Услышь нас, Боже - Малькольм Лаури Страница 10

…Здесь, в Акапулько, происходит основное действие моего романа, над которым я бьюсь все последние месяцы: здесь Мартин Трамбо встречает своего заклятого врага. Здесь же в 1946 году Примроуз и Мартин видели digarilla. За неделю до того, как «Долину смертной тени» приняли к публикации. Вот тогда-то все и началось. История человека (по сути, его самого), который крепко джойсонулся и взлетел на воздух[27]. Меня угнетает чувство изгнанничества. И еще одно чувство, за пределами несправедливости и душевных страданий, потустороннее, гнетущее, опустошительное, приводящее меня в замешательство. Оказаться поблизости – и так вот запросто пройти мимо. Неужели когда-нибудь, проходя мимо Англии, родного дома, как теперь, в этом плавании, по какой-то причуде судьбы я не сумею сойти на берег или, хуже того, просто не захочу? Именно здесь, в Акапулько, Мартин тоже впервые ступил на мексиканскую землю. В ноябре 1936-го. Да, в День мертвых. Помню, как я сошел на причал, помню безумца с пеной у рта, подводившего свои часы; бесплотных стервятников в толще грозовых туч. И весь этот сумрачный ужас спокойно раскинулся по левому борту и медленно отодвигается за корму, благостный и невинный, как Саутенд-он-Си. Вот тогда-то и начался консул. Сцена с первым стаканчиком мескаля уже скрылась из виду. Годы, потраченные на написание ее и других вещей, погибших в огне, пока что самые счастливые в его жизни, вдвоем с Примроуз в домике на взморье… Я знаю, на что похоже это ощущение; то же самое должен чувствовать призрак, вновь и вновь посещающий определенное место на земле, куда его неодолимо тянет. Он жаждет стать зримым, но, бедный сгусток парящего газа, даже не может толком приземлиться. (И последняя капля: уже на закате шкипер совершенно бесхитростно заметил: «Вы поглядите на этот крошечный мексиканский кораблик, идущий вдоль побережья со всеми включенными огнями. Каботажная[28] человеческая душа. Правда красиво?») Его чувства состоят в равной степени из жажды мести и безмерной тоски, которую никогда не унять. Это чем-то сродни отлучению от церкви. Ущемлению духовных прав человека. Где еще ему молиться Пресвятой Деве Гваделупской, покровительнице безнадежных и отчаянных предприятий? Только здесь. В этом грязном, убогом местечке. Таков Акапулько. Уж точно не стоит того, чтобы устраивать трагедию. Но в этом медленном, бесконечном движении вдоль мексиканского побережья Мартин Трамбо как бы вновь проходил через театр борьбы всей своей жизни – уже состоявшейся и еще предстоящей, если ему что-то предстояло. Боже правый, сколько тяжких страданий претерпел Трамбо от этих до ужаса невежественных, подлых и злобных людишек – да, претерпел именно здесь, – как ему хочется их проучить, всех до единого. Особенно министра внутренних смертельных дел. Дьявольская страна Абсолютного зла. Нота протеста в ООН. Скольких канадцев и американцев убивают здесь ежегодно. Сколько дел было замято, чтобы сохранить лицо – чье лицо? Мексиканцы бывают разные: есть плохие, но есть и хорошие. Например, дон Хосе – о, дон Хосе, не его ли имел в виду мистер Харон? – из «Кинта Эулалия». На какой риск он пошел ради нас. Человек с большим сердцем. Мексиканцы – самая красивая нация на земле, Мексика – прекраснейшая из всех стран. Но мексиканское правительство, кажется, до сих пор пребывает под властью дьявола, и это единственная проблема. Все мексиканцы об этом знают, боятся и ничего с этим не делают, несмотря на многочисленные революции; по сути, нынешнее мексиканское руководство еще более коррумпировано, чем во времена Диаса. Кстати вспомнилось: «Хуарес в изгнании тайно высадился в Акапулько…»

Колета! Колета! – в воспоминаниях. Крошечные автобусы, человек, трясущийся будто в припадке, ослепительный пляж в Пьед-де-ла-Куэсте, акулы и гигантский скат, морской дьявол размером с гостиную. Мелкие сверкающие тропические рыбешки в Колете… И испорченный отпуск Примроуз, ее первый отпуск за десять лет. Я их всех привлеку к ответу, непременно привлеку, пусть даже лишь на бумаге.

Еще одна digarilla. Хищная гигантская ласточка сапотекского моря[29].

И сердится, что они живы, меж тем как столько людей погибло.

Заунывная скорбная песня еле ползущего по морю корабля; бесконечно унылое и пустое багряное побережье, над которым парит одинокий фрегат с крыльями, как у летучей мыши, и хвостом, как у ласточки, парит в своем беспрестанном, бесшумном кружении, то словно падает к самой земле, то опять взмывает ввысь.

20 (или 21) ноября.

FRÈRE Jacques

FRÈRE Jacques

DORMEZ-vous?

DORMEZ-vous?

SONNEZ les matines!

SONNEZ les matines!

Мрак – мрак – мрак!

Мрак – мрак – мрак!

Чтобы сберечь впечатления, рассудил Мартин, чтобы их не забыть, надо сразу же все записать, под аккомпанемент Frère Jacques и т. д., ведь в его сознании они представляют собой дно всех печалей и унижений.

Господи, смилуйся надо мной

Frère Jacques Frère Jacques dormez-vous?

Неужели, подумал Сигбьёрн, ему не хочется уцелеть?

Кажется, на сегодняшний день у меня не осталось амбиций…

Сигбьёрн Уилдернесс (какое хорошее у меня имя; жаль, нельзя им воспользоваться для книги) мог надеяться только на чудо, чтобы хоть отчасти вернуть любовь к жизни.

И что-то вернулось: очевидно, повторение пройденного пути было частью его испытаний; и даже теперь Мартин понимал, что это не сон, а некое странное символическое прозрение будущего.

…Французское правительство снова пало.

Хотя ночь прошла в муках борьбы с белой горячкой, Мартин Трамбо вышел к завтраку свеженький как огурчик, загорелый и бодрый.

«Вид у вас прямо цветущий».

«Bon appétit».

«Il fait beau temps…»[30] – и так далее.

(Джентльмен в белой горячке – вовсе не я. Все, что пишут о пьянстве, – вздор чистой воды. Приходится делать все самому, чтобы и конфликт был, и ужасающая печаль, равнозначная трагическому положению человека, и самопознание, и дисциплина. Конфликт очень важен. Джин с апельсиновым соком – лучшее средство от алкоголизма, чья истинная причина кроется в уродстве и невыносимой стерильности бытия в том виде, в каком его нам продают. Иначе это была бы банальная жадность. И видит Бог, это и есть жадность. Кстати, удачное замечание: надо будет хорошенько настроиться и словить небольшой бред.)

Белый голубь добирается до корабля.

Мимо пролетает поморник.

Очередное французское правительство пало.

Крошечные церковные колокольчики отбивают часы; вот что любопытно – корабельные рынды на «Дидро» звонят медленно, меланхолично, как бесконечно печальные колокола на соборе в Оахаке – Оахака, нынче по левому борту, город Фернандо Оахакского и ныне