Кашпар Лен-мститель - Карел Матей Чапек-Ход Страница 15

Старик, как был, повернулся и с неожиданной прытью бросился по лесам вниз.

— Опять сбег! — проворчал бывший напарник Липрцая.

Никто не добавил ни слова. Инструменты так и мелькали в руках умелых каменщиков, кирпичи позвякивали, раствор чавкал, молотки ударяли бесперебойно. И грешно было нарушить этот ритм!

— Сделал ручкой, — добавил поденщик, подвозя очередную тачку с кирпичами.

Это был здоровый, рыжий парень, сноровисто грузивший полную тачку. По воскресеньям после бани он становился светло-русым, но на стройке снова рыжел от кирпичной пыли. Она прочерчивала на лбу глубокие красные морщины, когда он катил тачку наверх; по пути вниз лоб разглаживался.

К тому времени, как Липрцай вернулся, поденщик успел обернуться туда и обратно еще раз.

Старик прокрался к своему месту тихо, как лиса, опасливо озираясь, не видел ли кто.

Рыжий поденщик, стоя за ним, мешкал с разгрузкой, и Липрцай явно нервничал, то и дело поглядывая на рыжего через плечо.

Лен заметил всеобщее оживление на участке. Никто из рабочих не сбавил темпа, но во взглядах, которыми они обменивались, сквозило шкодливое ожидание.

От Лена не укрылось ни одно движение рыжего. Он и в самом деле вел себя странно: нагнувшись вдруг за спиной старика, незаметно ухватил полы его пальтишка и дернул за них так резко, что Липрцай чуть не упал. Старик повернулся к обидчику, но тот был проворнее, и взгляд деда, скорее, испуганный, чем негодующий, застал его уже при деле, как ни в чем не бывало складывающим кирпичи в пирамиду. Однако стоило Липрцаю отвернуться, рыжий повторил свою шутку. На этот раз старик, не оборачиваясь, махнул рукой за спиною, но так слабо и беспомощно, что все расхохотались. Рыжий, конечно, увернулся. Смех немного поутих, но было ясно, что комедия еще не кончена. Проделкам поденщика привыкли смеяться до икоты.

Лен разозлился. Ну нет, так просто он это рыжему не спустит!

А тот продолжал исподтишка издеваться над дедом-курилкой, и Лен уже еле сдерживал кулаки.

Голова у старика тряслась, и все его сухонькое тело, видно, била дрожь. Постоять он за себя не мог, да и не думал, только молча поводил плечами, чтобы высвободиться из рук мучителя.

Может быть, в этой жестокой шутке, которая разыгрывалась тут явно не впервые, и было что-то забавное, но надо было видеть лицо старика, втянувшего голову в широкий, как хомут, воротник и делавшего вид, что целиком погружен в работу и ничего не замечает.

Лен был вне себя. Ему вдруг пришло на ум, что комедия устроена с согласия окружающих, вроде как в честь его прибытия на стройку, чтобы показать, какая у них тут потеха.

Липрцай посмотрел на него взглядом затравленной собаки, и Лен прочел в нем, что старику уже ни перед кем, кроме него, не стыдно.

Хорошо знакомая жажда мести охватила Лена, что бывало каждый раз, когда пытка была выше его сил.

Лен яростно саданул по кирпичу — кусок отлетел далеко в сторону. Отложив молоток, которого в подобные минуты опасался, Лен сделал вид, что именно этот кусок кирпича ему нужен для дела. Шагнув в сторону, он наклонился и, подняв осколок левой рукой, правой схватил рыжего за шиворот. Притворившись, что поскользнулся, увлек его за собой к бочке и макнул физиономией в раствор, да так неторопливо, что бедняга успел наглотаться.

Лену было не впервой так расправляться с обидчиками.

Рыжий подскочил как ужаленный и, взвыв от бешенства, схватился за кирпич. Но Лен успел цапнуть его за руку, вонзив острый ноготь в сухожилье под большим пальцем противника, отчего ладонь, сжимающая кирпич, разжалась сама собой. Это был излюбленный прием разводящего Грасса, императорского егеря в Тренто, которым тот мучил солдат-пехотинцев на учениях с огнестрельным оружием так ловко, что поручик ничего не замечал.

Глядя рыжему прямо в глаза, Лен невозмутимо сказал:

— Ты извини, приятель! Не будь тебя рядом, загремел бы я сейчас с лесов! Смотри в оба, чтоб у нас с тобой такое не повторилось. Эге, да ты, я вижу, немного запачкался!

Тут бы всем и засмеяться: Лен так комично изображал неловкость, сочувствие рыжему, а уж как старательно оттирал он ему, словно грудному младенцу, белый от извести подбородок!

Но уж самое смешное — прямо умора! — было то, что рыжий и вправду вел себя как малый ребенок, онемевший не столь из-за жгучей, парализующей боли в запястье, сколько от изумления, что Лен обращается к нему на «ты»! Такое уважение каменщика к поденщику было неслыханным, тем более, что они видели друг друга первый раз в жизни. В этом сквозила явная издевка.

Лен как ни в чем не бывало встал на свое место. Поденщик опомнился не сразу. Схватившись было за тачку, он от боли разжал пальцы и, кинув на Лена взгляд, говоривший, что он так скоро не забудет обиды, отправился восвояси.

Все кругом как воды в рот набрали. На смену недавнему хохоту пришла такая тишина, что, несмотря на строительный шум, было отчетливо слышно сухое покашливание бывшего напарника Липрцая. Этому было неловко больше всех.

«Добрый малый» и дед-курилка взялись каждый за свою трубу. Лен удивлялся, как спорилась требующая особой сноровки работа в трясущихся руках старого Липрцая, иссохших настолько, что на них можно было пересчитать все косточки. Не у всякого молодого был такой верный глаз — молотком Липрцай отсекал от кирпича ровно столько, столько нужно, тютелька в тютельку, даже не примеряя кирпич к жерлу трубы: любо-дорого было смотреть.

Теперь они вдвоем клали сразу три дымовых трубы, и работа шла как по маслу.

Ни с того ни с сего дед-курилка отложил молоток, сунул палец в погасшую трубку и, будто обжегшись, поспешил вниз.

Удивленно посмотрев ему вслед, Лен поймал на себе взгляд рыжего поденщика...

Лен вернулся к работе, наверстывая упущенное. Живой трудовой ритм, в который он тут же включился, как всегда, подбодрил его.

Вдруг к шуму, гулко отдающемуся по пустым углам первых этажей, добавился звук совершенно чужеродный: откуда-то сверху долетали веселые звуки настраиваемой скрипки.

— Ти-ти... та-та... ту-ту... ти-ти... — вторил скрипачу молоденький каменщик, работавший неподалеку от Лена. Он разошелся и стал звонко насвистывать головокружительно-быстрый «рейдовак»[11]. И сверху брызнула бешеная россыпь высоких звуков,