Гейвин Максвелл - Лети к своим собратьям, ворон Страница 14

Это обстоятельство важно потому, что оно дало ему возможность возбудить против меня дело в Англии, а не в США.

Он предъявил мне и моим британским издателям иск по ущербу в клевете. Никто, насколько мне известно, вначале и не сомневался, что мы выиграем это дело. Те абзацы, на которые жаловались, были вовсе не моими мыслями, а свидетельскими показаниями (впоследствии дискредитированными), полученными на процессе Витербо при суде над людьми Джулиано, и поэтому считавшимися неоспоримыми. Процесс затянулся, обошёлся ужасно дорого, и мы проиграли его. Судья вынес решение, что точное и четкое сообщение о процессе в британском суде неоспоримо, но этот принцип не обязательно распространяется на процессы в других странах, а также это не относится к моему изложению "материала".

Весь этот процесс я пережил как кошмар, мне трудно было поверить в то, что происходит. И всё же у меня теперь есть статья из "Таймз" об этом процессе, которая свидетельствует о том, что я не ошибся.

Он (князь Аллиата) не возбудил дела против... издателей итальянской книги "Да хранит меня Господь от друзей моих" потому, что другое лицо, упомянутое в оговоренных абзацах, синьор Мартинелла, министр, уже возбудил иск и выиграл. Об этом деле писали в итальянских газетах, и он (свидетель) считал, что с его стороны было бы излишним заявлять иск.

И затем, после четырёх вопросов и ответов относительно размеров ущерба репутации князя: "Свидетель (князь Аллиата) признал, что с 1956 по 1960 год никто не обращал его внимания на эту книгу".

Здесь могут быть кое-какие лингвистические недоразумения, так как князь Аллиата давал показания через переводчика. А процесс Мартинеллы имел место в 1958 году.

Я стал испытывать жгучее чувство нереальности происходящего, даже засомневался было в своей способности сложить число лет на пальцах одной руки, и это не усилило моей рассудочности на скамье свидетелей. Работа, которую я проделал, была выполнена так давно, что наиболее точным ответом, который я мог дать на большинство из заданных мне вопросов, был: "Не помню".

Он (то есть я) утверждает, что в книге вовсе не подчёркиваются определённые, исключительно сенсационные сведения о процессе Витербо. Он сократил описание (ужасного отравления)до трёх-четырёх строк; тот человек визжал минут двадцать, и его было слышно даже за стенами тюрьмы.

Затем всплыл вопрос о вероятном свидетеле на процессе Витербо, который заплатил большие деньги за то, чтобы не давать свидетельские показания в суде.

Адвокат:

- Вы так считаете?

Я, очевидно, так и считал в то время.

- Вы верите этому?

- Нет.

Свидетель (то есть я) заявил, что не имел в виду что-либо скрывать. Если бы у него (свидетеля) было 50 миллионов лир, то он, конечно, заплатил их, чтобы не появляться в суде.

(Я бы, разумеется, сделал это, так как возможные свидетели в этом и подобных ему процессах жили недолго и умирали в муках).

Его высочество:

- Вы отдаёте себе отчёт, что вы говорите?

Позднее адвокат спросил меня, зачем я упоминал о князе Аллиате.

Его высочество:

- Чтобы очернить его, не так ли?

Свидетель:

- Нет. Это не так.

И так это тянулось изо дня в день. Вскоре я понял, что судья мне вовсе не сочувствует, и несколько позднее я утратил доверие к присяжным. Иногда дело даже переходило в фарс.

Г-н Хэрст (мой адвокат) спросил, можно ли ему упомянуть о вопросе, который не вызывает разногласий у сторон. Один из корреспондентов газеты "Таймз" попросил его отметить, что в отчёте о вчерашнем заседании в результате неудачной записипоказаний г-на Максвелла, слова "Генерал Люка", - и это было проверено по стенограмме, -были, к несчастью, переданы так: "Преступник Люка". Его (адвоката)

просили уточнить, что должно быть записано :"Генерал Люка".

Его высочество.

- Благодарю вас.

20 февраля, на седьмой день слушания его высочество вынес решение о том, что "эти слова не были опубликованы по случаю квалифицированной привилегии".

Попросту говоря, это означало, что моя посылка о том, что меня нельзя привлекать к ответственности за цитирование слов, приведённых на процессе Витербо несостоятельна.

По мнению судьи Глин-Джоунза, хотя такой прецедент и бывал на других английских судах, это не всегда относится кматериалам иностранных судов, и моё изложение процесса Витербо ни в коем случае, с юридической точки зрения, не является "отчётом" о нём. И наконец появилось резюме его высочества.

