Молитва

Дай, Боже, выпить всем измученным пропойцам,

Кто пробудился на заре от адских снов

И с содроганием глядит в окно наружу,

Где страшной тенью громоздится новый день.

…Из всего вышесказанного может сложиться впечатление, что Мартин был человеком угрюмым и замкнутым. Вовсе нет, даже наоборот. Одно из счастливейших сокровенных воспоминаний Мартина – случайно подслушанный разговор о нем самом: «Стоит только увидеться с этим старым паршивцем, и я хожу радостный еще дней пять. Вот те крест».

По моему впечатлению, сейчас, вопреки нормам морского права, наше судно может пойти, куда вздумается капитану – или, вернее, командиру корабля. Он сейчас может сыграть в Ахава[32], и все сойдет ему с рук. Потому что во Франции нет правительства. Команда, хоть и довольная, запросто может поднять мятеж, если вдруг захочет побунтовать, и никто – скажем, в той же Оахаке – ничего с этим не сделает. Но команде не хочется бунтовать, и на то есть простые причины: (a) это счастливый корабль, (b) всем охота к Рождеству вернуться домой. Что до самого командира, который в отличие от большинства капитанов пользуется всеобщим уважением и симпатией, то ему в высшей степени безразлично, сколько правительств уйдет в отставку. Наше судно и вправду, как говорит старший стюард (тоже страстный любитель регби), bien chargé[33]. Вот бы весь мир был таким. На борту собраны представители самых разных политических взглядов, но я ни разу не слышал ни единого недоброго слова. Эх, если б миром правили бретонцы!

Корабельный гальюн словно турецкие бани, и как можно было забыть, где находится ручка для смыва…

Сидишь в сортире, охваченный ужасом, не решаешься шевельнуться. Вдруг капитан оскорбится? Так думал Мартин Трамбо. Между двух стульев. Но между двух стульев штаны падают на пол.

Капитана правильнее называть «командир корабля». На французских судах капитан – это первый помощник. Второй помощник у них называется старшим лейтенантом и т. д. Колорит больше военно-морской, чем торговый. Командир корабля пользуется освященной веками начальственной привилегией обедать в одиночестве. Интересно, мой дед поступал так же? Если кто подумает, что на судне царят антидемократические порядки, он будет очень далек от истины. Все одинаково вежливы и любезны – первое необходимое условие любой демократии. Возможно, отчасти это обусловлено присутствием Примроуз, но у французов галантность в крови. Здесь нет притеснений, нет травли, нет того мелочного снобизма, что бытовал на английских грузовых судах. Как бывалый матрос я нюхом чую подобные вещи. Я помню вечные споры между боцманом и судовым плотником, кто из них выше по рангу; плотник все-таки выше, хотя формально он относился к техническому персоналу. Помню того беднягу, настолько затравленного всей командой в его первом рейсе, что, когда грянул шторм, он встал на палубе с наветренной стороны и молился, чтобы его смыло за борт. Что уж тут говорить о юнге, которого запирали в гальюне. К тому времени, как мы дошли до Дайрена (ныне он называется Дальний и арендован Россией), у половины команды был сифилис. За четыре месяца рейса здесь, на «Дидро», не было ни единого случая венерических заболеваний, говорит третий помощник, по совместительству – судовой врач, так что ему ли не знать. Это стоит запомнить, поскольку британцы считают, что дурные болезни – изобретение французов. И все же именно бабуля Британия открыла пенициллин. Вино к каждой трапезе – очень разумный подход. И еда, одинаковая для всех. Причем еда замечательная, в десять раз лучше, чем на старом добром американском сухогрузе, на котором мы ходили на Гаити, хотя весь провиант на обратном пути был американский. На английских судах, хотя в целом еда была лучше ее репутации, очень строго следили, чтобы простые матросы питались «поплоше», чем офицерский состав. Я два месяца не видел горячей еды на рейсе в Китай, в 1927 году. Возможно, сейчас стало лучше. Нашим единственным преимуществом был бассейн, который мы – пароход-угольщик – с помощью брезента оборудовали в запасном угольном бункере. Здесь так не получится, и очень жаль. Кочегары и помощники кочегаров – я был помощником – уже не страдают, их на судах попросту нет, но механики и машинисты страдают по-прежнему, в результате чего – очень даже достойная компенсация! – получают за едой двойную порцию вина. (Что в свою очередь объясняет, почему мы сидим за столом машинистов. Разумеется, получив недвусмысленное вежливое приглашение.)

…Кто я?..

…Большая черная птица сидит, распятая на салинге, ее крылья настолько огромны, что заслоняют свет фонаря на фок-мачте; капитан зовет нас посмотреть, говорит: «Я в жизни не стал бы стрелять в орла, да в кого бы то ни было, я никогда никого не убивал, но…» – «Зачем стрелять?! Даже не вздумайте!» – отвечает Примроуз. Это калифорнийский кондор (Gymnogyps Californianus) с размахом крыльев больше трех метров, этакий гриф-переросток или стервятник у Томаса Вулфа, очень редкий, практически вымерший вид; чуть погодя он исчезает так же таинственно, как появился.

Капитан (командир корабля) любит кошек, мастерски играет в шахматы, увлекается странными нелепицами вроде йо-йо, глушит ром перед обедом, спит в гамаке на мостике, потому что в каюте жарко, и категорически не желает говорить о политике. Он из тех капитанов, кто не просто любит свой корабль, он и есть свой корабль, но одновременно не чурается и примитивных уловок, к каким прибегают мужчины в тоске по оставшимся дома женам. В каждый рейс он берет на борт тонну песка для своих кошек, Гризетты