Услышь нас, Боже - Малькольм Лаури Страница 9

системы: одним словом, смерть. Мысль, позаимствованная у Кейзерлинга. (Они не мертвы, только когда я смотрю на них вместе с Примроуз.) Как очень правильно выразился Лоуренс: «Я как бы черпаю силу для жизни (пишет он) из глубин вселенной, из глубин среди звезд, из необъятного мира». Примроуз, кажется, чувствует что-то похожее. И в Эридане все так и было! Но сейчас у него остается лишь смутное опосредованное ощущение – здесь, на борту корабля, что неумолимо уносит его прочь от единственного места на земле, которое он любил. Может быть, навсегда.

Наш мистер Харон, мистер Пьер Харон – француз, но исполняет обязанности консула Норвегии в Папеэте на Таити. Славный малый. В Кристобале он пересядет на другой корабль. Бонвиван. Ходит в шортах и высоких белых гетрах, называет Генри Миллера атомной бомбой. Кроме того, служил в Иностранном легионе и время от времени марширует по палубе строевым шагом. Говорит: «Vous n’avez pas de nation. La France est votre mère. Soldat de la Légion Etrangère»[21]. Кто-то уже говорил это раньше. Кто бы это мог быть? Не кто иной, как персонаж «Долины смертной тени». И мы уже знаем, что стало тогда с консулом, размышлял Сигбьёрн Уилдернесс, наливая себе четвертый стакан сарсапарильи.

Книга не просто затягивает в себя автора, она его убивает. Книга и злобные силы, которые она пробуждает. Прекрасная тема. Надо будет купить планшетку и надиктовывать духам.

…Смерть берет отпуск. На пароходе класса «Либерти».

…Или нет? Я целый день слышу, как она «гогочет, что твой пират». Фраза Роберта Пенна Уоррена. Харон и вправду отличный мужик, поит нас коньяком, говорит, что в бандане из носового платка я похож на дона Хосе. Но капитан не приглашает его на мостик угоститься аперитивом, как приглашал нас. Классический случай: два командира лицом к лицу. И кстати, кто такой дон Хосе? Парень, который убил Кармен?

Все говорят так быстро, что я не разбираю ни слова, – замечательная команда.

Эпопея будет состоять не из трех, а из шести книг, под общим названием «Бесконечное плавание», с «Долиной» посередине. «Долина» действует как стержневой дьявольский аккумулятор. Однако развязка будет триумфальной. Тут все в моей власти.

19 (или 21?) ноября. Французское правительство пало; наша принцесса выходит замуж[22]. Наша галантная французская команда пьет за здоровье принцессы Елизаветы. Специально для нас Карпантье, наш радист, читает за обедом длинную радиограмму; своеобразное произношение английских имен и названий:

«И тогда лорд Монбаттон…»

«Букенэмский дворец…»

Он не хотел никого обижать.

Эти бретонцы – прекрасные моряки; учтивые, добросердечные люди, все до единого.

В мертвых глазах читает он свое проклятие.

Англичане обычно гордятся, что хорошо говорят по-французски и мастерски разбираются в винах, и частенько ссылаются на «моего доброго друга, лучшего повара Нормандии, безусловно» с целью дискредитировать американские салаты. Вы когда-нибудь встречали француза, который старался бы приукрасить свой английский или считал себя знатоком горького эля и пудинга с почками и говядиной?

Демоны, послушные Духу Южного полюса, незримые обитатели стихий, беседуют о его мстительном замысле, и один из них рассказывает другому, какую тяжелую долгую епитимью назначил Старому Мореходу Полярный дух, возвращающийся ныне к югу.

…Но мне снится смерть, жуткий сон, этакий «Гран-Гиньоль»[23], безосновательный театр ужасов, однако настолько живой и яркий, будто в этом пугающем сновидении заключена некая реальная и осязаемая угроза, или пророчество, или предостережение; сперва происходит размежевание, я – это не я. Я – Мартин Трамбо. Но я – не Мартин Трамбо да и, пожалуй, не Фермин, я – просто голос, но голос, наделенный физическими ощущениями, я вхожу в тесное пространство, которое можно сравнить только с… нет, не буду сравнивать… пространство с зубами, что плотно смыкаются у меня за спиной, и в то же время – совершенно необъяснимо – все это похоже на прохождение через Панамский канал, когда за спиной закрывается шлюз, все-таки шлюз, а не зубы, в каком-то смысле я теперь корабль, но также и голос, и Мартин Трамбо, теперь я – я или он – в царстве смерти, и это царство незамысловато населено белыми безносыми шлюхами и шелудивыми уродами с опухшими лицами, что от прикосновения расползаются на кусочки, как размокшие в море газеты; сама Смерть – отвратительная, краснощекая тюремщица с отстреленной половиной лица и одной раздробленной ногой, чьи ошметки так и торчат «в небрежении» (потому что она извиняется за свой расхристанный вид); Смерть, старшая надзирательница в тюрьме, ведет его, или меня, или корабль через ворота прямо в кембриджский колледж Святой Екатерины и в ту самую комнату (не знаю, что это значит), но у Смерти, хоть она и страшна, нежный, ласковый голос, даже приятный на свой ужасный манер; она говорит, очень жаль, что я уже видел «все представление», и мне вспоминается водевильная сцена на входе, а именно движущиеся (как эскалаторы) стулья, на которых сидели, словно в кафетерии, какие-то жуткие духи или упыри и как будто и вправду давали какое-то представление: Смерть говорит, это значит, что я обречен, и дает мне еще 40 дней жизни, по-моему – очень щедро. Как душе выдержать такой удар и остаться в живых? Человек, точно игрушечный кораблик, запущенный в море. Трудно поверить, что этот злой, отвратительный сон порожден самой истомленной душой, страстно молящей своего бессовестного обладателя об очищении. Но так и есть.

Наверное, я съел что-то не то, несмотря на хвалебные речи по адресу французской кухни.

Мореход очнулся, и возобновляется ему назначенная епитимья.

Мартин проснулся в слезах, только теперь осознав, что питает такую страсть к ветру и восходу солнца.

Sí, hombre[24], это текила.

(Мне, вскочившему с утра пораньше и уже постиравшему рубашку, это кажется просто смешным.)

…Я – старший стюард своей судьбы, я – кочегар своей души.

Ничто не сравнится с беспредельной тоской, опустошением и убожеством подобного путешествия. (Хотя все культурно и очень достойно, экипаж – лучший из возможных, еда выше всяких похвал и т. д. И супруги Трамбо, безусловно, чертовски приятно проводят время и т. д., и т. п.)

Он презирает тварей, порожденных Спокойствием.

Буревестник, несомненно, ведет разведку.

«Левиафан» Жюльена Грина. Рассказ.

Акапулько прямо по курсу, я узнаю его сразу – еще раньше, чем шкипер. Вот Ларкета с ее маяком, медленно проплывающим мимо. Нам даже кажется, мы различаем на берегу «Кинта Эулалия».[25]

После Мансанильо Акапулько – первое место, подающее признаки жизни, на всем мексиканском побережье. Даже на