Его высочество, обращаясь к присяжным, сказал, что каждый из адвокатов сообщил о том, что у него уже сложилось своё мнение по этому делу, и если это так, то это мнение, по словам г-на Хэрста, может выявиться при выступлении его высочества перед присяжными. По мнению его высочества, судья вряд ли может составить себе мнение, пока он слушает дело, и он уполномочен сообщить присяжным о том, что это было... Так как значительная часть свидетельских показаний в действительности касалась вопроса о привилегии, а также заявлений ответчика, предполагающих злой умысел, то его высочество доведёт до сведения присяжных, почему он постановил, что данная публикация не подпадает под действие привилегии.

Уже давно существует закон о том, что нас всех интересует судебное производство в нашей стране, и поэтому точный и чёткий отчёт о судебном деле может быть опубликован в интересах общественности. Если же в ходе дачи показаний кто-либо скажет что-нибудь порочащее о ком-то другом, то тогда этот человек, к сожалению, должен будет смириться с этим. Этот принцип, однако, не распространяется на отчёты о судах в других странах. Только отдельные иностранные суды, которые представляют достаточный интерес для нас здесь, публикацияматериалов которых может квалифицироваться как привилегия: где, например, суд был над британским подданным, или же процесс был таковым, что отчёт о нём должен быть опубликованным здесь:

И всё же в мировой прессе было опубликовано более трёх миллионов слов о Джулиано. Очевидно, - думал я, - что масло должно быть масляным во взглядах Его высочества на закон. Я также серьёзно считаю, что он мог бы выступить таким образом и на процессе Витербо со всей своей откровенностью и искренностью, и что даже его собственная кончина вызвала бы у него большое удивление, - если, разумеется, у него было бы время поразмыслить над этим.

Оставался только вопрос об уплате штрафа. "Его высочеству не дано предлагать какую бы то ни было сумму. Некоторые весьма пожалеют по этому поводу, так как такое предложение даже в широких пределах о предполагаемой сумме могло бытьвесьма полезным, ибо присяжные не связаны тем, что говорит судья. В это время, помнится, я испытал весьма любопытное чувство утраты sequitur, - для меня это имело так же мало смысла, как и связанные с ним даты.

Присяжные, посовещавшись почти два часа, присудили Аллиате 400 фунтов стерлингов. Наша сторона заплатила в суд 325 фунтов, мы таким образом должны были платить судебные издержки за обе стороны. Общие же расходы приближались к пятизначной цифре, и я выходил из суда зная, что пройдут годы, прежде чем я смогу уплатить свою долю, если вообще смогу. Я надеюсь встретиться с его высочеством в потусторонней жизни, если мы, разумеется, попадём в одно и то же место.

Во всех этих перипетиях читатель может и запутаться, как запутался в них и я.

Итак, суд присудил Аллиате только 400 фунтов, но это было на 75 фунтов больше, чем наша сторона внесла в суд, а по правилам этой похожей на шахматы игры, которая называется британским законом о клевете, это означало, что мы несём ответственность за все издержки, расходы, которые были совершенно разорительны для меня.

Через несколько недель вслед за судом с Аллиатой у меня умерла мать после долгой и тяжёлой болезни. И когда в апреле я вернулся в Камусфеарну, у меня было глубокое чувство недоброго предзнаменования. Было бы гораздо лучше, если бы я прислушался тогда к нему и закрыл Камусфеарену, но стремление сопротивляться и бороться с невзгодами было всё ещё сильно во мне, подстёгиваемое негодованием от того, какой оборот принял процесс Аллиаты.

Было только одно отрадное событие, но и оно было непродолжительным. В последний раз в Камусфеарну вернулись дикие серые гуси. Из года в год с тех пор, как мы привезли выводок ещё неоперившихся птенцов из поредевшей стаи на большом озере в Монтрейте, эти гуси и их потомство имели обыкновение возвращаться к нам поздней весной, перезимовав и чудесным образом не пострадав от руки человека в каком-то неизвестном нам южном краю.

Их истоки восходят к моему далёкому прошлому, ещё в довоенные дни, когда я собрал в Монтрейте целую коллекцию диких гусей со всего света, когда снежные гуси из Северной Америки и гуси с полосатой головой из Тибета паслись на покатых лужайках склонов у старого замка, а в самом саду были экзотические редкости. Там были маленькие белогрудки, которых я сам привёз из Лапландии в последнее лето перед войной. Они отвечали на зов резким гомоном, который напоминал мне об огромной тундре и о блеске тихой озёрной воды под полночным солнцем, о кислом привкусе оленьего жира и запахе форели, варящейся на костре.